Как же быстро все изменилось! Поведение людей, их язык, школа, работа. Даже те, кого поначалу не заставляли немедленно подчиняться, стали играть по правилам. Уже в 1933-м все было молниеносно, за несколько дней, не недель, переделано на новый лад. «Одной из удивительных черт национал-социалистического переворота, — писала в 1938 году Эрика Манн в книге «Школа варваров. Воспитание при нацистах», — оказалась та скорость, с которой в 1933 году были перевернуты все значения и смыслы, когда стало возможным называть черным все, что еще недавно было белым».

То же самое произойдет потом, когда все закончится, и тоже за считаные дни. Ханна Арендт, для которой все происходящее было очень личным, еще до того, как она взялась разрабатывать тему «банальности зла», задастся вопросами о сути человека (не немца, а именно человека): «Почему он вообще согласился стать винтиком? Что случилось с его совестью?.. И почему в послевоенной Германии не нашлось нацистов? Почему все смогло перевернуться вверх дном во второй раз, попросту в результате поражения?»

Включение «ждунов»

Виктор Клемперер, остававшийся в нацистской Германии до самого конца и выживший, написал знаменитую книгу о языке Третьего рейха (Lingua Tertii Imperii — LTI):

Другой выживший — Карл Ясперс в знаменитом послевоенном курсе лекций о виновности немцев объяснял саму готовность подключаться:

Точнее, переубедить. А тем, кто все понимает и находится в состоянии перманентного страха, чтобы выжить, следует приспособиться, стать такими, как все, желательно невидимыми и неслышимыми. А кто ставит себе задачу слиться с толпой, тому нужно из пассивного конформиста попытаться превратиться в активного, для чего совершить акт инициации, например, убийство, как это показали Альберто Моравиа, а затем, уже киносредствами, Бернардо Бертолуччи в «Конформисте» на примере Марчелло Клеричи.

Был еще один выживший — познавший раннюю славу благодаря работе «Бытие и время» профессор философии Фрайбургского университета Мартин Хайдеггер. Весной 1933-го ему было 43 года.

В марте 33-го Хайдеггер посетил Карла Ясперса в Гейдельберге. К тому времени автор «Бытия и времени» уже несколько лет как разорвал любовную связь с Арендт, и последнее пылкое письмо к ней было условно датировано зимним семестром 1932/1933 годов. Пылкость была связана с тем, что он опровергал дошедшие до нее слухи о его публичном антисемитизме. Мартин доказывал Ханне, что отстранился от всего, его не было во Фрайбурге, а его ассистенты и коллеги по-прежнему в основном евреи. Что отчасти было правдой — и спустя короткое время он и пальцем не пошевельнет, когда уволят его ассистента, наполовину еврея.

Вместе с Ясперсом, тоже наставником Арендт, они послушали пластинку с григорианской музыкой. Политику, судя по всему, не обсуждали. «Он уехал раньше, чем планировалось, — вспоминал Ясперс, женатый на еврейке. — «Нужно включаться», — сказал Хайдеггер, имея в виду быстрое развитие национал-социалистической реальности». Потом в апрельском письме Ясперсу Хайдеггер напишет: «Мы врастаем в новую действительность». И снова о необходимости включенности — Einsatzstelle — на этот раз философии в новую реальность.

21 апреля 1933-го Хайдеггер был избран ректором Фрайбургского университета в рамках гляйхшальтунга, который в соответствии с новым нацистским законом «о восстановлении государственной службы» означал, прежде всего, чистку учреждений, в том числе образовательных, от «неарийцев». В то время Ясперс полагал, что для его друга Мартина это было «данью времени» и вообще попыткой своим именем и профессиональным весом защитить университет и академические свободы.

Следы раздумий, но и примирения с действительностью можно найти в «Черных тетрадях», философских дневниках Хайдеггера. В период короткого ректорства он записывает:

Примечание переводчика «Черных тетрадей»: гляйхшальтунг — «нацистский термин: повсеместное вовлечение (тотальная интеграция) общественности в национал-социалистическую идеологию, политику, администрацию».

