«Простой продукт» вместо золота

…Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет…

Что же такое вычитал пушкинский Онегин у Адама Смита, что позволило Евгению рассуждать о каком-то «простом продукте», который важнее золота? А вот что: «Не на золото и серебро, а только на труд первоначально были приобретены все богатства мира», — писал шотландский мыслитель.

Почему был важен разговор о золоте? Смит в своих работах полемизировал с «меркантилистами» (mercante — «торговец»), сторонниками теории, согласно которой богатство страны — это золото (ну и серебро), а накопить их можно в том случае, если твой экспорт превышает импорт.

(Можно предположить, что нынешнее российское правительство составляют сущие меркантилисты, потому что все их экономические планы держатся на превышении экспортной выручки над импортными расходами. В онегинские времена импорт-экспорт оплачивался золотом, а сейчас вместо золотых монет внешнюю торговлю считают на доллары (а кто-то на юани). Впрочем, и правительство можно понять: в случае если валютный приход будет меньше валютного расхода, деньги придется занимать. Но одалживаться в валюте российское правительство не любит и не хочет.)

Но что за «простой продукт» Онегин, начитавшийся Адама Смита, предлагал вместо золота?

Многие комментаторы полагали, что под «простым продуктом» Пушкин имеет в виду «чистый продукт» сельского хозяйства, о важности которого рассуждали французские физиократы, считавшие производительным классом только тех, кто трудится на земле, — крестьян и сельских батраков. Естественно, физиократы хорошо относились и к собственникам крупных поместий, феодалам, все же прочие — промышленники, купцы, ремесленники и вообще все, кто не занят в аграрном комплексе, — образуют «бесплодный класс», который терпим лишь постольку, поскольку он предлагает товары и услуги, нужные хозяевам земли товары и услуги.

(Написал и задумался: а ведь кроме того, что начальники наши — совершенные меркантилисты, их можно назвать еще и убежденными физиократами — судя по экономическим приоритетам правительства, в головах у его членов совершенный XVIII век, в рамках представлений которого субъектностью обладают только хозяева поместий (в нашем случае — месторождений сырья и комплексов по его первичной переработке), а также крупные латифундисты, все же остальные терпимы постольку, поскольку не мешают хозяевам страны перерабатывать ресурсы в ренту.)

Логично предположить, что помещик Онегин должен был быть согласен с физиократами, кстати, не делавшими культа из накопительства золота и серебра (земля и хлеб важнее золота, полагали физиократы, золото ты есть не будешь, а вот у кого будет ресурс и власть, у того будет и золото).

Но, скорее всего, под «простым продуктом» Онегин имел в виду то, что мы сейчас назвали бы совокупным выпуском товаров в экономике. Почему так? Потому что, став хозяином поместья после смерти своего дяди,

В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.

Раб действительно благословлял судьбу, потому что мог использовать свой труд с такой эффективностью, какой не добивался от него и самый жестокий управляющий.

Вечный выбор российской экономики

В общем, нам и тут нетрудно найти аналогии с современностью — крепостное право гораздо ближе, чем нам кажется. Распределение «трудовых ресурсов» во время сталинской индустриализации было чистой «барщиной» вплоть до запрещения самовольного увольнения с места работы, колхозникам раздали паспорта граждан СССР лишь полвека назад, существовало множество инструментов для «прикрепления» работника к производству (одна очередь на квартиру чего стоила) в сочетании с разрешительным характером «прописки по месту жительства».

Кстати, много ли денег приносил Евгению Онегину крестьянский оброк? Историк Андрей Ярцевич в книге «Крепостной Санкт-Петербург Пушкинского времени» (1937 год) писал, что «…барщина требовала от помещика затраты труда и средств, между тем как оброк этого не требовал. Поэтому для большинства крупного дворянства, безвыездно проживавшего в Петербурге, более выгодной формой использования подневольного крестьянского труда являлся оброк. С течением времени он сильно возрос в своем размере. К 1760-м годам он достиг 5 руб. (в переводе на деньги 1850 г.), а к 1790-м годам — 7 руб. 50 коп. К 50-м годам следующего столетия оброк возрос в среднем до 10–12 руб.

…повышая оброк, помещик отнюдь не заботился об увеличении площади крестьянской земли. В имении помещика Позднякова крестьяне платили в 1827 г. 6 руб. сер. оброка, имея по 2 гектара пахотной земли. В начале 50-х годов крестьяне платили уже 9 руб. сер. при уменьшении душевого надела на 1/2 га. В 1859 г. те же крестьяне платили по 24 руб. сер. в год.

Для оброчных крестьян, занимавшихся торговопромышленными делами, оброк принимал часто форму подоходного налога, достигавшего в некоторых случаях десятков тысяч рублей. Помимо оброка, на крестьянина возлагался еще ряд грубо вымогавшихся повинностей, грозивших, однако, жестокой карой в случае их невыполнения».

