Описать спектакль «Легенда», премьеру Кирилла Серебренникова, открывшую проходящий сейчас фестиваль Рурская триеннале в германском Дуйсбурге, с точки зрения традиционных критериев театральной критики невозможно (слов не хватит, чтобы уместить весь масштаб задумки и полученные впечатления в форму сжатого текста). Легенду нужно смотреть вживую — как злободневное высказывание, как объемное произведение искусства, как полотно, выходящее за рамки театрального багета, на котором живописно соседствуют драма и опера, танцы и варьете, театр абсурда и цирк с беспощадным грузинским застольем, запахом армянских двориков и народными песнопениями в исполнении грузинского патриаршего хора. Не всем желающим это сейчас доступно, к сожалению, поэтому возьму на себя роль рассказчика и поделюсь увиденным по горячим следам в форме вольного пересказа, уж простите. Пусть он будет будто бы продолжением легенды.

Для начала представьте себе какой-нибудь депрессивный промышленный город, в котором закрылся градообразующий завод, огромные цеха опустели, а плавильные печи потухли, как надежда в глазах некогда востребованных работников. Несложно представить, как он чахнет, пустеет и медленно умирает — подобных примеров по всей России предостаточно. Таким мог бы стать и Дуйсбург, не находись он в Германии. Город решили джентрифицировать: заводские территории превратили в ландшафтный индустриальный парк, цеха — в площадки для массовых мероприятий, здание гигантского коллектора в центре города — в музей современного искусства с обширной коллекцией немецкого актуального арта, полученной в дар от семьи Strohe. Дуйсбург снова живет и развивается — теперь здесь проходят культурные фестивали, которым выделяются очень приличные бюджеты для приглашения лучших европейских и мировых звезд, и сюда стекается просвещенная публика со всей Германии.

В этом году она как минимум на треть состояла из русскоязычных гостей — потому что интендант фестиваля Иво ван Хове пригласил в качестве флагмана Кирилла Серебренникова (тут уместно будет вспомнить, что ровно два года назад его спектакль «Черный монах» покорил публику на открытии Авиньонского театрального фестиваля — в Папском дворце прошло более 10 спектаклей). Теперь же его совместная постановка с гамбургским театром Thalia ежедневно в течение шести дней собирала больше тысячи человек — полный зал главного ангара бывшего сталелитейного завода.

Кирилл рассказывает, что в ответ сразу же предложил тему: «Я сделаю спектакль о Параджанове».

«О ком?» — удивленно спросил Иво.

Кратко напомню биографию Сергея Параджанова, а вы взвесьте каждый ее поворот и прочувствуйте, сколько драмы стоит за каждой строчкой.

Советский армянский режиссер и художник, сын торговца антиквариатом (отсюда его любовь к красивым предметам и нелюбовь к драгоценным камням, которые маленькому Сереже приходилось скоропостижно глотать во время частых ночных обысков, а потом возвращать, сидя на толчке с дуршлагом) и сочинитель своей вселенной красоты (Параджанов вошел в историю кинематографа как кинохудожник, он рассказывал истории визуальным языком — через картинки и образы, поражавшие современников яркостью, аутентичностью и духом свободы).

Выросший в Тбилиси, получивший образование в московском ВГИКе, снимавший фильмы на Украине и в Армении, лауреат различных кинопремий, признанный при жизни гений и сам себя без всякой скромности считавший таковым (его «Я — гений — I’m genius» проходит неоновой нитью через весь спектакль). Избравший для себя роль «городского сумасшедшего» в мантии из эксцентричных выходок и скандалов, получивший славу на Западе и преследуемый на родине, осуждавший советскую власть и осужденный в ответ за «мужеложство», которое не отрицал, за что на зоне расплатился по полной.

Герой своего времени, узник советского ГУЛАГа, отсидевший более четырех лет, пока за него не вступилась вся культурная общественность от Лили Брик и Тарковского до Феллини и Антониони и умерший через несколько лет после досрочного освобождения от рака легких. Не сломавшийся, не потерявший внутреннюю свободу и творивший до последнего дня рыцарь красоты.