Однако после знаменитой ректорской речи Хайдеггера 27 мая 1933 года («…немецкий университет только тогда обретет свой подлинный образ и власть, когда три служения — трудовое, оборонное и служение знания — изначально соберутся в одну впечатляющую силу») и последующих его выступлений и дел (соприсутствия при сожжении неугодных книг, например) Ясперс потерял доверие к другу.

В день вступления в должность ректора, еще до того, как он присоединился к НСДАП, Хайдеггер прошел подлинную нацистскую инициацию — утвердил увольнение своего учителя Эдмунда Гуссерля. Прощальное письмо супруге Гуссерля Мальвине написала жена Хайдеггера Эльфрида, ставшая нацистской активисткой. Новый закон она назвала «суровым, но разумным с немецкой точки зрения». Гуссерль не уехал из Германии и умер в 1938 году. Архив философа, как и его жену, спас (перевез в Бельгию) католический философ и священник Герман Ван Бреда.

В 1933-м Ханну Арендт ожидал первый краткосрочный арест и почти случайное освобождение — вероятно, ею был очарован один чиновник криминальной полиции. Она бежала из Германии через Прагу в Париж. Больше всего будущего автора «Истоков тоталитаризма» и «Банальности зла» поразило преображение, произошедшее с коллегами — немецкими интеллектуалами. Вот фрагмент из ее заметок о 1933 годе:

Известный философ Нелли Мотрошилова, опубликовавшая этот фрагмент, сделала сноску к гляйхшальтунгу:

Переключались, унифицировались, нивелировались, усреднялись, стремились к однородности очень и очень многие. Многие, образовывавшие пугливое конформистское большинство. Даже те, от кого до поры до времени этого не требовалось. В условиях всеобщего, allgemeine, гляйхшальтунга это явление называлось «самогляйхшальтунгом» — Selbstgleichschaltung.

Как это происходило в богатых семьях, показал Лукино Висконти в «Гибели богов». Глава большого промышленно-финансового клана Иоахим фон Эссенбек прямо перед смертью, о наступлении которой он и не подозревает, сбивчиво оправдывается:

Много позже Арендт напишет:

Так немецкое общество сдавалось. Одновременно быстро и постепенно. Приспосабливаясь всякий раз к новым обстоятельствам. Большинство просто выжидало, приняв правила игры и стараясь быть незаметными, иной раз защищенными оберегами — например, нацистскими значками на лацкане пиджака. Примерно так же вели себя многие на оккупированных нацистами территориях. Тех жителей Парижа, которые просто пережидали оккупацию, называли les attentistes, «ждунами». Когда гитлеровцы были изгнаны в августе 1944-го, им даже не понадобилось перемещаться из одного кафе в другое — они просто никуда не уходили из-за своего любимого столика.

Несколько видов духовной смерти

О начале гляйхшальтунга, весне 1933-го, писал Себастьян Хафнер в «Истории одного немца», исключительно глубокой и талантливой книге о попытках молодого юриста продержаться в нацистской Германии хотя бы какое-то время.

И в самом деле: в конце 1933-го Томас Манн, уже покинувший Германию и находившийся в то время в Швейцарии, получил от чиновничьей Имперской палаты по делам печати формуляры для вступления в «берлинскую принудительную организацию» (тот самый гляйхшальтунг), о чем он с возмущением сообщал в двух письмах, одно из которых было адресовано Герману Гессе: «Формуляров о приобщении к господствующей идеологии, присланных берлинской принудительной организацией, я подписать не могу… придется мне выйти из числа немецких писателей». Так оно и произошло.

Сам Томас Манн задолго до практического воплощения гляйхшальтунга хорошо понимал его психологическую и политическую природу. В августе 1929 года он отдыхал на восточно-прусском курорте Раушен (ныне Светлогорск). Писателю не хотелось тащить с собой всего-то на месяц материалы к «Иосифу и его братьям», и поэтому он, на время освобожденный от титанического труда, писал здесь новеллу «Марио и волшебник».

