А вот есть описание «правильного» фашизма от Александра Дугина, и оно вполне добросовестно. Захлебываясь от переполняющего душу восторга, в тексте «Фашизм безграничный и красный» он писал:

«Фашизм — это национализм, но национализм не какой-нибудь, а революционный, мятежный, романтический, идеалистический, апеллирующий к великому мифу и трансцендентной идее, стремящийся воплотить в реальности Невозможную Мечту, родить общество героя и Сверхчеловека, преобразовать и преобразить мир».

И далее, очень откровенно: «Фашист ненавидит интеллигента как вид. В нем он видит замаскированного буржуа, претенциозного мещанина, болтуна и безответственного труса. Фашист любит зверское, сверхчеловеческое и ангелическое одновременно». И разумеется, фашизм выковывает нового человека, «новый тип, новый класс». А в результате: «Французский фашистский писатель Робер Бразийяк (редактор фашистской газеты Je suis partout, казнен как коллаборационист в 1945 году. — А. К.) перед самой смертью произнес странное пророчество: «Я вижу, как на Востоке, в России восходит фашизм, фашизм безграничный и красный». Заметьте: не блеклый, коричневато-розоватый национал-капитализм, а ослепительная заря новой Русской Революции, фашизм безграничный, как наши земли, и красный, как наша кровь».

Крайне правый национализм с элементами ультралевого социализма и в тоталитарной оболочке, вне зависимости от места и времени его появления, всегда проявляется в своих классических чертах. Его трудно не узнать, как «обычного подозреваемого». Да он и не пытается скрыть эти свои черты. Тем и отличается от авторитаризма: своей откровенностью и принуждением к соучастию.

Есть и режимы переходных или гибридных форм — уже не авторитарные, но еще не тоталитарные, потому что тотальности в современных, или побывавших современными, обществах, достигнуть непросто. Например, сложно загнать всех детей в единую молодежную или милитаризованную организацию. Но в отдельных школах к этому близки. Непросто заставить всех плести маскировочные сети в качестве объединяющей воспитательной меры. Но в отдельных университетах одурманенные студенты начинают это делать добровольно.

Третий Рим, не Сарай

Общие признаки тоталитаризации имеют, разумеется, и некоторые национальные особенности. Но не в большей степени, чем диалект отличается от нормативного языка.

В России начиная с XIX века философы, особенно славянофильского направления, искали в недрах дремлющего русского народа какую-то загадочную невиданную силу, которая должна дать моральный пример всему остальному миру. И всякий раз выяснялось, что за этим обещанием российского лидерства не стоит ничего, кроме причудливой смеси комплекса неполноценности, извечного отставания от Запада и синдрома духовного превосходства над тем же Западом.

В отчасти пародийном, копирующем прежние эпохи, но, увы, архаичном обличье мрачный ресентимент, крикливый мессианизм и озлобленный нарциссизм вернулись в украинском конфликте. Государство, сознательно пестующее регресс, кичится своей самодостаточностью и автаркией, хвастается жесткостью и бескомпромиссностью, скорее свойственными XVI веку, а не XXI.

Идея спасения Россией подлинного христианского мира возникла, разумеется, не при Путине. Концепция России как Третьего Рима — это XVI век. Но ведь не случайно, как замечал философ Владимир Кантор, тогдашние идеологи назвали Москву именно Третьим Римом — «Римом! А не Стамбулом, не Сараем, не Багдадом, не Самаркандом». История взаимного притяжения и отталкивания от Европы продолжалась веками. Не говоря уже о том, что русская аристократия писала, говорила и думала по-французски и по-немецки. Фундаментальная триада графа Уварова, нависающая над страной теперь уже веками: «православие — самодержавие — народность», — изначально написана на французском языке.

Греховность как конкурентное преимущество

Важно, что мы идем особым путем, своим Sonderweg’ом, единственно верным и несущим свет освобождения (от чего-нибудь) другим народам. Беда в том, что эта упоительно мессианская особость — еще и отклонение от моральных норм, от гуманистических ценностей, но ведь народу-богоносцу (и ракетоносцу) позволено больше, чем другим.

