После «Новой жизни»

Зал областного суда обставлен с претензией на роскошь: скамьи темного дерева с высокими спинками, за резным барьером — кресла для присяжных, обтянутые красным бархатом. В помещении сумрачно, нет окон, низкий потолок. Гудит кондиционер, включенный на полную мощность. Но прогнать запах сырости не удается.

Обвиняемый Николас Мейси сидит перед «клеткой» — по эту сторону стекла. На суд по определению меры пресечения он пришел в бордово-черной футболке и джинсах, без сумки с вещами. В Москве, откуда молодой человек прилетел накануне ночью, его ждут жена Катя, рыжий мейн-кун и платежи по ипотеке.

«После 13 месяцев в центре у меня была обида на маму, которая меня туда отправила, и на жизнь вообще. Хотелось взять *** и сделать так, чтобы всё закончилось. Но появилась Катя. Человек, ради которого я хочу жить. Я чист два с половиной года. Мне совершенно не хочется употреблять и рисковать своим счастьем. У меня есть дом, хорошая работа — я преподаю английский язык, мы с женой планировали ребенка. И теперь у меня хотят это забрать», — рассказывал Николас «Новой» перед судом.

Уголовное дело, по которому проходит Мейси, было возбуждено в феврале 2023 года по статье 127 «Незаконное лишение свободы». Подозреваемыми стали директор реабилитационного центра Дмитрий Кречин и консультант Антон Мельник. Как сообщал Следственный комитет,

Как подчеркивал СК, следствие велось под личным контролем руководителя ведомства Александра Бастрыкина. Тем не менее расследование затянулось почти на полтора года (согласно УПК, такое допускается «только в исключительных случаях»). В конце июля 2024 года обвинение переквалифицировали на более тяжкие статьи — истязание и убийство с особой жестокостью, совершенное организованной группой лиц по предварительному сговору. Обвиняемыми стали 12 человек — не только директор и сотрудник реабилитационного центра, но и десять пациентов, которые после гибели Руслана рассказали следователям и журналистам о пытках в рехабе.

«Лично я против Мейси ничего не имею. Многие из них [реабилитантов] по отдельности — неплохие ребята. Но вместе они совершили действия, в результате которых молодого парня нет в живых. Они говорят, что выполняли указания директора центра Кречина, опасаясь оказаться на месте Руслана. Кречин утверждает, что уехал из центра за несколько часов до смерти Руслана и вообще не знает, что наркоманы творили в его отсутствие», — говорит адвокат Станислав Зайцев, представляющий интересы матери погибшего.

Судья — брюнетка в круглых очках — обращается к обвиняемому по имени, тихим голосом задает вопросы о том, как он оказался в «Новой жизни». Николас рассказывает очень подробно, без бумажки.

«Ковер из квартиры бабушки»

Мейси попал в центр для наркозависимых в феврале 2022 года. О госпитализации договорилась мать молодого человека Светлана. «Я спал в своей квартире и проснулся от того, что Кречин стал меня душить, — говорит Николас, — вытащил на улицу и силой засунул в машину. Пригрозил, чтобы во время поездки я не дергался, сказал, что он — мастер спорта по боксу».

Рехаб работал в частном коттедже на окраине Саратова. По словам Николаса, дверь в доме была заперта, окна забраны решетками, ручки из рам вынуты, чтобы их было невозможно открыть. Телефоны у новоприбывших отбирали.

Как говорится в показаниях Мейси, данных в рамках предварительного следствия (копия протокола допроса имеется в распоряжении «Новой») и подтвержденных в суде, купание ледяной водой применяли за различные нарушения внутреннего порядка. Через «СПА-салон» проходил «каждый, без исключений»: «Даже девочки, в особенности Ксюша, которую Дима купал дольше всех, около полутора часов. Все резиденты удивились, как она такое выдержала. Но кричала она громче всех», — отмечает Николас. По его рассказам, иногда директор поручал проведение экзекуции другим пациентам: «Однажды меня обливал резидент, с которым я дружил. Он извинялся. Мы оба понимали, что, если он откажется, его накажут даже сильнее, чем меня».

