Тридцать лет и три года назад — 22 августа 1991 года — в два часа ночи в Москву из Фороса прилетел президент СССР Михаил Горбачев, а утром Верховный Совет России объявил триколор официальным государственным флагом.

Флаг, за который еще за два-три года до того милиция «вязала» на митингах, в этот же день был поднят над Белым домом (где заседал Верховный Совет России) в Москве и над Мариинским дворцом (где заседал Ленсовет) в тогда еще Ленинграде. И стал символом окончательно состоявшейся победы над ГКЧП.

Еще через три года — 20 августа 1994-го — указом президента России Бориса Ельцина 22 августа стало праздником: Днем государственного флага.

Но чем дальше от нас отстоит «дней августа прекрасное начало» — тем грустнее констатация того, что мы видим вокруг.

И тем больше оно напоминает то, что в дни Августа было, как нам казалось, отброшено навсегда.

Тогда практически не было сомнений в том, что перемены необратимы и возвращение к прошлому невозможно.

В «коридорах власти» жались по углам вчера еще всесильные и высокомерные чиновники, были опечатаны обкомы, райкомы и горкомы, развеялась, как дым, многомиллионная компартия, и забились в глубокую щель «бойцы невидимого фронта» с холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем.

Но потом все покатилось назад — и не тогда, когда преемником президента Бориса Ельцина, а затем и президентом, стал бывший сотрудник «органов», а много раньше.

Когда — за недостатком управленческого опыта — решили использовать «старые кадры» из партийно-хозяйственной номенклатуры, назначая их, в том числе, и на руководящие посты.

До 1996 года выборы проводились лишь в республиках и отдельных регионах по согласованию с Кремлем, а во всех остальных «субъектах» глав регионов назначал президент. Еще тогда я делал подсчет: две трети из назначенных губернаторами ранее входили в высшую партийно-хозяйственную номенклатуру, занимая посты первых и вторых секретарей обкомов партии, председателей или первых зампредов областных исполкомов. А при мэре Петербурга Анатолии Собчаке, считавшемся демократом и антикоммунистом, в правительстве города и во главе некоторых районных администраций находились бывшие первые секретари райкомов и бывшие чекисты…

Когда практически в неприкосновенности сохранились органы госбезопасности, прокуратура и МВД.

Когда преданность президенту или губернатору (а вовсе не профессионализм) стали критериями отбора кадров по принципу «умные не надобны, надобны верные». То, что с верных не получается спрашивать как с умных, выяснилось быстро, — но принцип не претерпел изменений.

Когда в Кремле и на Старой площади появилась структура, которая всем командует, но ни за что не отвечает — и разве что называется не аппаратом ЦК КПСС, а администрацией президента.

Когда государственные ресурсы стали распределяться между приближенными к власти персонажами (или с ней прочно связанными) и начал снова, как и в старые времена, применяться принцип «друзьям — все, врагам — закон».

Когда некоторые из тех, кто пришел к власти на волне борьбы с привилегиями, на глазах стали превращаться в персонажей шварцевской пьесы («то, что раньше нагло забирал дракон, теперь в руках лучших людей города»), полагая свой образ жизни достойным вознаграждением за тяжкий труд на благо народа.

И когда, естественно, носители так устроенной власти стремились ни в коем случае не допустить ее сменяемости — для чего создавали систему «административного ресурса».

Тогда можно было остановить эту «контрамоцию» (используя термин братьев Стругацких из «Понедельника»).

Но критика происходящего объявлялась «борьбой с курсом реформ», а критики — реакционерами и консерваторами, не понимающими необходимости строительства «вертикали», доминирования «сильной исполнительной власти» и привлечения «полезных буржуазных специалистов» во все никак не заканчивающийся «переходный период».

Что касается органов, которые «меч перековывали в щит и затыкали нам орала», то и их опыт решили переиспользовать. Постепенно выяснялось, что и у новой власти имеются «внутренние враги», с которыми надо бороться…

То, что случилось в нулевые, десятые и в начале двадцатых, лишь развило эти тенденции движения в «обратном времени».

Критика власти постепенно стала «борьбой с государством», политическая оппозиция — «врагами», инакомыслящие — «предателями» и «пятой колонной».

Агрессивная ненависть к окружающему миру стала необъявленной, но очевидной государственной идеологией.

Начальство сплотилось в руководящей и направляющей (разве что не закрепленной в Конституции) партии.

Парламент стал практически Верховным Советом советских времен — органом, голосующим по команде из ЦК КПСС… то есть из президентской администрации.

Политики стали все чаще именовать себя «государственниками», а чиновники — «государевыми людьми».

Граждане опять стали беззащитными перед репрессивной машиной, а «государственные интересы» опять стали важнее интересов человека.

И управление стало осуществляться в рамках многократно раскритикованной когда-то «командно-административной системы».

Собственно, к этому и стремился — за некоторыми исключениями — ГКЧП, пытавшийся повернуть назад ход политической истории.

Тогда — не получилось. Но, увы, получилось потом.

Провал путча сделал неизбежной, как любят говорить в Кремле, «величайшую геополитическую катастрофу» — распад СССР.

И либо жили бы на преподавательскую или «инженерскую» пенсию, либо выращивали бы огурцы и помидоры на даче, пребывая в отставке, либо — в лучшем случае — работали где-нибудь начальниками вневедомственной охраны или «замами по безопасности»…

Через год после путча Александр Городницкий напишет пророческое:

Снег обметал ненадежной свободы побеги,
В темном краю появляется свет ненадолго.
Не обольщайся бескровной и легкой победой,
Не разбирай баррикады у Белого дома.

Вязнут в ушах о недавнем геройстве былины.
Всем наплевать на смешную твою оборону.
Вслед за игрушечным заговором Катилины
Цезарь идет, открывая дорогу Нерону…

В Белом доме давно уже не свободно избранный и независимый парламент, а правительство.

Цезарь не объявлял Нерона своим преемником.

А в остальном — все очень похоже.