Ведущие: Вера Челищева и Зоя Светова
Звук: Василий Александров
Обложка: Татьяна Плотникова

расшифровка

Зоя Светова. Всем привет! Это очередной эпизод подкаста «Совещательная комната». И здесь мы, его ведущие. Я — журналист Зоя Светова.

Вера Челищева. И я — журналист Вера Челищева.

Зоя Светова. Сегодня наш гость — актер Анатолий Белый*. Это один из самых известных российских артистов, который полтора года назад уехал из страны. И теперь живет в Израиле. И мы хотим поговорить с ним о том, как складывается его жизнь там и что это значит, будучи артистом, начинать жизнь с нуля в другой стране. И еще мне очень интересно, потому что я уже давно не была в Израиле, узнать, что там происходит.

Толя, мы говорили с вами летом 2022 года, буквально накануне вашего отъезда, и вы тогда сказали, что совсем не знаете, как будет складываться ваша жизнь. И были готовы к тому, что станете работать даже таксистом… Прошло полтора года. Знаю, что с успехом идет ваш спектакль «Я здесь». Вот первый вопрос: как вы себя ощущаете? И про спектакль тоже расскажите.

Анатолий Белый. Мы перебрались в Израиль в июле прошлого года, репатриировались. И действительно, я не лукавил ни секунды, когда говорил, что мне все равно, кем я буду работать, лишь бы не жить в этой стране. Во что превратилась Россия? Страна какого-то безумного тоталитаризма и невозможности дышать. И я остаюсь, в общем, в твердом убеждении, что я правильно сделал. Это, во-первых. Во-вторых, что касается моей жизни здесь, то за этот год произошли события, подтверждающие то, что я остался в профессии. Это самый для меня неожиданный был поворот, потому что, ну правда, я ехал в неизвестность.

Но, конечно, я понимал, что здесь очень много русскоязычного населения и какую-то аудиторию я надеялся все-таки найти, но совершенно не понимал, как буду играть: на русском или не на русском. Потому что театр «Гешер» — единственный театр, который работает на русском языке в Израиле, уже долгое время не выпускал ничего на русском, все полностью было переведено на иврит. Это стал уже ивритский театр. Поэтому да, были большие сомнения. Но как только я приехал, поступило предложение от театра «Гешер». Лена Крейндлина, бессменный директор этого театра, почувствовала обстановку этого времени. То, что хлынула следующая волна эмиграции и в Израиль, в том числе, и потому потребность в русскоязычном контенте есть.

Мы в прошлом году выпустили спектакль с режиссером Римасом Туминасом. Он поставил спектакль по пьесе Жана Ануя «Орфей и Эвридика», спектакль «Не смотри назад» с таким очень символичным названием: «Не смотри назад, не оглядывайся назад». Что мы, собственно, и делаем, не оглядываемся назад. И да, и спектакль «Я здесь». Это мой моноспектакль. Это уже сделал я совместно с продюсерской компанией Аrt Up.

Как только я стал понимать, что буду репатриироваться, навел мосты. Я знал генерального директора этой компании Марину Аксельрод. Она говорит: «Давай предлагай, что нужно». И вот возникла идея этого спектакля, она трансформировалась — сначала я думал делать какую-то программу по стихам военного времени, русскоязычных авторов, которые были написаны в огромном количестве и разными поэтами в разных уголках мира. Эти стихи хлынули, так сказать, в пространство, в интернет, в фейсбук**. Эти люди выкрикивали из себя эту боль. И я хотел сделать то же самое, это то, что не высказано, то, что кричит внутри, выкрикнуть это миру, людям.

Появился молодой режиссер Егор Трухин, выпускник мастерской Женовача в ГИТИСе, который тоже в марте 2022 года улетел из России сразу же — в Израиль. Мы с ним случайно познакомились. Он какой-то открытый такой, не очень какой-то «правильный». И я предложил ему это сделать. А он, в свою очередь, предложил мне прекрасную идею моноспектакля. Стихи сами по себе мощные, но нужна правильная оболочка. И мы придумали такого персонажа: я там не я, это не Толя, который выходит со стишками,

За этот год-полтора, уже почти два, мы все что-то потеряли: кто- то больше, кто-то меньше, это — время потерь. И этот потеряшка, такой человек, который ведет полуторачасовой монолог, он фактически беспрерывно говорит с такой же скоростью, как я сейчас, даже быстрее — он все время пытается выговориться быстрее, чтобы его не заткнули. Именно потому, что ему нужно выговориться.