По словам Мейси, руководитель рехаба называл его «мажором, избалованным ублюдком, который сам никогда ничего не делал» и издевался над ним больше других. Например, заставлял в течение двух недель изображать бомжа — носить грязную одежду, есть объедки, спать на картонке под лестницей. За беспорядок на полке с личными вещами Николасу назначили «тренинг» (так в центре называли наказания) на лестнице — нужно было часами ходить по ступенькам и стаканом носить воду из ведра, стоявшего на первом этаже, в ведро на втором. В январе 2023-го, как вспоминает Николас, его заставили копать себе могилу во дворе. Был сильный мороз, и молодой человек простудился.

В показаниях Мейси описаны разные виды «тренингов», которым подвергались провинившиеся.

«Из вырезанных клеточек нужно было строить миниатюрный домик. Это звучит смешно, но на самом деле в это время Дима кричал, угрожал и если домик не нравился Диме, то тренинг нужно было проходить заново», — рассказывает следователю Николас.

Иногда «тренинг» назначали всей группе: пациентов связывали длинной веревкой на несколько дней. «Даже в туалет нужно было ходить вместе. Всё это время никто не мылся и не переодевался», — поясняет бывший реабилитант. За отклонения от расписания группе могли объявить «день заново»: все часы в доме переводили на 7.45 — время подъема, нужно было повторить зарядку, молитву, медитацию, уборку и остальные дневные занятия, в результате пациенты ложились спать только под утро.

По утверждению Николаса, в октябре 2022-го директор привез в центр «ковер, как он сказал, из квартиры своей бабушки». Новое средство опробовали на одном из пациентов по имени Евгений, который выпил средство для мытья унитазов, чтобы выбраться из центра «через больницу». Как рассказывает в показаниях Мейси, отравившемуся не вызвали скорую, а промыли желудок в душевой. После этого «Дима замотал Женю в ковер» на сутки.

В декабре 2022-го резидент по имени Саша попытался сбежать во время поездки к врачу. «По рассказам самого Димы, он скрутил Сашу прямо на улице и привез обратно. Когда Саша приехал, его лицо было в крови. Дима повел Сашу на второй этаж. Было слышно, как Дима кидал его по ванной комнате. После этого Дима скрутил Сашу в ковер и замотал скотчем. В ковре Сашу пролежал несколько дней без еды. В туалет ходил под себя. Когда его размотали, пахло тухлой мочой и аммиаком», — вспоминает Николас.

По его словам, директор узнал, что у Руслана и Ксюши были романтические отношения. В центре это было запрещено. Как говорил Мейси в суде, директор распорядился привязать Мансурова к кровати и избил его. Руслана облили ледяной водой, замотали в ковер и оставили в таком положении на ночь.

«Веранда отапливалась, там было градусов 15 тепла, мы выходили туда курить в шортах и футболках», — поясняет Николас. Через полчаса один из реабилитантов, вышедший в курилку, заметил, что Мансуров мертв.

«Дима Кречин и его консультанты велели ничего не говорить полиции. Но, когда приехали полицейские, я первый поднял руку. Я верил в правосудие и рассчитывал на защиту», — вспоминает обвиняемый. Во время допроса он «повторял, что наши жизни были под угрозой, что ни у кого там не было выбора, за непослушание нас наказывали жестокими избиениями и пытками». Однако, по словам Мейси, следователь сказала, что «это к делу не относится», и не занесла его объяснения в протокол.

…Выслушав показания обвиняемого, судья выходит в совещательную комнату. Вернувшись, объявляет решение: взять Мейси под стражу в зале суда и поместить в СИЗО на 21 день. «Вам понятно решение, Николас?» — переспрашивает она тем же тихим, участливым голосом. «Да», — отвечает он шепотом. Молоденький пристав, стоящий между судейским столом и клеткой, удивленно оглядывается и тыкает в телефон, вызывая конвой.

«Редкий случай, когда я сожалею, что с моими доводами согласились. Жалко парня, он явно чужой в этой истории», — говорит адвокат Зайцев.

«Невыносимо смотреть, как ребенок сам себя губит»

«В обществе есть неприязнь к наркоманам. А ведь это обычные люди со своими жизненными историями. Кто-то оступился, кто-то выздоравливает», — говорит мама Николаса Светлана. Рассказывает, что в школе Николас любил литературу. Занимался рисованием и плаванием. «Никогда не дрался. Я пробовала водить его на карате. Но он отказался. Сказал: мама, я хочу общаться с людьми, а не бить их».