Особость — это еще и перманентное отставание в развитии. Оно объясняется приоритетом духовного в противовес материальному, что проявлялось не только в российской версии особого пути, но и, например, в случае классического германского Sonderweg’а, когда немецкие идеологи пренебрежительно судили об англичанах, которые «путают мыло с цивилизацией». Луше быть немытым, но духовным! Как тут не вспомнить: «Прощай, немытая Россия…»

Volksgeist, русская душа, русский бог — всё это родственные по своей природе понятия. Они, как писал российский историк Виктор Живов, призваны были манипулятивным путем трансформировать отсталость из недостатка в достоинство. Отсталость становилась критерием самоидентификации и даже гордости.

По замечанию историка и литературоведа Андрея Зорина, греховность, как это показано у классика русской литературы Николая Гоголя в «Мертвых душах», становится условием возрождения страны и ее прорыва в будущее: «Религиозные корни этой идеи вполне очевидны — мысль о том, что последним суждено стать первыми, имеет евангельское происхождение. И все же Гоголь интерпретировал эту мысль в русле романтического национализма и применил не к отдельному человеку, но к народу как органическому целому». К тому же грехи, как известно из поучений патриарха Кирилла, смываются на поле брани героической смертью.

Едва ли идеологи Путина и сам автократ задумывались о философии Гоголя (впрочем, как и Гегеля), но идея превращения отсталой державы в царицу мира методом прохождения особого пути им близка. Неудачник в ряду тех, кто живет по правилам человеческого общежития, должен пойти своим путем и заставить не только свою страну, но и весь мир жить по своим правилам. Следует наставить мир — от Глобального Юга до заблудшего Запада — на путь истинный, ревизовав его правила и мессианистически насадив свои. И уж точно сделать это на той территории, которая считается своей, то есть в пределах широко понимаемого «Русского мира». А победа придет через <…>. И ближайший «Орешник».

Особый отдел и спеццех

Особый путь России включает в себя стандартный набор идеологем и политических установок, типичных для ультраконсервативных политических сил и режимов. Это стандартный популистский ультранационалистический коктейль, построенный на идее палингенеза, нового рождения нации. Исследователь ультраконсервативных движений в Центральной и Восточной Европе Константин Иордаки оценивает подобного рода мировоззрение как «харизматический национализм», считая его идеологией, определяющей нацию как избранное Богом сообщество людей, разделяющих единую судьбу и населяющих священные отеческие земли. Сообщество, которое, помня о славном историческом прошлом, объявляет о своем жертвенном предназначении, данном от Бога, вести мир к общему спасению под руководством харизматического лидера.

И это — не уникальное свойство русского этноса и российской нации. Именно такой подход объединял все диктаторские режимы и ультраправые движения (от испанского до румынского).

«Особый» в советском и постсоветском понимании — это что-то исключительное. Причем в языке это проявлялось и проявляется по самым разным поводам. «Особые отделы» — это секретные департаменты в государственных организациях. «Особая колбаса» — малодоступный сорт редкого для советского человека продукта, который для высшей номенклатуры производился в «спеццехе» (специальном цехе колбасного завода). Избранность, секретность, загадочность — это, безусловно, свойства нашего особого пути. Он во многом мифический, его корни и качества следует искать в истории. Самый близкий по времени миф о золотом веке — это советская система. Она-то и оказывается идеальным ретропрототипом правильного устройства государства, страны, ее людей и мира….

Словом, как и сам режим Путина, русский особый путь не более особый, чем другие Sonderweg’и, а уникальность его состоит в том, что эта модель работает в постиндустриальную эру в государстве с модернизированным и рыночным обществом XXI века. И это общество в массе своей принимает эту идеологию. Раз уж начальство так настаивает.

Русское «зато»

У путинского мессианства и особого пути есть еще кое-что в запасе — идея империи. И вот что важно: вообще все происходящее — от плохо мотивированных боевых действий до перманентной психологической фрустрации самого автократа и его «элит» — следствие продолжающегося распада советской империи. Она не распалась окончательно 25 декабря 1991 года, когда флаг с серпом и молотом был спущен с Кремля, и СССР de jure перестал существовать. Это было только начало сложного, с прогрессивным и реверсивным движением, развала империи. Думали, что империя уже не потребует жертв, но оказалось, что все только начинается.

