С самых разных сторон политического мира происходят сегодня вещи, которые говорят о надломе глобального исторического порядка. Того, что условно называется «либеральной демократией» и предполагает выстраивать мир на идеях «открытого общества», равенства возможностей и гуманистического прогресса. Причем воля сломать, отвергнуть этот порядок идет со стороны и противников либерализма — тех, кто за политическое самодержавие и авторитарность, — и тех, кто за абсолютную анархию, за «чистый» либерализм. Как говорится, концы сходятся.

А поскольку разуму человеческому всегда важно все оценивать, то здесь возникает два очевидных варианта: или такой глобальный порядок с его идеями стал совсем не хорош, или же, напротив, его ниспровергатели совсем не хороши. Тех ниспровергателей, что со стороны самодержавия, — их не составит труда записать на «темную сторону». Они себя и сами не определяют в «просветители». Но вот те, что со стороны анархии и либерализма, с ними на первый взгляд не так все просто. Ведь они провозглашают свободу, а свобода в порядке «либеральной демократии» — едва ли не первая ценность.

Для понимания, почему «чистые» либералы против «либеральной демократии» и что роднит их с «чистыми» авторитаристами, — интересно взглянуть на тезисы одного из их представителей.

* * *

Президентом Аргентины Хавьер Милей стал немногим более года назад. Его фигура сразу вызвала живой интерес: молодой харизматичный политик, практически анархист. Кто-то увидел в этом символ неких существенных перемен. Ведь кто больше за свободу, чем либертарианцы? Обновление тенденций.

Относительно недавно президент Милей выступил на форуме в Давосе и эти тенденции сам озвучил.

Сокращающее свои департаменты и чиновников, уходящее из области дотаций, льгот, пособий и вообще из всякого протекционизма. Вплоть до минимизации институтов бесплатной медицины и образования. Вместо всего этого: свободный рынок, сделка, конкуренция.

Но главный пафос президентского выступления не о «минимальном государстве», да и вряд ли возможно здесь сказать что-то принципиально новое. Главное — это обличительный, непримиримый и эмоциональный вызов, брошенный оратором всей системе универсальных ценностей западной цивилизации:

Вызов обращен в первую очередь к идее справедливости. В ней президент видит раковую клетку, источник ущемления свободы и порчи того, что он называет благом «…греко-римского наследия и иудейско-христианских ценностей».

Оратор обвиняет западную цивилизацию в том, что ей недостаточно формальной системы равенства всех перед законом. Что она желает идти дальше, желает найти и устранить «скрытые системные несправедливости» — то есть скрытые неравенства и абьюзы, которые веками складывались из особенностей культурных традиций и продолжают складываться из текущей практики капиталистической дифференциации индивидов. Оратор говорит, что борьба с несправедливостью служит, по сути, лишь «золотой жилой для бюрократов, стремящихся к всемогуществу». Все это он связывает с опасным марксистским наследием и в целом называет «социалистической повесткой».

Как полагает оратор, «социалистическая повестка» в западной цивилизации создает искусственные и совершенно излишние «положительные права человека». Сначала это было право на образование и жилье, а затем стали возникать и совсем «абсурдные», наподобие права на доступ к интернету, посещение театра или косметических процедур.

* * *

Почему все это вызывает в итоге у президента Милея такую враждебность? Наиболее вероятный ответ в том, что «идея справедливости» покушается на его чувство свободы и на его концепцию свободы. «Идея справедливости» накладывает на свободу ограничения, создает распределительный дискурс и цензуру, а это, по глубокой убежденности оратора, противоречит самой сути свободы.

Тогда что это за «суть свободы», о которой так тревожится президент-либертарианец? В его представлении она вполне очевидна и неоднократно им проговаривается. Это — капитализм в его чистом виде, без морально-утопических ограничений и социальных противовесов.