Отец Николаса приехал из США в Россию в 1990-х, работал в компаниях сотовой связи. «В 2011 умерла мать мужа. Он стал употреблять. Мы развелись. Бывший муж вернулся в США. Я, которая до этого была домохозяйкой, вышла на работу. Нику было двенадцать. В четырнадцать он поехал к отцу. Думаю, там это и началось», — вспоминает Светлана.

Николас вернулся в Россию уже зависимым. «В первый год я вообще не знала, что делать, куда бежать. Уже думала: в монастырь, что ли, уйти? Я работала координатором в благотворительном центре для онкобольных детей. Видела, как они изо всех сил цепляются за жизнь, а приходя домой наблюдала, как мой ребенок сам себя губит, — и ничего не могла изменить».

В государственной наркологической клинике Николасу не помогли. «Он сдал кровь на тест, поговорил с психологом — и всё. Желания лечиться у него не было», — вспоминает Светлана. Частнопрактикующий психолог, к которой она обратилась, посоветовала отправить юношу в реабилитационный центр на шесть месяцев.

Николас лечился в трех центрах в Тверской и Ленинградской областях. Но почти сразу после выписки возвращался к употреблению.

Дмитрий Кречин нашел Светлану сам. «Позвонил, сказал, что открывает новый центр.

По словам Светланы, месяц содержания сына в центре обходился ей в 60 тысяч рублей. «Еще по 10 тысяч Дима просил на сигареты, бритвы, зубные щетки. По 3500 — на веники для бани. За индивидуальные занятия с психологом, спортивные тренировки и т.д. тоже нужно было платить дополнительно. За год я отдала около миллиона рублей», — подсчитывает Светлана. Чеков, по ее словам, не было.

По сведениям из открытых источников, в марте 2022 года Дмитрий Кречин зарегистрировал ИП, основным видом деятельности которого значился «уход за престарелыми и инвалидами с обеспечением проживания».

По словам Светланы, директор центра отправлял родителям фотографии, подтверждающие, что пациенты успешно выздоравливают. На снимках молодые люди ставят сценки, поют караоке, занимаются йогой. Пациенты могли звонить родственникам только в присутствии сотрудников рехаба.

В марте 2023 года центр закрыли. Пациентов распустили по домам. «Николас не сразу стал рассказывать о том, что там происходило. Иногда его прорывало. Но я просила: забудь. Мы думали, что всё это осталось в прошлом».

«Заигрался в бога»

«Мама говорила, что Женьке нужно отдохнуть после армии. Он пил и валял дурака. Думаю, лет 20 назад он и начал употреблять», — вспоминает Станислав, старший брат обвиняемого Евгения Гольдштейна.

У Станислава есть опыт борьбы с химической зависимостью. Он почти 10 лет не принимает наркотики, ведет собственный бизнес в недвижимости.

Стас отправил Женю в тот центр, где когда-то вылечился сам. «Я знал, что там хороший психолог, выстроена работа с пациентами — есть строгость, понимание ответственности, но нет насилия».

Евгений провел в центре год. Однажды семья задержала оплату, и молодого человека без предупреждения выписали. «Он вышел сырой. Сразу «полетел», — вздыхает Станислав.

Второй раз Евгения отвезли в мотивационный центр. «В таких учреждениях содержание построже, степень воздействия на реабилитантов больше. За своеволие могут и покрышку заставить носить. Но без вреда здоровью и жизни», — объясняет Станислав. По его словам, «мотивационные тренинги» нужны, чтобы человек, который «считает себя пупом земли, увидел, кто он на самом деле».

После выписки Евгений снова сорвался. «Нужно понимать, что такое «соли». Это химия, которая разлагает мозг. У солевых через одного — необратимые изменения. Человек сходит с ума, его уже не вернуть», — говорит Стас.

Женя появлялся дома изредка, чтобы поесть и переодеться. Жил у знакомой наркоманки. Родственники наняли «мотиваторов» (это люди, которые проводят добровольно-принудительную госпитализацию), которые его нашли и повезли в реабилитационный центр в Анапу. По дороге выяснилось, что мужчина серьезно болен: из-за внутривенного употребления начался сепсис и распад тканей, температура поднялась до 40 градусов, отказывали сердце и легкие. В Анапе саратовца положили в городскую больницу. Женя выжил. И, оклемавшись, сбежал.

