В организацию поездки деятельно включился президент Ингушетии Руслан Аушев, он уже выступил с протестом против силовых решений и в дальнейшем делал все, что мог, чтобы помочь в переговорах, поисках и обмене пленными. В Москву он выслал свой самолет, и только это дало возможность депутатам Г. Явлинскому, В. Борщеву, А. Мельникову, А. Голову, С. Юшенкову, Элле Панфиловой, Владимиру Лысенко и группе журналистов попасть в Грозный.

Тогда Дудаев разрешил забрать лишь семь пленных и еще пять тел погибших.

Гробы с ними в Москву привез депутат Валерий Борщев. Но там их долго никто не хотел принимать. Валерию пришлось несколько часов мерзнуть на морозе у морга военного госпиталя им. Вишневского, и лишь угроза С. Юшенкова вызвать туда телевидение вынудила военное начальство принять трупы своих солдат.

Единственным честным генералом, который не счел возможным уходить от ответственности за плен и гибель его солдат, оказался Борис Поляков, командир Кантемировской танковой дивизии, в которой и были завербованы танкисты. Хоть согласия на вербовку он не давал, а его попытки не допустить ее были пресечены Генштабом, Поляков подал в отставку.

2.

О нарастающем кризисе заговорили и в Совете Федерации. Член Совета, представлявший там Читинскую область, Виктор Курочкин предложил своим коллегам отправить в Чечню комиссию верхней палаты, чтобы разобраться во всем на месте. Его не поддержали, а спикер палаты В. Шумейко, услышав о том, что Виктор собирается лететь на Северный Кавказ, отказал ему в официальной поддержке. Спикер был членом Совета безопасности и уже знал, что будет война, поэтому пытался отговорить Курочкина от поездки, но Виктор все же улетел.

Курочкин встретился с Дудаевым. На вопрос, готов ли он к переговорам, тот сказал: «Да хоть с чертом — главное, чтоб нам не допустить этой войны, этого кровопролития!» Убедившись в том, что есть шансы на мирное решение, Виктор попытается достучаться и до Черномырдина, и до Шумейко. Последний на все призывы Курочкина будет отвечать: «Ма-ши-на за-пу-ще-на!» По словам министра обороны, президент на заседании Совбеза уже «расставил все точки»: «Доклад о текущем моменте делал министр по национальным вопросам — Егоров Николай Дмитриевич. Он говорил, что в Чечне все нормально: «В результате работы с населением мы достигли прогресса — 70 процентов чеченцев ждут, когда войдут российские войска. Остальные 30 в основном нейтральны. Сопротивление окажут только отщепенцы…»

В Грозный с военного аэродрома уже улетела новая группа депутатов. Это уполномоченный по правам человека Сергей Ковалев, с ним член правления «Мемориала»* и его помощник Олег Орлов**, мой тесть Михаил Молоствов, Валерий Борщев, Леонид Петровский. Их цель — обеспечить объективность поступающей оттуда информации, своим присутствием уберечь город от бомбежек… Улететь-то улетели, но через час летчик объявил им: все аэродромы на Кавказе обледенели, посадка запрещена, возвращаемся назад. Вернувшись, услышали другую версию: якобы летчик радировал на аэродром, что одному из депутатов сделалось плохо.

Российскому руководству вредные депутаты были там совершенно не нужны. Пришлось им лететь гражданским самолетом в Минводы. Оттуда — автомобилем в Назрань, а затем, рискуя попасть под обстрел, — в Грозный.

В тот же день в Центральной клинической больнице в Кунцево, где находился Ельцин, прошло еще одно заседание Совета безопасности. В его решении указано, что это последний день сдачи оружия и амнистии для военных чеченских формирований. Гражданскому населению во избежание жертв предложено покинуть места их расположения.

«Больше заседаний Совета безопасности по этому вопросу не будет и никаких обращений делать не собираюсь», — заключил Ельцин.

3.