Я зашел на совершенно неизведанную для меня территорию в театре, потому что никогда меня не использовали в таких ролях. Я в основном в героических ролях пребывал. А здесь — это совершенная такая трагическая клоунада. Начинается спектакль с интерактива. Я хожу по головам зрителей с двумя рюкзаками. Один — спереди, другой — сзади, рюкзаки падают на голову. Потом потихоньку герой вылезает на сцену, и мы начинаем понимать по обрывкам фраз, что с ним произошло. Этого персонажа придумал Егор. Для меня как для актера — это же интересно быть таким трагическим клоуном.

Мы сочиняли этого персонажа, его текст, вплетали стихи, и получилось вот такое полотно сегодняшнего дня через призму маленького человека, которого выбросило взрывной волной, и который потерял все, и который теперь ищет опору для жизни. И это очень созвучно сегодняшнему дню: какую-то опору сохранить, какой-то внутренний свет. Такие пафосные слова. Но тем не менее это — сегодняшнее, это все про сегодня, чтобы не сойти с ума, не впасть в депрессию, в уныние и во все эти дела. Нужно откуда-то находить силы для дальнейшей жизни, для надежды, для света, для чуда.

С этим спектаклем мы объехали очень много. Так получилось, что он оказался очень созвучен, востребован. Мы сыграли за год больше 50 спектаклей и побывали на огромных гастролях в Америке — 11 городов. В Германии, Грузии, Финляндии, Армении, в странах Балтии, на Кипре, в Белграде. В Израиле мы сыграли больше 20 спектаклей.

Вера Челищева. Анатолий, вы сейчас чувствуете себя по-прежнему российским артистом, несмотря на отъезд, или все-таки уже нет? Вы наверняка наблюдали за тем, что происходит с вашими коллегами, российскими актерами, которые остались в стране, что происходит с российским театром. После 24 февраля увольняют режиссеров, которые подписывали письма против начала СВО, вы видите, как некоторые артисты с этим смиряются, режиссеры вешают букву Z на фасад своего театра, а кто-то пытается как-то этому противостоять в меру возможностей.

Мы помним, как во времена «дела Серебренникова», «дела «Седьмой студии» вы и ваши некоторые коллеги, выходя на сцену, на поклоны, напоминали публике, что вообще происходит, что сидит Серебренников под домашним арестом и что скоро будет приговор. Но вот сейчас, после начала спецоперации, все как-то иначе, никто сейчас не может себе позволить выйти на поклоны и сказать, что он против. Кто-то все же подписывает сейчас письма в защиту Жени Беркович с просьбой отпустить ее на похороны бабушки или просто становится ее поручителем. Но это не работает, она до сих пор находится в СИЗО.

Вообще, что произошло с российским театром? Как бы вы назвали то, что произошло после 24 февраля с вашими коллегами? Они пытаются таким образом выжить?

Анатолий Белый. Давайте начнем от печки. Чувствовал ли я себя российским актером? Нет. По-моему, это закономерно. Потому что для того, чтобы чувствовать себя российским актером, надо жить в России, выходить на сцену и сниматься в кино в России. Я таковым себя уже не чувствую совершенно. Уже год, как я здесь. Такая идентификация еще плавающая, потому что израильским актером я себя тоже в полной мере почувствовать не могу, потому что я пока что играю только на русском языке в театре. Вот для меня это закономерно.

По поводу того, что происходит в России, в театре, в обществе… Понимаете, какая штука. Ну, во-первых, это все закономерно. То, что там происходит, все эти факты, которые вы назвали, и соглашательство, и молчание, и подписание договоров с Бастрыкиным, и все-все-все, что происходит, это — вполне закономерные звенья одной цепи, но как бы по-другому и не могло быть. Ну для меня это, по крайней мере, очевидно было как раз с прошлого года, когда, в общем, эта *** была таким Рубиконом, после которого у меня спали последние розовые очки. Я в этом смысле отношусь к категории людей, которые, к сожалению, не верят в то, что в России может быть что-то хорошее в ближайшие 50 лет, а уж на моем веку точно.

Вот из-за того, что у меня произошло глобальное разочарование, появилось неверие в будущее этой страны, я просто оглянулся назад и трезвыми глазами увидел, что никогда там не приживалась западная модель демократии, что страна всегда смотрела в сторону Востока. И сейчас это отчетливо определилось. Россия — это страна Востока, а не Запада, а значит, это авторитарная тоталитарная система и все, что с этим связано. Ну и как бы здесь и не может быть по другому, и

Ну все то, что происходит там… Опять же, я сейчас скажу то, что думаю. Я не верю в то, что все попытки, предпринимаемые сейчас, к чему-то приведут. Очевидно, что сейчас Россия находится в параллели 30-х годов прошлого века. Это даже не 70-е, это не махровый застой. Нет — это время репрессий и воинствующего агрессивного варварства.