«Центр Кречина выбрали рандомно. Знакомые сказали, что Дима сам выздоравливает, идет строго по шагам (имеется в виду программа «12 шагов» для преодоления зависимости. — Н. А.), хочет помогать другим. На тот момент это было близко к правде, — говорит Станислав. —

Как объясняет собеседник, внутри центра существует иерархия — консультанты, волонтеры, кого-то из резидентов назначают «начальником дома», «главным поваром» и т.д. «Тот, кто стоит на верхней ступени, может заразить насилием всех, играя на низменных чувствах. В герметичном пространстве, без контроля извне отношения между людьми могут принять самые уродливые формы», — полагает Станислав.

Первое свидание с братом Станиславу разрешили через восемь месяцев. Руководство центра объясняло, что более частые встречи с родственниками повредят выздоровлению. «Меня насторожило, что мне не дали поговорить с Женей один на один, хотя я знаю регламент ребцентров и не скажу лишнего. В других центрах это делали без проблем, ведь им было нечего скрывать», — вспоминает Стас. Женя уверял, что всем доволен. Рядом с ним сидел консультант.

После закрытия центра Евгений, по словам брата, «держался из последних сил, говорил, что не хочет колоться». Семья снова отвезла его в реабилитационный центр в Анапу. Евгений планировал работать там консультантом. Но следователи вызвали его на допросы в Саратов. «Я почти уверен: если бы его не дернули из Анапы, он был бы чистый, — с горечью говорит Стас. — Люди в погонах заботятся только о своей отчетности. Их не волнует ничья судьба, тем более какого-то наркомана».

«Я не хотела смотреть, как сын сходит с ума»

«Страшно признать, что твой сын — наркоман. Со мной такого не может случиться! У всех созависимых такое отрицание», — говорит Анжела, мама обвиняемого Андрея Чухрина. Она предполагает, что сын начал употреблять наркотики лет с пятнадцати, когда умер муж. «Отца он побаивался, а тут свободу почувствовал».

Анжела работает в торговле, годами без выходных. «Я тоже зависимая, но — от работы. Я трудоголик», — говорит она.

После школы Андрей окончил техникум. «Рано женился, ребенка сделали, быстро развелись. Внучке девять лет. Андрей с ней не общается. Думаю, ему стыдно, — рассказывает Анжела. — Периодически он работал неофициально — водителем на «Газели», наборщиком на складах, в такси. На работе всё замечали, увольняли. Прав лишали неоднократно».

Первое, что попалось матери в интернете по запросу «помощь при наркомании», — реклама домов реабилитации. Родители наркопотребителей знают, что «это заболевание по-доброму не лечится, и руководство центров прибегает к определенным мерам, чтобы установить дисциплину».

«Как бы это ни звучало, нет других возможностей остановить зависимого, — объясняет Анжела. — Я не хотела смотреть, как мой сын сходит с ума. И всегда остается надежда: в прошлый раз не помогло, но сейчас чудо случится».

Анжела отправляла сына в разные центры «раз восемь». «Он сбегал через одну-две недели, максимум — через месяц. Говорил: лохушка, это просто коммерция, с тебя деньги тянут. Лечиться он не хотел, мол, живу как хочу, не лезь в мою жизнь».

После «Новой жизни» Андрей продолжил употреблять. «Месяца три назад сказал: мама, я больше не могу. Взял направление в государственную психбольницу. Его хватило на 12 дней. Написал отказ от госпитализации и ушел. Раза четыре ездил в наркологическое отделение ПНД. Курс там рассчитан на две недели, снимают абстинентный синдром. Но он и этого не выдерживал, уходил на четвертый-пятый день».

Спрашиваю, где Анжела берет силы для борьбы за сына? Помолчав, она отрицательно качает головой: «Не знаю. В молитве. Дневник веду. Пять лет работаю с психологом».

При помощи специалиста Анжела проделала колоссальную работу, пытаясь докопаться до причин семейной катастрофы. «Я всегда была одна. Мои родители выпивали. Рассчитывала только на себя, рано повзрослела. С мужем мы прожили 16 лет, но я не чувствовала, что мы — близкие люди. То же самое с сыном. В моем понимании любить — накормить, одеть, обуть. Никто не учил меня общаться с ребенком. Я хотела только контролировать».