В это время армия уже вступила на территорию Чечни, там ее встретили завалы и мины на дорогах, заградительный огонь и атаки ополченцев. Только за первый день убито семеро, в том числе два офицера; ранено 13, в том числе шесть офицеров; попали в плен 17 военнослужащих; потерян один танк, один БТР, 22 автомобиля.

21 декабря журналисты и группа Сергея Ковалева впервые фиксируют гибель детей. В поселке Артемовская снаряд федеральных войск попал в дом семьи Мусаевых, где находилось десять детей. Пятеро детей сразу погибли при взрыве, пятеро раненых доставлены в Грозный в детскую клиническую больницу № 2. Уже в больнице умерли еще две девочки: Мусаева Хадижа пяти лет и Мусаева Хейда шести лет. Село находилось вне зоны боестолкновений.

У меня на душе скребут кошки — то, что я здесь, а Михалыч (Молоствов. — Ред.) там — неправильно. Зайдя в соседний думский кабинет, я слышу, что с подачи Виктора Курочкина сопредседатель «Демократической России» депутат Лев Пономарев** собирает новую группу для поездки в Грозный. Ну вот и гора с плеч. Теперь ясно, что делать. Лечу с ними!

В столице идут антивоенные митинги. У ВДНХ протестовали коммунисты, на Театральной площади — члены «Демократического союза» и гайдаровцы из «Выбора России». Еще вчера я заступался за пикетчиков из «Мемориала», которые вышли на Старую площадь прямо к администрации президента с плакатами «Нет войне!», «Остановите вторжение!», «Переговоры!».

Лев Пономарев добился официального статуса для своей группы. Кроме Виктора Курочкина и Пономарева в нее вошли их помощники Олег Мустафин, Бекхан Харбиев, Александр Максимов, депутаты Госдумы Виктор Шейнис от фракции «Яблоко», Анатолий Шабад, Александр Осовцов и Глеб Якунин от «Выбора России». Я же в «командировочный список» не попал и отправился на войну «в порядке личной инициативы».

Когда мы входим в здание Рескома, Майкопская бригада уже на марше. Министр обороны, сидя в Моздоке, пообещал: кто из генералов первый водрузит флаг над президентским дворцом, получит звание Героя России.

Когда подойдут все группировки, в окружении города примут участие 18 292 военнослужащих, в распоряжении у которых 222 танка, 547 БМП, 254 бронетранспортера, 249 орудий и минометов…

После того как в квартиру, где ночевали депутаты, попали два снаряда, они переехали в соседний дом.

Мы стелем матрасы на пол и собираемся лечь, укрываясь всем, что найдется. Но не успеваем. Пол уходит из-под ног, грохот, в темноте я слышу крик хозяина дома: «Все наружу! Бегом вниз!»

На ощупь пробираемся к выходу, на лестнице из вышибленных дверей соседней квартиры жар пламени и едкий дым. Мы скатываемся по лестнице в подвал, где уже не первый день прячется большинство жителей дома.

Наутро мы поднимаемся наверх, забрать свои вещи. Я заглядываю в дверной проем соседней квартиры, там среди рухнувших перегородок догорает мебель, устояла только капитальная стена, остальное — вдребезги. К счастью, людей там не было. Это уже третье попадание в те дома, где ночуют депутаты.

При свете дня я вижу два широких пролома от снарядов в дворовой стене первого дома, где сначала остановилась группа Ковалева. А когда мы выходим на улицу, Олег Орлов показывает мне еще два пробоя поменьше в той его наружной стене, за которой они должны были ночевать. При этом в соседних домах повреждений нет. Пока мы идем в Реском, я размышляю о том, что попадания точно в «депутатскую» квартиру сделаны не из пушки и тем более не из миномета. Первые слишком далеко, артиллерия еще стоит на склонах Сунженских гор и Терского хребта, оттуда долетать могут лишь снаряды большого калибра, они разворотили бы полдома. Минометы стоят ближе, но не могут бить так точно и кучно. Скорее эти пробоины от гранатометов, причем с кумулятивными зарядами, пробившими дом насквозь. Судя по тому, что входные и выходные пробоины почти на одном уровне, выстрелы были сделаны с крыши или из окна дома напротив. Кто и зачем?

