Год назад в интервью «Новой газете» один из самых любимых и известных актеров страны Анатолий Белый сказал: «От России я не открещиваюсь». В тот момент бывший «премьер» МХТ и постановок Дмитрия Крымова уже играл в театре «Гешер» в Израиле, куда переехал вскоре после февральских событий 2022 года. Тогда Анатолий Белый говорил, что все мы живем во время потерь. Он понимал, что статус и комфорт остались в прошлом, он уезжает в новую жизнь, но его решение покинуть страну и сцену было бесповоротным и окончательным. Мы встретились с Анатолием во время его европейских гастролей, чтобы узнать, как его мир изменился за этот год, и поговорить о родинах, о руинах, о рухнувших надеждах и новой жизни.

— Стихи Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака, Иосифа Бродского сегодня на русском языке благодаря вам слышны на театральных площадках Женевы, Амстердама, Праги, Лиссабона, Барселоны и многих других городов, в которых с гастролями только что побывал ваш спектакль «Часть жизни». Что это за часть жизни лично для вас?

— Это был мини-тур с моей музыкально-поэтической программой по городам Европы, а впереди еще Кишинев, Эдинбург, Лондон, Лимасол, Тбилиси, Ереван. «Часть жизни» — это стихи моих любимых поэтов: Мандельштама, Пастернака, Бродского, — к которым я добавил поэтов-современников — Женю Беркович и Алю Хайтлину, — чтобы продлить связь времен. Для меня этот проект очень важен и ценен, я его делаю с моим другом — саксофонистом Арнольдом Гиркиным, потрясающим музыкантом, который буквально разговаривает при помощи своего саксофона. Как, собственно, и я: не читаю стихи, а разговариваю с их помощью о том, что болит, а что радует. И мне кажется, что сегодня — я вижу это по публике — эта программа людям очень нужна. Это прямой и откровенный разговор с людьми стихами великих поэтов. Эти стихи Пастернака и Бродского, Мандельштама и Беркович я выбирал долго, некоторые — на протяжении всей жизни. При помощи них я говорю о том, что хочу сказать сегодня. Люди приходят на спектакль, и я вижу надежду, слезы, улыбки. Это дорогого стоит, и для меня это маркер того, что мы делаем что-то нужное для себя и для людей.

— Мандельштам умер в пересылочном лагере, Бродский был изгнан из страны, Пастернака затравили, и он де-факто умер от одиночества. Прошло много лет. Казалось, что какие-то уроки из трагического прошлого страны были извлечены. Но сейчас Женя Беркович и Светлана Петрийчук уже почти два года находятся в заключении, писатель Борис Акунин* объявлен террористом и фактически запрещен, писатель Глуховский* уже заочно арестован, список можно продолжать. Россия идет по кругу истории?

— К сожалению, да. Но это понимание пришло не сейчас, скорее так называемая СВО стала финальной точкой в цепочке событий, которые говорят о том, что страна вернулась на очередной виток своей повторяющейся истории. Слово стало опасно и наказуемо, вернулись страшная агрессия и смерть. Но мой выбор для этого спектакля не был обусловлен личными судьбами поэтов, стихи выбирались не потому, что они были репрессированы и затравлены. Мое мироощущение совпадает с их мироощущением, и эти поэты пришли ко мне сами, и абсолютно интуитивно. Я просто выбирал стихи, которые во мне отзываются сильнее других. И по реакции зрителей, которые были выброшены своей страной, я вижу: в их душах эти стихи отзываются тоже. Но, к сожалению, мы вынуждены констатировать тот факт, что

— Осенью прошлого года на форуме «СловоНово» в один из вечеров вы играли спектакль «Натан» по пьесе Артура Соломонова. И в тот же день на само Форуме шла дискуссия как раз об этом: с одной стороны, в России произошел, как пишет культуролог и философ Михаил Эпштейн, «дефолт культуры», с другой — именно культура и слово вновь, как бывало уже не раз, помогут вернуться к норме. Только вот что такое норма — всполохи свободы в промежутке между веками деспотии или как раз сегодняшний день?