Психолог объяснила, что нужно научить Андрея самостоятельно нести ответственность за свою жизнь. «Самым сложным было научиться говорить ему «нет». Было очень страшно первый раз не открыть ему дверь, когда он явился за полночь. Он ломился в окна. Я плакала на коленях, молилась. И не открыла. Утром сын пришел, как ни странно, спокойный. Быстро научился возвращаться домой вовремя. Так же было с просьбами о деньгах. Я отказала раз, второй, и он понял».

Мать уверена, что ее усилия позволили Андрею сделать хотя бы небольшой шаг к осознанию своих проблем. Сейчас молодой человек, как и другие обвиняемые, находится в СИЗО. В письмах он благодарит маму за то, что она настаивала на лечении.

Саша, который выжил

Екатерине Яковлевне — 74 года. Малыши в детсаду, где она работает, зовут ее «баба Катя». Сыну собеседницы Александру Конопатову — 42. Как она теперь понимает, употреблять он начал лет в пятнадцать. «Сосед с первого этажа постоянно посылал Сашу в гаражи. Как потом выяснилось, на точку за героином. После девятого класса Саша пошел в техникум, отучился год и сорвался с катушек».

Екатерина Яковлевна надеялась, что всё исправит армия. «Все откупали сыновей, а я за руку водила по врачам, чтобы забрали». Конопатова назначили стрелком-снайпером, отправили в Моздок. Шла вторая чеченская. Позже он рассказал родным, что «конопли в Чечне было полно». После контузии Саша попал в госпиталь в Ростове. Получил небольшую пенсию как участник боевых действий.

По словам матери, из подростковой компании, в которой Саша начал употреблять, сегодня живы только он и приятель по прозвищу Китель. Он и дал Конопатовым телефон Кречина. Оплачивать лечение помогала старшая сестра Саши.

«Просим принять справедливое решение и наказать директора центра, которому мы доверили наших детей в надежде на выздоровление», — Екатерина Яковлевна сильно волнуется, важную фразу она заранее записала на тетрадном листке.

После пребывания в «Новой жизни» Александр снова сорвался.

С июля он находится в СИЗО. «Мамуля, я начну новую жизнь. Построю тебе дом на даче, сварю забор», — пишет Конопатов, сообщая, что подал документы на контракт с Минобороны.

Об отправке на фронт попросили четверо из двенадцати обвиняемых. Дмитрия Кречина среди них нет. Адвокат руководителя рехаба Андрей Соседов сказал «Новой», что сможет дать комментарий по делу после ознакомления с 20 томами материалов.

«С учетом положительных характеристик»

В 2018 году по саратовским телеканалам показали видео штурма реабилитационных центров «Начало» и «Решение», снятые пресс-центром регионального УФСБ. В ролике оперативник в черной балаклаве сочувственно расспрашивает зависимых о том, как тяжело им жилось в рехабе. «Хуже, чем в тюремном заключении», — отвечают они. Уголовное дело возбудили по статье 127 УК «Незаконное лишение свободы».

Пациентов выпустили на улицу. Как рассказали журналистам родители реабилитантов, многие из «освобожденных» тут же вернулись к употреблению.

Матери бывших наркопотребителей, которые ранее вылечились благодаря «Решению», направили обращение к правительству РФ в защиту центра. Интернет-петицию поддержали около полутора тысяч человек.

Стратегический директор всероссийской сети центров «Решение» Олег Болдырев писал в соцсетях, что считает разгром учреждений попыткой недобросовестной конкурентной борьбы.

Зимой 2019 года учредитель ООО «Решение-Саратов» Алексей Провоторов и директор Алексей Глебов были задержаны с поличным при передаче взятки майору ФСБ. По версии следствия, они предложили 450 тысяч рублей старшему оперуполномоченному отдела защиты конституционного строя за то, чтобы он развалил уголовное дело о рехабах. Волжский районный суд «с учетом положительных характеристик» обвиняемых назначил им наказание ниже низшего предела — по одному году лишения свободы.