Какие-нибудь непримиримые психи? Или засланная в город спецгруппа, которая среди других задач пыталась решить и эту? Чтобы потом свалить на чеченцев? Возможно. Ведь Ковалев с его разоблачениями уже вызвал ярость министра обороны.

Мы проходим дальше, в помещение с низким потолком, столом и стульями по периметру. «Это наш пресс-центр, здесь безопасно, ждите».

Скоро выясняется — рядом штаб, в нем вице-президент Ичекрии Зелимхан Яндарбиев и первый заместитель начальника штаба обороны республики, отставной полковник Аслан Масхадов.

Через полчаса приходят Курочкин и Пономарев, Шейнис, Шабад, Осовцов и Якунин. С ними журналисты.

В это время спешно собранные танковые колонны уже пытались пробиться в центр города. В 11 утра 131-я «майкопская» бригада прошла окраины, 81-й мотострелковый полк, захватив аэропорт «Северный», вышел на улицу Хмельницкого и попал на Первомайскую улицу.

Позже командующий внутренними войсками генерал-полковник А. Куликов будет говорить: «В штабе СКВО (Северо-Кавказского округа. — Ред.) не оказалось достаточного количества карт Грозного. У командиров, начиная от командира батальона и ниже, подробные карты были большой редкостью, а те, что имелись в наличии, были составлены в 1972 году». В районе вокзала 1-й батальон «майкопской» бригады попал в окружение. Отдельные бронемашины, заплутав, выскочили к Рескому и тут же были расстреляны гранатометчиками.

А там уже вносили раненых, через несколько минут раздался шум, привели первых пленных. Ими оказались двое мальчишек в застиранных гимнастерках, ошалев, они озирались, плохо понимая, что с ними случилось. Какой-то бородатый, обвешанный оружием боевик (потом оказалось, что это начальник охраны Дудаева Абу Арсанукаев), глядя на них, громко и недобро смеялся. Мы обсту­пили пленных, а журналисты с фотоаппаратами и диктофонами кинулись их расспрашивать. Оказалось, что новобранцев из какой-то глубинки определили обслуживать машину связи, ее подбили, она загорелась, они выскочили, что с командирами — не знают.

В «учебке» им два раза дали пострелять из автомата.

Врачи и санитарки перевязывали и тех и других.

А нам выпала страшная доля: когда мы с Олегом Орловым сидели в «ковалевском» боксе, Арсунукаев принес ворох удостоверений только что погибших солдат и офицеров.

«Вот, смотрите, — сказал он нам. — За что гибнут ваши люди? Да, мы стреляем! Но это ваши генералы привели их сюда. Они пришли с оружием, а мы их сюда не звали! И то, что нам приходится стрелять, ваша вина!»

В ужасе смотрели мы на документы тех, чьи тела лежали сейчас где-то на улицах горящего города. Олег Орлов взял одно из полуобгоревших удостоверений — на нас смотрело лицо молодого парня.

— Лейтенант…

— Что будет с документами? — спросил я.

— Останутся у нас, когда победим — отошлем вашему президенту!

Мы переглянулись: какая победа? И чья бы она ни была, кто поручится, что матери и жены погибших узнают о судьбе своих близких, а не услышат от чиновников: он пропал, мы не знаем, может, он дезертир, пенсия вам не положена (так оно потом зачастую и было).

Как в страшном сне я сел за стол и стал диктовать Олегу имена и номера удостоверений убитых. Дрожали руки, мутило, а стопки документов, окровавленных писем и записных книжек продолжали приносить.

…Так что делать нам?

Пока не начали стрелять, мы были посредниками, а теперь, когда русские и чеченские парни убивают друг друга, на чьей мы стороне? Можно ли в этом бреду — остаться над схваткой?

Что скажут о нас в России? Даже вызволение из плена первых жертв гибридной войны — танкистов — стало поводом для обвинений Ковалева в измене. А теперь, когда мы оказались по эту сторону фронта, можно представить себе, как имперцы и нацисты спустят на «врагов народа» всех своих собак.