Гордость за свой особый национал-имперский путь превращается в оправдание запаздывания в развитии и бахвальство — вступает в действие русское «зато», на котором держится коллективное «мы». Как в иронической песне кумира 1970-х Юрия Визбора: «Зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». Это запаздывание, по определению выдающегося социолога Бориса Дубина, становится «базовым механизмом самоидентификации», а представления об особом пути — «системным ограничителем модернизации».

Затем приходят исторические периоды, когда советское или российское руководство подстегивает историю и совершает рывок догоняющего развития в стиле авторитарной модернизации. Отсюда сталинское «Задержать темы — значит отстать». И знаменитый лозунг хрущевской эпохи «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения». И формула раннего путинского периода, согласно которой следовало догнать Португалию по уровню среднедушевого ВВП, и мираж позднего путинизма — мы обогнали Японию по ВВП и по паритету покупательной способности. Характерно, что целевым показателем всегда является какая-нибудь развитая страна или, по выражению Сталина, «господа капиталисты».

Однако даже относительная неудача догоняющей модернизации заканчивается тем, что автократ охладевает к ней, а затем и вовсе отказывается от нее, выбирая другую модель. Зачастую — «развитие» через милитаризацию. Начинается период самообмана: посмотрите, как растет ВВП! Между тем растет производство «готовых металлических изделий», того, что людям не нужно для жизни. А спецоперация — это психологическая компенсация за незавершенную модернизацию, то самое русское «зато»: зато мы всех побеждаем на поле боя благодаря своему исторически обусловленному высокому духу, зато мы будем диктовать всему миру, в том числе Западу, как ему жить.

Битва с будущим

Путин начал свой, как говорили милитаристы всех эпох, «очистительный» поход для того, чтобы поменять миропорядок и вынудить мир жить по его правилам. А для этого нужно было удержать свою страну и зону ее геополитического влияния в состоянии, пользуясь термином культуролога Александра Эткинда* (книга «Россия против современности»), paleomodernity. Эта paleomodernity основана на уходящих типах энергии, для чего исторически были необходимы «ресурсная колонизация, империализм поселенцев, военный капитализм». Отсюда и извечная тяга к территориальной экспансии.

Старая Россия развивалась экстенсивно, за счет внутренней колонизации. А необходимость охраны имперских территорий, где сначала добывались пушнина и прочее сырье, а затем нефть и газ, формировала у элиты оборонное сознание и культ собственной безопасности. Оправданию этого культа служит ультраконсервативная национал-имперская идеология. Нынешний российский режим — как раз такой продукт paleomodernity. Мир уходит вперед, в терминах Эткинда, к gaiamodernity, которая предполагает переход к другим видам энергии и их экономии как раз для того, чтобы «после нас» не было всемирного «потопа».

Обороняя свою версию видения мира, Путин защищает уходящую модель его освоения, которая требует тоталитарной и имперской политической рамки. Получается, что его поход — это битва с будущим за прошлое, битва без четко определенной стратегической цели. Кризис целеполагания и пренебрежение будущим человеческого капитала России встроены в тактическую по своей сути политику сегодняшнего режима.

В другой своей работе, «Природа зла», Александр Эткинд так объяснял логику формирования государства такого типа, которое в результате стало генерировать постоянную угрозу внешней экспансии: «Вместо институтов, которые заняты производством труда и знаний, складывается аппарат безопасности, необходимый для защиты транспортных путей и финансовых потоков. Еще тут развивается бюрократическая система, которая перераспределяет материальные потоки, оставляя себе нужную долю».

Добавим, что кроме аппарата безопасности для оправдания существования такого типа государства возникает соответствующая идеология. В период спецоперации государство стало использовать сырьевую ренту на производство вооружений, оплату живой силы для военных действий и лояльности той части населения, которая вовлечена в спецоперацию прямо или косвенно. А на отрасли человеческого капитала — например, здравоохранение и образование (если не считать подотрасль индоктринации новых поколений идеологией путинизма) — стала выделяться все уменьшающаяся часть ренты.

Запад давно «закатывается» и «гниет», но по-прежнему, десятилетиями, мешает поступательному маршевому движению в темное прошлое. Как там было у Муссолини, объявлявшего о борьбе за восстановление Италии в исторических границах: «плутократические и реакционные демократии Запада». Но до чего же они, эти демократии, живучи!

*Признаны Минюстом РФ «иноагентами».