Гипнотизер Чиполла в городке, в котором угадывается Форте-деи-Марми, проводит опыты со зрителями, в том числе над «господином из Рима», который готов подвергнуться опытам, но с сохранением свободы воли, сознательно сопротивляясь гипнозу. Однако и он оказывается загипнотизированным — танцует под щелканье хлыста горбуна-гипнотизера.

Простого отрицания чего-то недостаточно для того, чтобы сохранить «идею свободы», напишет потом Манн, объясняя замысел новеллы. Простое пассивное отрицание ведет к принятию того, что внушается гипнотизером. Политический смысл рассказа — подчинение пассивных обывателей власти диктатора — был слишком очевиден в обстоятельствах наступавших национал-социализма и фашизма, не случайно новелла была немедленно запрещена в Италии.

А вот и технология «простого отрицания». Себастьян Хафнер рассуждал — в том числе для себя, в практическом смысле, — о технологии приспособления к новой, обрушившей все основы прежней жизни, действительности. Он классифицировал адаптационные практики на несколько типов соблазнов.

Первое искушение — «перебежать на сторону победителя. Маленький пакт с дьяволом — и ты уже не среди узников и гонимых, но среди победителей и преследователей».

Так поступили, возможно, миллионы простых немцев, но и не простых тоже: Рихард Штраус быстро подчинился правилам и проявлял активность, Герхарт Гауптман вывесил у себя на доме нацистский флаг. При этом Хафнер отмечал: все эти люди потом скажут, что «никогда нацистами не были». Так, разумеется, и случилось. В 1945-м Клаус Манн брал интервью у Штрауса — ни тени раскаяния! А какими ценителями музыки, по словам композитора, были Ганс Франк, генерал-губернатор Польши (приговоренный в Нюрнберге к смертной казни), и Бальдур фон Ширах, гауляйтер Вены (20 лет в Шпандау)…

В одном из писем июля 1945 года Клаус Манн замечал: «Нацистов, как теперь это выясняется, никогда не было в Германии; даже Герман Геринг, по существу, не был таковым. Сплошная «внутренняя эмиграция»!

Почти документальный фрагмент из «Семьи Опперман» Лиона Фейхтвангера (к этому роману мы еще вернемся): «Адвокат-националист, чуть ли не самый рьяный поборник изгнания евреев из юриспруденции, помог коллеге-еврею бежать за границу… Так многие теперешние властители пытаются обеспечить себе тыл на случай падения их режима».

Второе искушение по Хафнеру — бегство в иллюзии: «Эти были люди, которые сначала абсолютно убежденно, а позднее со всеми признаками сознательного, судорожного самообмана из месяца в месяц твердили о неизбежном конце режима». О чем-то похожем читаем в письме старшего брата Томаса Манна Генриха «дорогому Томми» в ноябре 1933-го. Изгнанник изгнаннику:

Одна из опасностей депрессивного состояния — озлобление, «мазохистское погружение в ненависть, страдание и безграничный пессимизм». Жизнь с «перекошенными лицами».

Еще одно искушение — отвернуться, «уклоняться не только от соучастия, но и от любых опустошений, производимых болью». Именно в то время, писал Хафнер, увидело свет множество идиллических книг, полных «овечьих колокольцев, полевых цветов, счастья летних детских каникул, первой любви, запаха сказок, печеных яблок и рождественских елок». Эта компенсаторная реакция происходила «в самый разгар погромов, шествий, строительства оборонных заводов».

Существовал еще один способ ухода в себя, так сделал поначалу Виктор Клемперер:

Но потом ему как еврею, хотя и женатому на арийке, запретили пользоваться библиотекой, затем выселили из дома… И Клемперер занялся изучением омерзительного всепроникающего звона, который его окружал, — нацистского языка, чтобы оставить свидетельства следующим поколениям.