Валерий Борщев говорит мне: «Мы должны оставаться в городе, обреченном НАШИМ правительством на уничтожение. Это НАШИ люди, это наш долг, мы должны быть рядом и сделать все, что сможем».

4.

Мы решили разделиться. Группа Пономарева отправилась в Москву. Лев получил для распространения наше общее заявление, у Виктора было письмо Дудаева Черномырдину (о том, что он готов на переговоры без предварительных условий. — П. Г.). Кому-то из уходящих Михаил Михайлович передал письмо нашим близким. Там, в том числе, было написано, что, если нас убьют, — не винить в этом чеченцев.

Группе Пономарева, а позже и А. Шабаду удалось добраться до Москвы. Там они убедились в том, что лживая пропагандистская машина продолжает работать. Так, газета «Красная звезда» сообщала в это время следующее:

«В течение 4-5 января российские войска осуществляли перегруппировку сил и обустройство своих укрепленных пунктов. Со стороны окруженных в районе железнодорожного вокзала дудаевских боевиков была предпринята ожесточенная, но безуспешная попытка прорыва. Российские войска отбили три атаки, уничтожив около 100 боевиков».

Выступая на пресс-конференции в Думе, вернувшиеся из Грозного депутаты объяснили, что все — наоборот.

Как мы и предполагали, Бориса Ельцина после новогодних возлияний было не достать. Из кабинета Егора Гайдара по правительственной связи Виктор Курочкин пытался дозвониться до приемной премьера, но у Черномырдина никто даже не брал трубку. Письмо Дудаева пришлось отправлять туда по факсу. Но никакой реакции не последовало, информация о письме президента Чечни даже не прозвучала в прессе…

А притихшая на пару дней бойня была готова заработать снова.

Пока основные федеральные войска отползали назад и приходили в себя, дудаевская гвардия и ополченцы продолжали удерживать окруженные ими армейские части.

И Дудаев, а более того — Масхадов, должны были понимать, что это ненадолго. Силы не равны и, если война продолжится, российская армия, превосходя числом и боевой мощью, все равно выбьет их из города. Надо было делать еще один публичный шаг к переговорам.

Теперь Масхадов просит нас в качестве парламентеров выехать в сторону расположения армейских частей и встретиться с кем-то из российских командиров. Вместе с нами готовы ехать чеченский офицер, врач, пленный майор из 131-й бригады, православные священники из местного храма.

Выйдя из Рескома и щурясь от яркого света, мы увидели автобус скорой помощи, врачей и двух священников, человека в ватнике с чужого плеча. Кто-то прилаживал к шесту белое полотнище с красным крестом. Мы поздоровались и сказали друг другу какие-то ободряющие слова. Мы сели в автобус, врач скорой помощи выставил в окно белый флаг, и мы двинулись в неизвестность.

Дорога оказалась короткой, через 20 минут медленной езды мимо обрушенных и горящих зданий, по улице, усеянной битым стеклом, мы оказались перед белыми парадными воротами, на арке которых было написано: «Парк культуры и отдыха им. Ленина».

Раздалось несколько хлопков, наша машина просела. Из-за облупленных колонн показались два автоматчика. Их оружие было направлено на нас.

— Не стреляйте, не стреляйте! Мы парламентеры!

— Выходите, — услышали мы. А когда вышли, получили команду: — Стоять! — и остановились с поднятыми руками.

— К стенке! — истошно закричал кто-то, но тут раздались выстрелы, пули пропели над нашими головами, и все кинулись за угол под прикрытие стен. Под аркой мы оказались нос к носу с тем, кто кричал. Солдатик не знал, что делать.

Появился офицер, капитан. Мы предъявили свои документы, объяснили, что выполняем просьбу чеченцев, что они предлагают прекратить огонь, собрать убитых и раненых, открыть коридор для эвакуации жителей города, что эти предложения нам надо передать российскому командованию.