Поэтому я преклоняюсь перед теми людьми, которые что-то сейчас и пытаются еще делать. И я совершенно раздавлен тем, что происходит с Женей Беркович, ее стихи звучат в спектакле «Я здесь» в большом количестве, ее знаменитые стихи. И то, что произошло с ней, это — плита, понимаете, бетонная, которая давит сверху. Я считаю, что это ситуация патовая, она не будет раскручиваться в обратную сторону, к сожалению. И остается только уповать на то, чтобы срок был маленький и так далее. И повторяюсь, все те люди, которые остались в России, которые остались при своем мнении по поводу ***, по поводу того, что происходит в России, остались нормальными, адекватными людьми с чистой совестью, — это герои. Но, повторюсь, все эти усилия, они, наверное, я так скажу: они должны быть, вот эти усилия по поводу Беркович, подписание писем, наверное, это нужно делать обязательно, — но я убежден, что это ни к чему не приведет.

Зоя Светова. Мне хотелось бы, чтобы вы были не правы, потому что у меня совсем другое мнение. Я — идеалист, оптимист, наверное, может быть, слишком наивный. Но я хочу спросить вас о другом: мы, например, живя в России, не можем называть то, что происходит сейчас между Россией и Украиной, мы называем это специальной военной операцией. Но, слава богу, мы можем называть то, что происходит в Израиле, — войной. Когда началась война, я была в Израиле, у своих детей, и заметила, как у новых репатриантов, проявился потрясающий патриотизм.

Для меня это не было удивительно, этого можно было ожидать, но это, и правда, очень заметно. Вы же тоже почувствовали себя патриотом, и в чем вообще у репатриантов проявляется это чувство?

Анатолий Белый. Это очень для меня спорный, сложный вопрос. Из-за слова «патриотизм», которое в русском языке в последнее время уже имеет негативную коннотацию. Был ли я патриотом России? Черт его знает. Понимаете, я так скажу, что действительно за это время начиная с 7 октября я очень много тоже об этом думаю. И для меня патриотизм — это слово, оно имеет очень конкретные, очень простые примеры. Это какое-то абстрактное слово, любовь к родине, вот здесь обрело начиная с 7 октября очень осязаемые, простые и очень мощные черты.

В этот же день, седьмого числа, в городе Нетании, где я живу, и во всех многих, почти во всех городах Израиля, все очень быстро организовалось. Люди знают уже, что делать. И были развернуты пункты сбора помощи солдатам, шесть точек в Нетании появились в один день — в школах, в торговых центрах и где-то еще. Люди несли туда то, что нужно в первую очередь, потому что призвали огромное количество резервистов, около 300 с чем-то тысяч человек. И, конечно, армия с этим не справлялась, и люди несли туда продукты, сигареты, теплые носки, женщины готовили еду или несли в лотках горячее. И когда я увидел это, когда мы тоже с сыном поехали — просто меня выбросило из дома, я понимал, что надо что-то делать. И вот мы поехали тоже, как-то в меру своих сил поволонтерили…

И вот в этих простых вещах, я думаю, есть патриотизм. Я думаю, что это такое… Это любовь действительно к тому месту на земле, где ты живешь. У меня, я говорю честно, нет пока такого мощного корневого отношения к Израилю, как у тех людей, конечно, которые здесь живут, родились. Другой менталитет. Я его открываю для себя, я вписываюсь, потому что он мне не претит. То есть как бы я не вижу здесь никаких зазоров. Да, единственное — они очень шумные. И это, наверное, единственный минус израильтян, которые, когда начинают о чем-то говорить эмоционально, просто децибелы поражают. Но все остальное: открытость, готовность помочь, теплота душевная, доверчивость — это потрясающие качества, которыми проникаешься, проникаешься, потому что я был в довольно-таки закрытой системе до этого.

Я могу сказать, что за эти полтора года я открыл для себя Израиль совершенно по-новому и прикипел к этой земле. И мне нравятся люди, которые здесь живут. Да, везде много проблем, везде люди со своими какими-то пороками, минусами. И в израильском характере тоже их много. Но не знаю, это какая-то штука иррациональная — я прикипаю к этой земле, к этому народу, к этим людям.

И вы знаете, есть позыв. Вот самое главное — есть позыв внутри делать что-то. Хотя он в России тоже был, черт его знает. Это для меня такой сейчас очень сложный вопрос. Но я одно могу сказать точно: что я открылся Израилю, и он открылся мне.

Вера Челищева. Очень много сейчас людей ушло воевать после 7 октября. Я следила за российской пропагандой, которая указывала Макаревичу*, которому 70 лет, и Галкину, и всем, кто уехал в Израиль, что им надо идти на фронт. Люди вообще не понимают, о чем они говорят. Вы можете объяснить нашим слушателям, почему вы не можете при всем желании уйти и воевать там, на границе или в самой Газе?