Сведений о рассмотрении уголовного дела по центрам «Начало» и «Решение» в судебной картотеке найти не удалось. Судя по сайту всероссийской сети, центр в Саратове продолжает работу.

Даже Путин не помог

Уголовные дела о насилии в рехабах возбуждают в основном по статьям о незаконном лишении свободы и истязаниях. Набор «оздоровительных» методов, на которые жалуются пациенты, одинаков во всех регионах: ледяная вода, избиение, связывание, ношение тяжестей, лишение еды и сна.

В 2019 году два подобных центра привлекли внимание правоохранителей в Башкирии.

В 2020-м следователи работали в рехабах в Омской области, Красноярском крае, где исчезла наркозависимая пациентка, и в Приморье, где скончались три реабилитанта.

В 2021 году в Кургане был закрыт ребцетр «Ирис», где погиб один из пациентов. Владельцев учреждения осудили за незаконное лишение свободы. Как отмечали местные СМИ, на следующий день после штурма «Ириса» в помещение въехал центр «Решение».

Осенью 2021-го в Пензенской области спецназ штурмовал рехаб под названием «Я независим». В защиту учреждения выступили родственники пациентов. По их словам, на улице оказались 60 недолеченных наркозависимых. Две трети из них сразу вернулись к употреблению.

В 2023 году за похищения людей были осуждены владельцы ребцентров в Оренбурге, Новосибирске, на Алтае.

В Тюмени адвокат реабилитологов, осужденных за незаконную принудительную госпитализацию, Максим Еремеев, говорил: «Открытым остается вопрос — какую альтернативу государство предлагает семьям? Человек, употребляющий наркотики и алкоголь, обычно считает, что с ним всё нормально, и добровольно на лечение не едет». В Перми бывшие реабилитанты центра «Титан» записали видео в поддержку сотрудников, обвиненных в похищении. По мнению родственников обвиняемых, учреждение пострадало из-за отсутствия федерального закона, регулирующего сферу частной реабилитации.

В 2024 году аналогичные уголовные дела возбудили в отношении сотрудников центров в Хакасии, Новосибирске, Башкирии, Подмосковье.

О «вопиющих нарушениях конституционных прав граждан» в ребцентрах заявлял президент Владимир Путин. Еще в 2020 году на заседании Совета безопасности он призывал усилить контроль за работой таких учреждений.

Рехаб в законе

С 2018 года в России действует ГОСТ на реабилитационные социальные услуги «лицам, имеющим опыт злоупотребления наркотическими средствами». Но не определено ведомство, обязанное следить за исполнением стандарта в учреждениях. МВД настаивало, что рехабами должен заниматься Минздрав. Медики же предлагали отнести эту сферу в ведение Минтруда.

С 2023 года вступили в силу поправки к Федеральному закону «О наркотических средствах и психотропных веществах», касающиеся социальной реабилитации больных наркоманией. Выполнять эту работу могут государственные центры соцобслуживания или НКО, включенные в региональный реестр поставщиков соцуслуг. Реабилитация проводится только с согласия пациента. Ему должны предоставить психологические консультации, педагогические рекомендации по здоровому досугу, помощь в восстановлении документов и трудоустройстве. Оплачивается курс за счет Социального фонда.

В Саратовской области в реестре поставщиков соцуслуг зарегистрирован только один частный реабилитационный центр, предоставляющий 18 «социальных мест». По словам клинического психолога Алексея Шостака, остальные рехабы не прошли отбор в региональном министерстве труда, так как находятся в арендованных зданиях и ограничивают передвижение пациентов. Как предполагает собеседник, частники и не стремятся включиться в проект, потому что бюджет платит за пациента столько времени, сколько указано в утвержденной министерством индивидуальной программе социальных услуг. «А коммерческие центры привыкли растягивать сроки содержания реабилитантов, чтобы получить больше денег с родителей», — говорит Шостак.

О частных рехабах, не претендующих на финансирование из Соцфонда, в обновленном законе ничего не говорится. Как отмечает правозащитник Арсений Левинсон, принятые поправки «не выводят эти организации из серой зоны». К тому же многие ребцентры указывают в официальных документах виды деятельности, не связанные с лечением наркозависимых.

По оценкам Алексея Шостака, сейчас в Саратовской области действуют не меньше 15 коммерческих ребцентров. Там находятся около 500 человек.