Эта стихия больше всего напоминает ранний античный и еще дофилософский образ судьбы, фортуны, непредсказуемой и капризной, властвующей как над людьми, так и над богами. Возможно, это имел в виду Хавьер Милей, говоря о греко-римском наследии…

Возмущаясь «идеей справедливости» и отвергая ее, оратор — сознательно или нет — призывает к регрессии, к возврату в дофилософское, дорефлексивное состояние мира, когда ставка делается не на отвлеченные идеи и принципы, но на удачу и случай, в силу которых одни становятся победителями, а другие — их подданными; одни становятся господами, а другие — рабами. Примечательно, что в российском криминальном сленге есть известное понятие, означающее свойство того, кто с избытком наделен дарами удачи и случая, и являющееся своеобразной транскрипцией имени древнеримской богини — «фартовый».

В целом это и называется здесь — свободой. Правда, такая свобода совершенно не увязывается не только с понятием «справедливости», но также и демократии, как и вообще с понятием политической философии. Едва ли не первым действием, давшим основу исторической матрице всех демократий, а именно афинской демократии, — были преобразования Солона в VI веке до н.э., когда политическая воля реформатора встала против стихии «чистого рынка», против основанного на принципе экономической сделки разделения афинских жителей на господ и рабов. Солон отменяет практиковавшееся рабство за долги, тем самым аннулируя «власть сделки» и вводя запрет на такого рода практику в дальнейшем. Уже оказавшиеся в долговом рабстве и проданные в чужие земли были найдены и выкуплены государством.

* * *

Значит ли все это, что Хавьер Милей против справедливости как таковой? Нет, не значит. В его картине мира справедливость есть, и занимает она далеко не последнее место. В конце концов, он враждует с «идеей справедливости» не во имя хаоса и разгула пороков — но тоже во имя справедливости, понимаемой, однако, совсем иным способом. Протест оратора направлен к справедливости отвлеченной, универсальной, имеющей происхождение из мира рефлексирующего сознания и его идей. Но настоящая справедливость, как можно понять из всего контекста его выступления, — та, что происходит из непосредственного действия, случая, обстоятельств, из успеха или провала.

Словом, это справедливость судьбы, древней фортуны, которая не имеет никакого утопически-должного, идейного измерения, но есть исключительно реальность состоявшихся фактов.

По отношению к человеческой реальности данный подход работает следующим образом: справедливо все, что у тебя хватит сил осуществить, т.е. сделать возможное — действительным. По сути, это справедливость для сильных. Для тех, кто располагает ресурсом и успешно его использует. Справедливость победителей и держателей контрольного пакета. Но поскольку сила и победа — вещи переменчивые, то за всей действительностью угадывается, опять же, образ непредсказуемой и безосновной фортуны, подлинной властительницы реального. Она и власть, и судьба, и справедливость, и — анархия. Магнетическое слово, с которого начинается «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго: АΝARKΗ.

Таким образом понятая справедливость уводит во времена, предшествующие фундаментальному тезису, что был выдвинут античными философами, — все существующее имеет высокую разумную цель. Мир есть движение, направленное к разумной цели, — энтелехия. В противоположность тому движению, что бесцельно поглощено самим собой, воспроизводит лишь само себя и свойственно доразумной материи, — динамис. Все та же аристотелевская дихотомия между физикой и метафизикой, хаосом и космосом.

* * *

Возвращаясь к вопросу о том, что роднит чистых либералов с чистыми автократами. Их общая исходная матрица — безосновность. Движение ради движения, сила ради силы, успех ради успеха. Анархия, отрицающая даже саму попытку придать существованию универсальную и разумную значимость. Конечную значимость. А без конечной значимости — непрерываемый поток конкуренции, та самая гоббсовская «война всех против всех». Навряд ли можно сказать об этом лучше, чем в свое время сказал философ Николай Бердяев:

* * *

Что же в целом касается до критики, со всех сторон обращенной сейчас к западной цивилизации, к ее идеям и проектам, — заслуживает ли она ее по сути? Более чем. Практически нет на цивилизации такого живого места, которое бы ее не заслуживало. Но это крайне полезный яд — стимул для эволюции, «лекарство против морщин». Ведь то, что не убивает, делает сильнее — это классическая западная мудрость.