За пару месяцев до смерти Параджанов отправился на лечение в Париж по приглашению Франсуа Миттерана, но спасти его было уже невозможно — слишком поздно, он умер в больнице в день возвращения из Франции в Армению. Ереван и весь мир провожал его многотысячным шествием.

Серебренников вспоминает: «Мне всегда казалось, что имя Параджанова с его несколькими выдающимися фильмами «Тени забытых предков» (Украина, 1964) и «Цвет граната» (Армения, 1968) в 80–90-х годах гремело в европейском культурном пространстве наравне с именем Тарковского и хорошо знакомо интеллектуалам. У него были важные фестивальные ретроспективы в Голландии, Франции, Германии. Им восхищались, за него заступались, его поддерживали и называли гением многие великие художники… Но это все было довольно давно, а сейчас… Мне надо было срочно объяснить Иво ван Хове, кто такой Параджанов. И тут я вспомнил, что Леди Гага сняла видео по мотивам «Цвета граната», и я тут же показал Иво ее клип «911». Ему стало интересно. Он согласился с этой идеей».

Дальше, как в сказочной легенде, начали происходить удивительные события и совпадения. В процессе подготовки Кирилл отправился в Грузию вместе с Теоной Контридзе, которая привела его на рождественскую службу в главный собор Тбилиси — так в постановку попал грузинский патриарший хор в полном составе — настолько Кирилл и его друзья оказались под впечатлением от пения: «Нас было несколько человек, и, когда хор начал петь, у всех без исключения одновременно потекли слезы. От чуда. Гармонии и тайны. В ту же секунду я решил, что этот хор непременно должен стать частью нашего будущего спектакля».

Часть костюмов нашлась на тбилисской блошке (Серебренников собирал их повсюду, подобно коллекционеру-старьевщику Параджанову, в том числе и у друзей и актеров спектакля), и оказалось, что это было в день 99-летия Параджанова. Тем более удивительным кажется еще одно совпадение — спектакль вышел в свет ровно в год его 100-летия, хотя, понятное дело, никто о датах в момент его создания не задумывался. «Приятнее думать, что это сам Сергей Параджанов заказал спектакль к своему юбилею, — говорит Кирилл. — Так поступить мог только он один»…

…Со мной тоже случилось удивительное совпадение. В день просмотра «Легенды» мне почему-то приспичило поехать перед спектаклем в находящийся в полутора часах езды от Дуйсбурга голландский городок Хертогенбос, который еще называют Den Bosch, — именно в нем в 1450 году родился художник Иероним Босх. Оттого весь «безумный» мир Параджанова, тщательно сотканный Серебренниковым сначала в пьесе (Кирилл сам написал текст к постановке), а затем и на сцене, так наложился на изнанку мира в исполнении Босха с его фантасмагоричными персонажами, что стал для меня совсем уж многоголосым и ожившим полотном современного искусства…

Но вернемся к спектаклю. 10 глав четырехчасового действа — 10 легенд мира Параджанова. Отчасти — навеянных его воспоминаниями и письмами, отчасти — рассказанных очевидцами, отчасти — додуманных и сфантазированных Серебренниковым (Параджанов сам — легенда советского кинематографа, который оброс таким количеством мифов, что материала о нем хватило бы на сериал). Каждый эпизод спектакля — самостоятельная новелла и колоссальная актерская работа. 12 актеров, и почти каждый из них исполняет главную роль в одном эпизоде, а в других — второстепенные роли или вокальные партии, таким образом все задействованы нон-стоп и играют на износ. С такой каруселью мог справиться только подогнанный до миллиметра международный состав, в котором блистают старожилы «Гоголь-центра» Филипп Авдеев, американец Один Байрон, Никита Кукушкин, Светлана Мамрешева, отвечающий за музыку Даниил Орлов, присоединившийся к ним еще в «Черном монахе» Гурген Цатурян, кристально поющий на всех языках, француз неземной красоты Паскаль Удю и пятеро немецких актеров со звездной Карин Нойхаузер во главе.

Повествование начинается с трогательной легенды о мертвецах, перед нами — колоритный Параджанов-сын, воскрешающий на сцене своих родственников, в исполнении Гургена Цатуряна. Дирижируя похоронами, он вспоминает отца, мать, дядю и еще одного важного члена семьи — мамину норковую шубу: «Шубу хранили как сокровище, ее упаковывали в марлю, вешали на нее мешочки с табаком. Табак, как считалось, отпугивал моль. Это было похоже на похороны. Когда шубу доставали из шкафа, то все чихали. Чихали и плакали». Воспоминания о детстве и родных — самая душевная глава спектакля. «Похороны были ритуалом, невероятно увлекавшим Параджанова, — рассказывает Гурген, — он любил драму и считал, что похороны должны быть инсценированы так же красиво, как и свадьба».

Актер продолжает: «Ироничное совпадение: любимое произведение Параджанова — опера «Травиата», и именно из-за финала, потому что, когда Альфред приезжает к своей возлюбленной Виолетте, он узнает, что они не смогут быть вместе, т.к. уже слишком поздно — Виолетта смертельно больна. Вот это «слишком поздно» — было его любимым моментом. И сам он умер, когда его всем миром пытались спасти, но было уже слишком поздно».

Персонажи Цатуряна (актер появляется в спектакле в 10 образах) восхищают ювелирной проработкой. Кажется, что в начале спектакля устами армянского актера с нами откровенничает сам армянский режиссер, а в одной из последних сцен актер вдруг превращается в персонажа, названного в пьесе Голосом Бога, невесомо парит по сцене, поет на английском, немецком и армянском языках, и кажется, будто это свободный дух Параджанова-творца сопровождает действо.

Параджанов раскрывается в последующих главах со всех сторон, и образ режиссера склеивается как пазл: то он — просто сын и человек, то — коллекционер, то — творец, то — шут, то мы ныряем в его юность, где он, завороженный искусством, оживляет картины в музее и ведет воображаемый спор от лица великих художников, то узнаем его в американском поэте, гомосексуалисте и борце за свободу Уолте Уитмане.

Мощно двумя сценами врезаются в память образы Филиппа Авдеева. Сначала — его назойливый продавец антиквариата, безуспешно пытающийся впарить коллекционеру ненужный хлам: «Купи эту шляпку — в ней умерла Травиата; купи этот стул — на нем сидел Чехов, и к нему пенсне — это пенсне Станиславского, он его носил, когда кричал — «не верю!», и в том числе от безысходности — своего помощника, русского актера (исполняющего безумные акробатические этюды и распахнувшего себя до наготы Никиту Кукушкина):

Потом, через пару сцен Авдеева не сразу узнаешь в роли отчаявшегося Параджанова-гения: «Они соревнуются в том, кто быстрее успеет вылить помои на мою голову. Они коллекционируют мои воображаемые пороки… Всем кажется, что я не художник… Они говорят, что я купец и старьевщик (ветошник). Да, это так. Я выражал и выражаю свое внимание к людям через вещи. Я люблю вещи не меньше, чем людей. Это, вероятно, еще один порок».

Вся сцена заполняется болью, когда он «подписывает» выбитые под пыткой признания собственным телом, макая в краску ноги, руки и спину, и эти конвульсивные росчерки напоминают очертания герба СССР.

Комом в горле запечатлевается финальный образ Параджанова в исполнении Карин Нойхаузер, самой старшей участницы «Легенды» (актрисе 69 лет). Карин — утомленный старик в тюремном ватнике и валенках, ворчит, но не сдается: «Работаю на новом месте — колю лед. Недавно был прачкой. Еще раньше был строителем, потом штопал мешки… Везде я всегда последний и самый слабый. Но не это главное. Главное — мне удалось выжить. Пять лет — это срок большой. Жалко только то, что все испытанное и увиденное может исчезнуть вместе со мной. Записывать не дают, но я стараюсь все запомнить. Вчера я мел двор, на котором по утрам собирают зэков, и мне сделали замечание за то, что я «мету без огонька». Я согласился с замечанием и поджег метлу». В конце монолога Карин-Параджанов скребет сцену металлической метлой и высекает из нее искру, метла загорается, и герой прощается с нами подобно Прометею…