Анатолий Белый. Невозможно — по закону. Да, вы знаете, эти сентенции, я периодически встречаю их в инстаграме** своем, который я с прошлого года не закрыл. Вот специально не закрыл ничего — ни комментарии, ни аккаунт сам. И там это льется по полной программе. Я стараюсь абстрагироваться от этого, отстраниться и просто смотреть на эту ленту безумных комментариев, которые сыплются с разных сторон. Но это вот какая-то человеческая глупость, простите, какой-то лжепатриотизм, когда мне говорят: «А чего ты, давай иди с ружьем!» Ну при этом сами люди, которые это спрашивают, ну как бы тоже не с ружьем сейчас находятся на передовой. Что касается Израиля, то да, я как новый репатриант, не проживший пяти лет в стране, я как человек, которому сейчас 51 год, не призывного возраста, в Израиле не могу идти воевать вот прямо сейчас и сразу.

Если бы даже я очень захотел добровольцем туда пойти, то это несколько месяцев, пять или шесть месяцев подготовки. Если бы я был призывного возраста, то я должен был бы пять или шесть месяцев проходить этот курс для того, чтобы просто уметь обращаться с оружием, знать особенности израильской армии, научиться работать с техникой, тактике боя, и так далее, и так далее.

Я вам так скажу, что здесь ценность человеческой жизни — тоже еще один пунктик патриотизма, совершенно невероятный. Здесь действительно каждая человеческая жизнь на счету, на большом счету, она ценна и важна, и она во главе всего.

они ценят каждого солдата и не имеют никакого морального права посылать на фронт необученных людей. Сейчас в Газе работают только спецподразделения, там нет ни одного резервиста.

И вот вам ответ. То есть каждый должен быть, наверное, на своем месте и помогать кто чем может, я вот делаю это здесь, в тылу.

Зоя Светова. Наш подкаст выйдет примерно за десять дней до Нового года. Это всегда время, во всяком случае, в России, когда все начинают подводить итоги, начинают готовиться к Новому году, строить какие-то планы, несмотря на то, что сейчас никто из нас не строит планы больше, чем на неделю или на несколько дней. Хотелось бы, чтобы вы сказали нам, чего вы ждете в будущем году и, может быть, пожелали бы нам всем и своим коллегам, которые в России, что-то в Новом, 2024 году.

Анатолий Белый. Конечно-конечно, я скажу, потому что при всем том, что я наговорил, может сложиться впечатление, что я вычеркиваю Россию, отрекаюсь, открещиваюсь от нее. Нет, конечно же, нет. Конечно же, Россия — это больше половины моей жизни. И, конечно, она никуда из моего сердца не денется. Да, моя Москва, моя Россия, мои люди. И что касается Нового года, то да, здесь в это время начинаешь скучать по снегу особенно. И вот буквально вчера мы тут говорили об этом: а где же эти сугробы, в которых можно валяться? Сегодня плюс 18, у нас солнце. И, конечно, да, мы справляем Новый год все равно, хотя здесь нет этого праздника. Сейчас идет Ханука, самый большой праздник, и все эти темы они где-то сочетаются, все эти дорожки к Богу с разных сторон, они идут к одной и той же точке. И все категории Хануки, они очень сочетаются с рождественскими. Очень созвучно: чудо, надежда, свет, любовь. И мы в Новом году друг другу желаем всегда этого.

И что я хочу пожелать? Конечно же, мира — это такая практически утопическая мечта. К сожалению, к моему огромному сожалению, я вижу, как развиваются дела в Украине, как у нас тоже все очень непросто и непонятно, что будет дальше с сектором Газа. Но я бы очень хотел пожелать нам мира, а главное — мира в душе, начинать надо с себя, с чего-то маленького в своей душе, как-то прийти к миру, сохранить, откопать этот свет, сохранить эту надежду. Хочу пожелать чуда, чтобы оно произошло со всеми нами, чтобы мы развернулись в сторону света, и закончились войны в следующем году, и люди повернулись бы, и земля бы повернулась в сторону мира, света, созидания и жизни просто, просто жизни. Потому что мы сейчас на волоске от глобальной катастрофы. Я очень верю, что она не случится. Ле Хаим, как говорится. Спасибо.

Вера Челищева. Спасибо большое, Анатолий. Мы говорили сегодня с Анатолием Белым, известным российским актером и теперь уже израильским, и мне кажется, уже актером мира, мы говорили о драмах российского театра после 24 февраля, о том, что происходит сегодня в самом Израиле и как это отзывается в сердцах тех россиян, которые туда перебрались совсем недавно. Слушайте наш подкаст на YuTube, обязательно ставьте лайки, пишите комментарии, чтобы наш подкаст увидело как можно больше людей. Всем пока!

* Внесен в реестр «иностранных агентов».

** фейсбук и инстаграм — входят в компанию «Мета», чья деятельность признана экстремистской и запрещена на территории России.