— Я скорее поддержу вторую точку зрения. Мы жестоко обманулись, и это очень обидно. Мое вхождение во взрослую жизнь совпало ровно с 1991 годом, с началом новейшей истории России. На протяжении всего этого «нового времени» я радовался переменам, идущим в стране, хотя понимал все изъяны этого времени: бандитизм, нищета, передел имущества.

Но в нулевые годы, казалось, наступил рассвет, и казалось, что условно «темные девяностые» должны уйти. Было сказано много умным и правильных слов, Россия интегрировалась в мировое пространство, мы стали частью мировой цивилизации и гордились этим. Это было абсолютно радужное время, когда я поверил, что что-то изменилось, и она уже рядом — прекрасная Россия будущего. Мои надежды рушились постепенно, но последовательно: 2008 год, 2011 год, 2014 год, но я до последнего момента думал, что у страны появится новый политический лидер, как появились Горбачев или Ельцин. Я очень надеялся на это лет пятнадцать назад, но сейчас уже не надеюсь. У меня рухнули все надежды по поводу России. Да, к сожалению, она вернулась к своему страшному прошлому, к той репрессивно-тоталитарной норме, от которой мы так стремились уйти веками. Россия снова идет по кругу деспотии.

— В одном из интервью полтора года назад вы рассказывали, что худрук МХТ Константин Хабенский сказал вам на прощанье, что для вас он оставляет двери театра открытыми. Вы тогда производили впечатление человека, который думает, что еще может вернуться. Но вот сейчас на сцене, прямо во время спектакля «Часть жизни», вы говорите, что не вернетесь. Двери открыты или закрыты?

— Когда я уезжал, никакого возвращения не планировал. Уезжая, я понимал, что уезжаю безвозвратно, потому что все надежды рухнули, все розовые очки спали. Я понимал, что в России ничего в ближайшие годы не изменится. Да, Константин Хабенский мне действительно это говорил. Да, дословно это так и звучало. Спасибо большое, это благородные слова и благородный шаг с его стороны, но я изначально понимал, что не вернусь и мой отъезд окончателен.

— А есть ностальгия? Хочется зайти в Камергерский, открыть двери театра?

— У меня, с одной стороны, произошло счастливое отторжение очень многого из прошлой жизни в России, потому что таким образом я легче адаптировался и меньше был подвержен душевным терзаниям. Но конечно, иногда сердце очень щемит и снится многое, но это не трагическая болезнь. Я не могу сказать, что меня физически сильно тянет обратно. Просто остались там некоторые сокровенные вещи и места, которые уже где-то внутри меня. Они живут в моей памяти, и они со мной. Я не проиграл, я просто строю новую жизнь.

— Кирилл Серебренников осенью прошлого года ставил спектакль «Легенда» по Параджанову в Дуйсбурге. В постановке практически нет русского языка: она идет на немецком, хор поет на грузинском, часть монологов звучит на русском и армянском. Сам Серебренников не чувствует себя эмигрантом или релокантом, он говорит: «Я в командировке, передо мной весь мир». Насколько это созвучно или не созвучно с вашим восприятием ситуации? Насколько я помню, вы как-то говорили, что у вас две родины…

— Когда я говорил про две моих родины, я говорил про Украину и Россию, потому что моя жизнь в Советском Союзе все время протекала на две страны. Но если спросить меня, где моя настоящая родина, то я отвечу, что это Винницкая область, поселок городского типа Брацлав. Там, где я родился и бывал каждое лето с семьей. Это место моей духовной силы и моя родина! При этом в России я жил, а в Украину приезжал к бабушке. Самара оставила особый след в моей жизни, с этим городом связаны светлые, прекрасные ее моменты, несмотря на творящуюся вокруг разруху. Как у всех, юность — самое прекрасное время жизни, беззаботное, бесшабашное. А дальше — Москва, Петербург, новые места и люди, которые запали в душу, которые я люблю. Но опять же, если говорить про родину, то для меня это Брацлав Винницкой области.