«Элитный дурдом для богатых»

«Я убежден, что такие центры нужны. Если бы не рехаб, меня бы в живых уже не было», — говорит житель Саратовской области Денис. Он 17 лет употреблял запрещенные вещества. Придя к трезвости, работал в одном из ребцентров. По словам собеседника, «вынужденная изоляция располагает к знакомству с собой — начинаешь понимать, кто ты есть». Без элементов принуждения в лечении не обойтись: «Попросите наркомана, который кайфует на притоне: возьми тетрадку и ручку, подумай над своей жизнью, — вот увидите, он не согласится!»

Как отмечает Денис, для открытия нового центра нужно арендовать коттедж, нанять персонал, найти пациентов, «это требует финансовых вложений, связей, знакомств». «Быть руководителем такого центра — колоссальная ответственность. По сути, рехаб — это элитный дурдом для богатых. У тебя 40–50 психов в доме, один бунтует, другой депрессует. Каждый тебе рассказывает, что у него творится в голове. Попробуй вывези такую нагрузку!»

По словам Дениса, центры очень отличаются друг от друга. «Всё зависит от того, зачем человек пришел в этот бизнес. Кто-то сам выздоравливает, имеет большой стаж чистоты, работает по программе, собственным примером вселяет надежду в души зависимых. Но таких спецов раз и обчелся. Многие просто хотят наживаться, ничего не давая резидентам.

К идее государственного контроля отрасли собеседник относится скептически. «Контролером тоже должен быть человек, который знает систему изнутри, с идеей в голове. Но найдите такого в России! Гораздо вероятнее, что придет начальник, который темы никогда не касался, проставит галочки: ах они, нехорошие, и тут нарушают, и тут, — и через месяц ни одного ребцентра в стране не будет. Но наркоманы-то никуда не денутся!»

По мнению Дениса, государственные клиники не могут помочь зависимым, «потому что там не наркоманы работают»: «Я видел миллиард психологов за жизнь. И что? Да я без их соплей знал всегда, что наркотики — это плохо. Какой смысл слушать тетю в белом халате, она же не травилась в подвалах, не вскрывалась, не продавала тело за дозу, не воровала. Что она даст, кроме таблетки и презрительного взгляда?»

Место Hydra не пусто

Государственным медучреждениям не хватает квалифицированных специалистов, готовых выстраивать контакт со сложными пациентами. На сайте саратовского министерства здравоохранения вакансии психиатров и наркологов занимают несколько страниц. Энгельсская психбольница ищет таких сотрудников на зарплату 50 500 рублей. Вольский ПНД предлагает аж 42 тысячи рублей.

По сведениям НМИЦ Бехтерева, Саратовская область входит в число регионов с самым значительным дефицитом наркологов и медицинских психологов. В государственных медучреждениях региона имеется 130 врачей-психиатров (штаты укомплектованы на 66,3 процента), 57 наркологов (заняты 50,9 процента должностей), 16 психотерапевтов (55,8 процентов от нормы) и 114 медицинских психологов (58,7 процента от необходимого).

В Саратовской области под диспансерным наблюдением с диагнозом «наркомания» находятся 1,9 тысячи человек. В России, по сведениям Росстата, — 213,8 тысячи (на треть меньше, чем в 2010 году). В 2023 году, по подсчетам МВД, зарегистрировано 25,2 тысячи случаев острых отравлений наркотическими веществами. Это на 14,2 процента больше, чем в 2022-м. Почти половина отравлений — 10,4 тысячи — оказались смертельными. Как подсчитал РБК, в 2019–2021 годах число смертей от причин, связанных с употреблением наркотиков, выросло более чем в два раза.

По оценке Алексея Лахова, генерального менеджера проекта Outreach, помогающего людям с ВИЧ, ни спецоперация, ни закрытие весной 2022 года крупнейшего отечественного маркетплейса Hydra не стали серьезным ударом для отечественного рынка психоактивных веществ. «Ситуация достаточно быстро выровнялась. На это ушло буквально два-три месяца», — отмечает эксперт. По словам Лахова, прекурсоры в Россию завозят в основном из Китая. Самые часто используемые запрещенные вещества уже давно производятся внутри страны. По оценкам экспертов, «объем продаж не только полностью восстановился, но и вырос».