Капитан предложил укрыться за броней подбитого БТР, который стоял рядом, перед входом.

Чеченец активности не проявлял, просто присутствовал. А капитан, узнав, кто он, не хотел даже смотреть в его сторону. С пленным офицером он перекинулся парой слов, предложил остаться, тот помотал головой: «Не могу, там еще другие. Нас много, держат в подвале, кормят, одного застрелили, но он «выступал» сильно. Хвастал, что сто снарядов по ним выпустил. Обещали нас отпустить потом. Если война кончится». (Это был Владимир Зрядний, позже боевики уведут его с собой в горы, он попытается бежать и будет убит.)

Старый священник и его молодой дьякон тихо молились, врач стал рассказывать о том, что они бессильны перед огромным количеством раненых среди мирного населения.

— А разве они не ушли? Нам сказали, что город пуст, — спросил капитан.

— Да нет же! — горячо возражали мы, — На улицах и в домах, везде — трупы женщин, детей, стариков. Надо остановиться. Так нельзя!

— Да, я понимаю, — услышали мы, — но у нас приказ! Я не решаю.

Он ушел, оставив нас под прицелом своих солдат. Мы попытались разговорить их, взяв сигареты, они чуть расслабились и рассказали:

— Недавно какой-то пацан, сопляк подобрался через кусты и шарахнул из гранатомета по машинам. Не попал. И стоит как дурак.

— И что?

— Прикончили суку… Охранение как дало с трех стволов! Только клочья полетели…

Вскоре капитан вернулся, хмуро и отрывисто сказал: «Я все передал. Сейчас встречи не будет. Возвращайтесь. Завтра дадим ответ».

Мы поехали назад.

Ближайшей жертвой их отказа от прекращения огня станет этот капитан, с которым мы курили. Через пару часов сводный батальон попробует пробиться к окруженным у железнодорожного вокзала «майкопцам», и он погибнет, спасая раненого солдата.

Но мы еще едем назад, а когда скорая помощь останавливается у бокового входа в Реском, я, еще сидя в ней, слышу резкий удар! Все кидаются из машины, впереди по ступеням бежит Валерий Борщев. Еще один хлопок, как будто кто-то рванул полотнище у меня над ухом. Я вижу, как на Борщеве встают дыбом полы его меховой дубленки. Ударная волна от взрыва откидывает нас с Михалычем, вокруг сыплются осколки бетона от стены, в которую ударил снаряд.

В то же самое время по Рескому ударили и с его обратной стороны. Сомневаться не приходилось: двойной синхронный удар именно в то время, когда мы подъехали, предназначался нам.

Нас опять позвали в штаб. На этот раз говорил Яндарбиев.

— В трех кварталах отсюда в глухой обороне сидят брошенные солдаты.

По словам Яндарбиева, он не хочет лишних жертв, он готов дать им коридор и позволить уйти с личным оружием, но это должно стать известно в России. Он дает слово: если мы согласимся передать им это, так и будет.

Под обещание прекратить огонь на время переговоров мы снова едем. Олег Орлов затею не одобряет и остается в Рескоме. Теперь мы на зеленом уазике, с нами тот же офицер-чеченец и священник, но только молодой — отец Анатолий после вчерашних передряг слег…

Въезжаем в квартал хрущевских пятиэтажек. Где-то рядом короткими очередями бьет пулемет.

— Не стреляйте! Это парламентеры. Не стреляйте! Мы депутаты российской Государственной думы. Надо поговорить!

Идем гуськом — Борщев, Ковалев, Молоствов, я и батюшка. Проводник остается.

Разбитая дверь парадной. Входим. Полумрак. Нас окружают люди с оружием, без бушлатов, высокие парни в десантной форме. Ведут в квартиру на первом этаже. На полу гильзы, у окон перевернутые шкафы, молодой офицер напряженно всматривается в наши лица и документы, спрашивает: «Что хотите?»

Сергей Адамович:

— Нам нужен ваш старший… Дело в том, что нас попросили передать предложения от чеченского руководства. Они готовы вас всех выпустить. Кто здесь командует, вы?

Не отвечая, лейтенант выходит. Мы озираемся, трое десантников не сводят с нас глаз. Офицер возвращается, говорит:

— Вас проведут.

Выходим. В парадной за косяком двери вжался в нишу чернобровый ладный солдат. В темноте видно лишь его лицо и белые пальцы на рукояти ручного пулемета.

Я говорю ему на ходу: «Скоро уйдете, вас выпускают».

Но он, похоже, не слышит.

Нас ведут в соседнюю парадную, на третий этаж. Посреди комнаты на табуретке сидит человек средних лет, острые сухие черты закопченного лица, прищур. На плечах ватник, ноги в валенках, но по тому, как четко, подтянувшись, ему докладывают: «Привели», — ясно, что это и есть старший. «С чем пожаловали?» — слышим мы его иронический голос.

Сергей Адамович представляется, у командира лезут глаза на лоб. Но он предлагает сесть, мы кое-как рассаживаемся, а Михаил Михалыч чуть не попадает ногой в прожженную в полу дыру.

— Как вас величать? — спрашивает он офицера, втащив ногу и устроившись на перевернутом ящике.

— Александр Васильевич.

— О, как Суворова?

— Да, и Колчака, — усмехается офицер.

— А почему вы с ними? — в свою очередь спрашивает он у Ковалева и кивает головой за окно.

— Видите ли, дело в том, что мы не с ними, мы приехали в Грозный, потому что хотели не допустить крови. Ничьей. А сейчас мы тут потому, что хотим вам помочь. Ведь вы окружены. Они сказали, что могут вас перебить, но не хотят.

— Это почему же?

— Они хотят переговоров. Они готовы выпустить вас из города, даже с личным оружием. Если вы дадите слово, что не вернетесь. Они хотят мира.

— Кто «они»?

— Вице-президент Яндарбиев, командующий Масхадов. Они прекратили огонь и пропустили нас сюда, чтобы мы это передали. Они дают слово.

Александр Васильевич вскидывается:

— Я кадровый офицер, я давал присягу воевать за Отечество!

— Но разве это война? Никто ее не объявлял. Даже чрезвычайного положения нет. А если все-таки это война, то с кем? С агрессором, захватчиком? Они же на своей земле. Ну не хочет этот народ жить с нами. Да и пусть!

— Мы воюем с бандитами. Тут беспредел.

— А гибнут ни в чем не повинные люди. Да от наших снарядов жителей погибло раза в три больше, чем от их беспредела!

— Не знаю. Нет. Я не имею права.

— Подумайте. Это дело политиков, пусть договариваются. Ребят своих пожалейте! Раз есть возможность уйти, надо…

На лестнице крик, распахивается дверь, влетает солдат.

— Васю убили, Семенова! На крыше, сейчас. Я пошел сменить, а он… голова прострелена!

Его глаза останавливаются на нас, на поникшем молодом священнике.

— Вы!.. Вы!.. — губы его трясутся. — Гады! Попы фуевы!

Но командир останавливает его:

— Боец! Занять пост. Выполнять!

Потом оборачивается к нам, его лицо почернело:

— Уходите. Немедленно.

— Там в подвале женщины и дети. Позвольте их увезти? — говорит Михаил Михайлович.

— Ради бога.

Мы выходим. Впереди детская площадка, которую надо пересечь. Я иду последним и слышу за спиной треск распахиваемой рамы, всхлипывающий мат и клацанье затвора. Продолжая идти, мы понимаем, что сейчас по нашим спинам пройдет автоматная очередь. Но слышится командирский крик: «Отставить!»

На негнущихся ногах мы заворачиваем за угол. И встречаем проводника-чеченца. Он конечно, трус, но хорошо, что его не было с нами. Он уже вывел из подвала и посадил в уазик двух женщин и детей, теперь он спрашивает нас:

— Ну как?

— Плохо. Пока мы говорили, ваш снайпер застрелил солдата. Вы же обещали, что огня не будет!

Проводник не отвечает, округлившимися глазами он смотрит куда-то наверх и вдруг истошно что-то кричит.

Подняв головы, мы видим в проеме открытого лестничного окна соседнего дома двух боевиков. Гранатомет «муха», который держит один из них, уже нацелен на нас. Услышав стоящего рядом с нами чеченца, они неохотно отступают в глубину проема и пропадают в тени. Мы едем в Реском.

Позже я выяснил, что мы были в 9-й роте сводного батальона 137-го (Рязанского) полка. В окружение с большими потерями она попала, пойдя на выручку Майкопской бригаде. За те несколько дней в батальоне были ранены 180 человек, убит каждый десятый солдат. В 9-й роте погибли все офицеры за исключением ее командира А. Борисевича, который был ранен при прорыве из окружения, а позже награжден звездой Героя России за взятие Грозного.

Ковалев идет к Яндарбиеву, разговор у них идет на повышенных тонах, Сергей Адамович говорит о том, что при неспособности остановить стрельбу, даже во время переговоров, все обещания свободного выхода окруженных ничего не стоят…

Елки посреди площади уже нет. Фонарные столбы еще стоят, остовы сгоревших бронемашин едва видны в темноте. Мы поворачиваем, но тут над нашими головами что-то тонко свистит. Сергей Адамович останавливается и спрашивает: «Как вы думаете, это снайпер?» Проводник хватает его за рукав и тащит вперед: «Потом, потом!»

Наконец поворачиваем на знакомую улицу, дворовый угловой подъезд, здесь мы уже ночевали, когда в дом попал третий снаряд.

Проводник стучит прикладом в дверь бомбоубежища, на глухо звучащий оттуда вопрос отвечает по-чеченски. Нам открывают, мы вступаем в сырой и смрадный мир уже знакомого подземелья, где-то горит свеча, в темноте слышится стон.

Люди, которые живут там уже не первый день, снова ложатся, мы тоже, гаснет фонарь, и я легко засыпаю, в этом подвале мне легче.

Наутро мы знакомимся с соседями по нарам, осваиваем новый быт. Но тут появляется гонец от Дудаева. Он просит нас ехать в Москву и пробиться к Ельцину.

5.

…А в Думу после новогодних каникул возвращаются депутаты. Первое новогоднее заседание Госдумы кончилось только решением о создании комиссии по выяснению — почему все так плохо и кто в этом виноват… В конечном счете, ничего не решив, депутаты выпустили пар и разошлись…

Через два дня, на следующем заседании, наша фракция вновь предложила проголосовать за запрет ведения армией боевых действий на своей территории (за исключением военного положения), а также за публикацию списков раненых и погибших в вооруженных конфликтах. Но ни то, ни другое предложение необходимой поддержки так и не получило.

Остатки группы Сергея Ковалева еще сидят вместе с жителями города в подвале. Грохот рушащихся зданий, пулеметные очереди, голод и холод подступают все ближе. Обратной связи нет, и возможностей делать что-либо полезное — тоже. Отправляя Ковалева в столицу, мы договорились, что будем ждать его возвращения.

6.

…12 января ночью в дверь нашего подвала постучали. Нас будят: «Михаил Михалыч, к вам гонец от Ковалева!» В колеблющемся свете коптилки двое. Один — чеченец. Брезентовая куртка, десантный автомат, подсумок, каска. Лицо узкое, горбинка, запавшие глаза. Другой — уже знакомый нам корреспондент газеты «Известия» Аркадий Желудков, его осеннее пальто распирает бронежилет.

«Знакомьтесь, — говорит он, — это Усман. Наш проводник. А это письмо от Ковалева».

В записке Сергей Адамович просит нас выходить из города в предместья, где сам он застрял.

«Сюда мы прошли — он дорогу знает», — говорит Желудков.

Решаем: раз зовут, надо ехать. Рискнем!

Мы выходим, в городе тишина. Но это ошибка — ночь тут же прерывается далекой автоматной очередью, потом другой, поближе, и снова тихо. Передо мной широкая спина Борщева, за мной Михалыч, замыкает цепочку Желудков. Идем долго, почти на ощупь, под ногами оглушительно хрустит битое стекло, приходится переступать через поваленные деревья, обходить сгоревшие автомашины… Если бы не пронизывающий ветер, зловоние и спорадическая стрельба, можно было бы подумать, что мы на съемках фильма про оборону Сталинграда. Усман сворачивает в пролом какой-то стены, мы перелезаем в развороченный дом, а оттуда слышен чей-то гортанный голос, наш сталкер отвечает по-чеченски, мы молча проходим мимо притаившегося секрета, выходим на середину другой улицы, и тут над нами шелестит и вспыхивает осветительная ракета. Все — кто ничком, кто присев — замирают. Проходят томительные секунды, а кажется, что минуты. Наконец ракета сгорает, мрак обступает нас снова. Идем дальше, я оглядываюсь вокруг, оказывается, мы проходим мимо разбомбленной гостиницы «Кавказ», напротив, через площадь, темнеет силуэт Рескома. Выходим к речке Сунжа. Усман останавливается и говорит:

Быстрым шагом мы двинулись через мост.

Обошлось. Но только мы перевалили на другую сторону, как за нашей спиной хлестанула пулеметная очередь. Я оглянулся — трассирующие пули били по перилам моста.

Пройдя туннелем под площадью Минутка, мы углубились в предместья города и спустя час оказались перед сельским домом, на крыльце которого тлели светлячки чьих-то сигарет. Подойдя поближе, слышим характерный скрипучий голос Адамыча. Дальше — шум, крики и объятия, нас ведут в дом. А там — тепло и свет!

Оказалось, что наша вахта не осталась незамеченной, пресса о ней писала. Ковалев рассказал, что, возвратившись в Москву, он добился встречи с президентом.

Но «поднять веки Вию» (так напутствовал его Михаил Михайлович) не удалось… Выслушав рассказ Сергея Адамовича о том кошмаре, который длится в Грозном, о трупах солдат, которые едят собаки, о заживо сгоревших детях, Ельцин упрямо бычился в своем кресле. На призыв — остановиться, пока не поздно, он мрачно уронил: «Еще не время. Идите».

Больше они уже не встречались, а на Ковалева обрушилась вся ненависть псов и стервятников войны. В Думе готовится его отставка с поста уполномоченного по правам человека.

…В Домодедовском аэропорту, когда мы выходим из самолета, — видим журналистов, телевизионщиков. Они снимают наше возвращение, спрашивают, но я вижу только свою жену, которая бежит к самолету и, плача, утыкается лицом в мою куртку.

…19 января пресса сообщает о том, что прорвавшиеся к центру Грозного десантники водрузили российский флаг над опустевшим Рескомом.

О том, что происходило там в последние дни, можно было прочесть в «Новой газете» в репортаже Щекочихина:

7.

В Думе соблюдается регламент, обсуждаются тонкости закона о пчеловодстве, плетутся депутатские интриги… Я бешусь, я выступаю везде, где могу, на заседаниях нашей фракции я убеждаю коллег в необходимости противопоставить себя президенту, добиваться его импичмента или демонстративного сложения депутатских полномочий всей нашей фракцией. Мои коллеги по «Выбору России» уже шарахаются от меня.

Через пару дней промозглый грозненский подвал напоминает о себе — у меня начинаются головокружения. Контузия не прошла даром. Врачи констатировали — поврежден вестибулярный аппарат. Это будет продолжаться еще год, пройдет лишь к концу второго. Становится понятно и то, почему я стал плохо слышать — в госпитале им. Бурденко военный отоларинголог, посмотрев, воскликнул: «Э, да у вас же лопнула барабанная перепонка. Совсем, напрочь, но это поправимо! Давайте к нам ложитесь, возьмем кусочек кожи, и я его пришью, мы таких уже много оперировали».

* Внесен Минюстом РФ в реестр «иноагентов» и ликвидирован решением суда.

** Внесен Минюстом РФ в реестр «иноагентов».