Что касается нынешнего статуса и ощущения, то тут совсем другое. Я репатриировался в Израиль, будучи евреем, и это совсем другая история, которую я очень хорошо чувствую.

Моя еврейская самоидентификация за эти три года, конечно, семимильными шагами во мне прорастает. В детстве эта идентичность задавливалась во мне советскими страхами, и эти страхи годами выдавливали из меня именно национальную идентичность, которую я сейчас в себе разбудил. Мои родные репатриировались в Израиль еще в начале 2000-х, а я откладывал это по разным причинам, в том числе карьерным. То, что произошло, стало для меня волшебным, но, к сожалению, трагическим пинком судьбы. И я ровно в 50 лет вернулся к родителям, рядом с ними сейчас живу и вижу в этом какой-то символизм. Я словно из притчи про возвращение блудного сына. За эти три года я полюбил Израиль. Мне здесь нравится жить, учить язык, мне нравится на нем уже играть, мне нравятся люди, которые встретились мне на моем пути.

— Мне очень часто приходилось слышать, что за это время для многих людей самым большим разочарованием стали люди — бывшие когда-то близкими по духу, друзья, единомышленники, которых все они де-факто уже потеряли. А какие потери настигли вас?

— Да, конечно, потери, разумеется, есть. Я говорил это раньше, повторю и сейчас: мы живем в эпоху потерь. Я лично потерял очень много людей, которых считал близкими. Да, я не общаюсь почти ни с кем из России — остались один-два человека буквально. И я не горю желанием возобновить общение — тех прежних людей просто нет, они другие. Но когда ты думаешь о потерях другого порядка, которые происходят каждый день у обычных простых людей в Украине, то понимаешь, что твои потери — ничто, это просто несоизмеримо.

— Вы представляете себе, как вообще могут заново выстроиться отношения между Россией и Украиной, между двумя народами?

— Я думаю об этом постоянно, и у меня печальные по этому поводу мысли. Я думаю, что это не трещина, это пропасть. Конечно, будут попытки как-то соединить два народа, залечить эту рану, может быть, с помощью культуры. Причем делать это будут те, кто уже уехал из России, люди, которые живут сегодня в свободном мире. Я думаю, что потом попытки будут, но сейчас это незалечимая рана.

— Недавно вы выложили в фейсбуке** черный квадрат с подписью «Как это пережить?». Мы живем в такое время, что непонятно даже, о чем именно идет речь, ведь каждый день есть какой-то новый трагический повод. И все-таки: вы для себя сформулировали ответ — как это пережить?

— Нет, я пока сам себе не ответил. Я понимаю, что живу сейчас только для своих близких, друзей, для себя самого, и спасаюсь тем, что я делаю, своей работой и любовью близких. А все остальное несется в пропасть, и объять это умом-разумом невозможно. Поэтому у меня нет ответа на этот вопрос. Но мне кажется, надо выжить физически, ментально, не озвереть, не впасть в отчаяние. Надо сохранить себя и своих близких.

— В завершение хочу вернуться к стихам, которые вы читали в своем спектакле, прежде всего — к стихам Жени Беркович. Что бы вы ей сказали сейчас лично?

— Я бы сказал: Женька, я тобой восхищаюсь. Я восхищаюсь твоим мужеством, твоей силой воли и силой духа, и я тебя очень крепко обнимаю, Котан. Я держу тебя крепко в своих объятиях. А ты чувствуй мою энергию поддержки, которая к тебе идет через эти обнимашки. Держись и знай, что таких людей, которые тебя любят и обнимают, огромное количество в этом мире. И пусть тебе это поможет! Целую.

* Минюст считает «иноагентом».

** Входит в компанию Meta, признанную в РФ экстремистской.