Это, уточнял Хафнер, был «выбор между тем или иным видом духовной смерти».

Чему нас учат семья и школа

«В то самое время, когда мы, истинные немцы, и в первую очередь мы, националисты, ведем нечеловеческую борьбу, добиваясь возрождения нации, какой-то школьник, мальчишка осмеивает стремления наших предков сбросить с себя цепи», — жалуется директору школы на 17-летнего гимназиста еврея Бертольда Оппермана, сделавшего не вполне «патриотический» доклад о вожде германцев Арминии, учитель Фогельзанг. Учитель-нацист требует от мальчика извинений; спустить дело на тормозах, особенно после поджога Рейхстага, интеллигентному, но пытающемуся приспособиться к внешним обстоятельствам директору школы, не удается. Бертольд, желая сохранить свою честь, решает не приносить извинения и кончает жизнь самоубийством. Это одна из сюжетных линий романа Лиона Фейхтвангера «Семья Опперман», рассказывающего о всех нюансах быстрого становления нацистского режима. Фейхтвангер начал писать свой страшный роман по самым горячим следам в апреле 1933-го, и в сентябре уже его закончил. Он торопился показать миру, что представляет собой гитлеровская Германия, какова механика и динамика погружения во тьму и архаику. Чтобы ни у кого не было никаких иллюзий:

Спустя три года, в 1936-м, в «Мефистофеле» Клаус Манн уточняет детали — в том числе празднеств и манифестаций (не говоря уже о театре):

И снова социологическое уточнение от Фейхтвангера:

А заканчивается все переписанными учебниками истории для школьников, введением курса геополитики в школе («Прежде всего мы должны сражаться, чтобы сделать Германию сильной, и затем мы должны прийти на помощь немцам за границей»), «Сборником артиллерийских задач для старших классов средней школы», «Национал-социалистическим применением алгебры». И задачкой: «Евреи являются чужаками в Германии. В 1933 году в Германском рейхе из 66 060 000 населения было 499 682 еврея. Каков общий процент чужаков?»

***

…И все-таки — как это могло произойти? Надменный аристократ с монархическими взглядами, ненавистник пруссачества, журналист и писатель Фридрих Рек-Маллечевен с 1936-го по 1944-й вел дневник, который он был вынужден прятать — закапывать в поле. В августе 1936 года Рек сформулировал этот вопрос в такой редакции:

В 1944-м на писателя донес издатель. В феврале 1945-го автор «Дневника отчаявшегося» погиб в Дахау.

Проблема не совсем в немцах. Арендт в эссе со многое объясняющим названием «Организованная вина» писала:

Когда ответственный гражданин превращается в человека толпы, он начинает представлять опасность для другого человека. Система убийств, поясняла Арендт, «опирается не на фанатиков, не на прирожденных убийц, не на садистов; она полностью полагается на нормальность работяг и отцов семейств». Они не считают себя убийцами, потому что делают это «в силу своей профессии». То же — это уже из арендтовских «Некоторых вопросов моральной философии» — с утонченными интеллектуалами, которые любили «проводить досуг, читая Гельдерлина и слушая Баха». И становились убийцами.

Кстати, любимым поэтом Хайдеггера был Гельдерлин. А в самом начале этой истории мы застали его слушающим вместе с Карлом Ясперсом пластинку с григорианской музыкой. Она возвышает, успокаивает и иной раз примиряет с действительностью. Хотя Хайдеггер, выросший в католической семье, не любил католиков.

От просто человека к человеку толпы — один шаг. Что делать — обстоятельства, необходимость кормить семью, да и просто физически выжить; «я выполнял приказ»; «ты должен понять — я пять лет как безработный. Они могут сделать со мной все что угодно». Эти слова сказал один эсэсовец при случайной встрече своему бывшему однокласснику-еврею, оказавшемуся в Бухенвальде. «Ты должен понять…»

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов».