Спустя 10 дней, 4 марта 2022 года, когда после первых дней стало ясно, что операция не будет молниеносной, Дума сразу в трех чтениях приняла поправки, которые от нее ждали «правоохранительные органы» и суды — в виде статей 207.3 УК и 20.3.3 КоАП РФ. Позже они в такой же спешке дополнялись и уточнялись без изменения общего смысла.

Однако впопыхах статью 207.3 УК Дума приняла в виде кальки со статьи 207.1, которая в свою очередь была принята в связи с пандемией ковида в апреле 2020 года. В результате оказалось, что диспозиция статьи 207.3 о «фейках» сконструирована так:

«Публичное распространение под видом достоверных сообщений заведомо ложной информации (курсив мой. — Л. Н.), содержащей данные об использовании Вооруженных Сил РФ в целях защиты интересов РФ и ее граждан…» — и далее по тексту.

На примере одного из первых же возбужденных по этой статье дел в отношении художницы Саши Скочиленко стало понятно, что эта диспозиция на ее действия не натягивается:

В большинстве других аналогичных дел (как и в этом) отсутствовал признак «заведомо (для распространителя. — Л. Н.) ложной информации». Чаще всего, как, например также в одном из первых дел в отношении депутата Алексея Горинова, вообще не распространялось никакой информации, а лишь выражались общие антивоенные мнения.

Зазор, состоящий в том, что за истину (а в уголовном процессе это не пустой звук) принимаются только официальные данные Минобороны, не вытекает из диспозиции статьи 207.3 УК, которая все еще пытается мимикрировать под право. Это практика, освященная приговорами, вступившими в «законную силу». Ее творцом стала судебная система.

Стандартно применяемая часть 2 ст. 207.3 УК, где в качестве отягчающего обстоятельства могут фигурировать мотивы разного рода «ненависти» (политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной), предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от 5 до 10 лет. Такая санкция лишь за слова, тем более в отсутствие указа о военном положении, сама по себе выглядит неправовой, но нас интересует «люфт» и связанные с ним практики.

Вряд ли «стандартный» срок в 7–8 лет лишения свободы был продиктован судьям «из Кремля». Температурный режим выставили апелляционные и кассационные инстанции, а в конечном итоге — Верховный суд, хотя и не сказавший в своих обзорах об этом ни слова, при самоустранении Конституционного суда. Последний, впрочем, признал не противоречащей конституционному праву граждан на свободу слова практику привлечения их по статье 20.3.3 КоАП, указав, что они не имеют права ставить под сомнение принятые властями решения и меры «на основе субъективной оценки» (а как еще можно?).

Вал запрограммированных и жестоких приговоров сдвинул судебную систему с позиций легизма («закон есть закон»), на которых они железобетонно стояли до этого, пропуская мимо ушей аргументы об избирательном правоприменении.

Судьи вынуждены применять нормы УК к обстоятельствам, которые под них вовсе не подпадают, просто называя белое черным. Для этого им приходится выходить из правового поля в поле идеологии: Евгения Беркович и Светла Петрийчук заслуживают кары не за мнимую пропаганду терроризма, а как «предатели»; в свою очередь судьи, применив закон, оказались бы предателями по отношению к «своим» — следователям, прокурорам, судейскому начальству, коллегам, послушно делающим то же самое «стране».

Применение «террористических» и «экстремистских» статей УК заметно расширилось, но на уровне не столько законодательства, сколько практики. Так, практика возбуждения и рассмотрения дел о поджогах военкоматов и релейных железнодорожных шкафов сначала колебалась на уровне статей о хулиганстве и умышленном уничтожении имущества, но правоприменителей одернули, и эти действия, не столь общественно опасные, стали квалифицироваться как террористические акты, за что подсудимым грозят гораздо более тяжелые наказания.

«Экстремистские» составы стали широко применяться задним числом (за «длящиеся преступления») за ссылки на материалы и вообще за любую связь с ФБК* и другими «экстремистскими организациями». Ноу-хау стало возбуждение уголовного дела по этим статьям против адвокатов Алексея Навального. Такого рода дела слушаются все чаще в закрытом режиме, что не позволяет понять извне, в чем вообще заключается суть обвинения.

Значительно увеличилась роль судебных и следственных экспертиз, а также целых институтов прикормленных экспертов, которые «доказывают» признаки «ненависти», «экстремизма» и даже терроризма, как в деле Беркович и Петрийчук. Тем самым судьи как бы снимают с себя ответственность, при том что экспертизы по закону назначаются по вопросам, требующим специальных знаний, а для оценки «фейков», «ненависти» и тем более пропаганды терроризма в деле Беркович и Петрийчук достаточно знания русского языка и здравого смысла.

Мы далеко не все поймем про судебную систему, если будем рассматривать ее (как она сама настаивает) в отрыве от ФСИН:

Мы называем этот фокус «подсоединением» — к формальному закону подсоединяются элементы, вроде бы не имеющие к нему отношения: режим и пытки в колониях, парамилитарное насилие в отношении несогласных, арест счетов тех, кто еще не осужден, а лишь заподозрен в «терроризме и экстремизме». К этой же категории можно отнести отказ в замене наказаний на не связанные с лишением свободы на основании тяжких заболеваний, если ими страдают «политические».

За время ведения СВО ужесточилось и менее жесткое принуждение: так, закон, позволяющий награждать статусом «иностранного агента» без аргумента о финансировании, а лишь на основании «влияния», был принят 14 июля и вступил в силу с 1 декабря 2022 года. Одновременно усилился и нажим на «агентов», стало практиковаться лишение их гонораров и конфискация имущества, «иностранным агентам» и просто политически неблагонадежным лицам стали запрещать участие в спектаклях, концертах и выставках, а их книги стали изыматься из библиотек и магазинов. И здесь тоже неправовые законы комбинируются с антиправовыми практиками.

*Минюст РФ признал организацию экстремистской, ее деятельность в России запрещена.