Андрей Ярцевич приводит и пример таких наказаний. Богатая помещица Анастасия Грибоедова (мать драматурга Александра Грибоедова, автора «Горя от ума») «требовала от своих крестьян по рублю с души, что составляло 30 000 рублей годового оброка. Но помещица требовала, кроме того, с тягла 4 аршина тонкого холста, 1/4 аршина черного сукна, один фунт коровьего масла, полпуда меда, 1/4 фунта белых грибов, 1/4 барана; 10 яиц, одну птицу и по пуду меда с каждой свадьбы.

Кологривовским крепостным вменялось также в обязанность вырубить 1000 деревьев и 1000 саженей дров, изготовить 10 000 драни и 100 000 кирпичей.

В случае неплатежа Грибоедова грозила крестьянам, что она отнимет у них половину пахотной земли и переведет их на пашню, откроет винный завод и суконную фабрику, где им «не будет ни дня, ни ночи покоя, а подав то, что я на вас накладываю, останетесь при своих местах щастливы и покойны».

Крестьяне пробовали жаловаться на помещицу самому государю Александру Павловичу, но попытка отстоять свои права закончилась тем, что автора жалоб Петра Никифорова «за троекратное утруждение государя императора недельными просьбами» указано было бить плетьми и сослать на поселение в Нерчинск.

Так что,

Экономика сильнее царя

С простым продуктом не все так просто. В пушкинских черновиках сохранился вариант строки «когда простой продукт имеет»: «когда … кредит имеет».

О, если Пушкин оставил бы эту фразу в итоговой версии романа! Тогда сегодня мы говорили бы о том, что «эконом» Онегин и его создатель обогнали «экономическую мысль» своего времени на полсотни лет.

Впрочем, рассуждения обоих русских «экономов» начала XIX века и так оказались актуальны для «экономов» немецких уже на рубеже века двадцатого.

Экономист и историк Андрей Аникин в статье «Первая глава «Евгения Онегина» в произведениях и высказываниях Маркса и Энгельса» отмечал, что соавторы «Капитала» регулярно иллюстрировали свои статьи цитатами из «Онегина», особенно сочинения по поводу российской внешней торговли и связи этой торговли с политикой.

Рассматривая события, предшествовавшие войне 1812 года, в статье «Внешняя политика русского царизма» (1890 год) Энгельс отмечает, что ценой кратковременного союза с Наполеоном для России был разрыв экономических связей с Англией из-за присоединения к континентальной блокаде, объявленной англичанам наполеоновской Францией.

«А это означало для тогдашней России полное расстройство торговли. Это было то время, когда Евгений Онегин (Пушкина) узнал из Адама Смита,

Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет, —
меж тем как, с другой стороны,
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

Уже слишком европейская к тому времени Россия могла получать деньги лишь посредством морской торговли и вывоза своего сырья на главный в то время рынок, в Англию, поэтому «торговая блокада становилась для нее невыносимой. Экономика оказалась сильнее дипломатии и царя, вместе взятых: торговые отношения с Англией втихомолку были возобновлены; условия Тильзитского договора были нарушены, и разразилась война 1812 года», — писал Энгельс.

Интересно, что председатель Совета директоров ЦБ РФ Эльвира Набиуллина, выступая на ПМЭФ-2024, среди основных задач для российской экономики назвала обеспечение ее открытости: «Несмотря на санкции, мы должны быть интегрированы в мировую экономику с теми, кто на это готов.

Поэт и профессор

С Евгением Онегиным, усвоившим теорию Адама Смита, нам все более-менее понятно. Но остается вопрос: а что знал об этих теориях сам Пушкин? Первый русский перевод главного труда Адама Смита — «Исследование о природе и причинах богатства народов» — вышел в самом начале XIX века. Но этой книги нет в библиотеке Пушкина, и у нас нет точных сведений о том, что поэт читал великого экономиста.

Зато мы точно знаем, что Пушкин на двух старших курсах в Лицее слушал лекции профессора Александра Куницына, запись этих лекций, сделанная рукой Александра Горчакова, будущего канцлера, сохранилась и опубликована. И поэтому мы можем говорить, что лицеисты были знакомы с самыми современными представлениями об экономике, включая и теорию Адама Смита.

«Граждане независимые делаются подданными, но сие подданство не есть состояние кабалы. Люди, вступая в общество, желают свободы и благосостояния, а не рабства и нищеты: они подвергаются верховной власти, но только на том условии, чтобы она избирала и употребляла средства для их безопасности и благосостояния», — говорил Куницын своим ученикам.

«Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына», — вспоминал друг и одноклассник поэта Иван Пущин.

Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена.

Пушкин, конечно же, не был ни экономистом-теоретиком, ни экономистом-практиком, писал Андрей Аникин. «Однако его четкие и краткие формулировки сложных экономических идей позволяют говорить о том, что познания Пушкина в области экономики заметно превышали уровень окружавшего его общества».