«Я написал пьесу, которая так или иначе связана с вопросами сосуществования художника и мира, человека и мироздания. Мир Параджанова является поводом для разговора со зрителем об искусстве вообще. Вечные истории о свободе и борьбе за нее, о красоте, о победе жизни над смертью, но… глазами Сергея Параджанова. Я посмотрел его работы в юности множество раз, они стали для меня частью моей идентичности. Мне очень обидно, когда кто-то не знает о существовании этого художника, который учит нас служить Красоте и Свободе», — говорит Кирилл.

Выбор темы для европейского культурного фестиваля — уже сам по себе гениальный ход. Более актуальной фигуры, чем Параджанов, не придумаешь (хотя перед спектаклем я с ужасом думала о том, как и что вообще можно рассказать о нем ничего не подозревающей современной немецкой публике, а главное — зачем. Продолжительные овации стоящего зала ответили на все мои опасения).

Представьте, как злободневно звучит история Параджанова сегодня, как много параллелей в ней подчеркивает Серебренников-драматург (в том числе и со своей историей), как остро и умело ее разворачивает Серебренников-режиссер (все эпизоды выстроены таким образом, что сначала располагают и развлекают публику, а потом погружают в водоворот противоположных эмоций вплоть до ужаса и отчаяния) и как красиво и многослойно ее воплощает на сцене Серебренников-художник (визуальный ряд при минимальном наборе декораций завораживает).

Карин Нойхаузер, имеющая режиссерский опыт, отдельно отмечает эту способность Серебренникова: «Меня поражает в Кирилле то, что он с самого начала четко знает, чего хочет, — в его голове все уже готово до мельчайших деталей. Поначалу меня это немного сбивало, т.к. я привыкла сама изобретать роль и дополнять ее смыслами, но потом я вовлеклась в мир его фантазий и образов. Они другие (это не то что Чехова играть) и порой настолько странные, что хотелось воскликнуть: «Что?! Что это вообще за идея такая?!!», но мне понравилось нырять за ним — в этом мире картинок и воображения он как Параджанов».

И все же легенды не случилось бы без феноменальной команды исполнителей замысла, в ней безупречны все, от художника по свету до костюмеров и, безусловно, актеров.

(которая к тому же располагается под углом), включая молниеносную смену сложносочиненных костюмов за считанные секунды, заканчивая постоянными актерскими перевоплощениями и прыжками из образа в образ. К тому же все это — на немецком языке с английскими субтитрами, редкими вкраплениями французских фраз в особо пикантных моментах и русских матерных — в особо эмоциональных; с чтением стихов и пением, не говоря уже про хореографию и местами акробатические трюки.

В итоге мозг зрителей работает нон-стоп, чтобы успеть понять и переварить входящую через все возможные каналы информацию, а сердце — чтобы успеть прогнать эмоциональный поток и его прочувствовать, и получается забег не для слабонервных (весьма сложный, далеко не всем зрителям это в принципе нужно).

Планка поднята невероятно высоко, тем азартнее ожидать следующей театральной работы KIRILL&FRIENDS — смогут ли они снова ее перепрыгнуть и установить новый рекорд? А пока ты выходишь из зала ошеломленный, с ощущением, что прокатился на американских горках, и четыре часа пролетели как миг, за который ты прожил большую жизнь большого человека и прикоснулся к чему-то очень большому (к чему-то, что, возможно, тебе не по зубам, но к чему очень хочется стремиться). И к чему-то вечному. «После нас остается только красота, которую мы себе разрешили… — говорит напоследок со сцены старик-Параджанов. — Я разрешил себе много, очень много красоты, ну и хорошо!»

В откорректированной версии спектакль «Легенда» можно посмотреть в Гамбурге в репертуаре театра Thalia c 30 ноября.

Арина Калитина, специально для «Новой газеты»