Последние недели я запоем слушаю Джона Колтрейна. Все его записи — одну за другой. Пока слушаю, морок отступает. Мне удается выдохнуть; оглядеться и подумать, даже чему-то порадоваться.

Уже не в первый раз я замечаю, что с трудностями лучше всего помогают справиться джазовые пластинки. Когда я расстался с первой любовью в моей жизни, меня спасла печальная нежность Чета Бейкера. В минуты, когда мне не хватало смелости, я слушал Дюка Эллингтона и его биг-бенд. Наконец, вот уже много лет, если мне бывает безотчетно грустно, я включаю записи великих джазовых вокалисток: мощной Эллы, изысканно-интеллектуальной Нины Симон, неподражаемой Билли Холидей. Возможно, когда-нибудь я напишу и о них.

Но Джон Колтрейн — музыкант совершенно особенный даже в этом ряду. Как мы, он не имел истории, как мы, страдал от этого. Страдание Колтрейну удалось превратить в гениальную музыку.

Слушая ее, мы начинаем лучше понимать самих себя.

…В программном эссе Марины Цветаевой «Поэты с историей и поэты без истории» говорится о двух типах поэтов. Первые, с историей, графически «отображаются стрелой, пущенной в бесконечность», вторые, без истории, — «кругом». Поэты с историей (Гёте, Пушкин и, судя по всему, сама Цветаева) имеют развитие и каждый раз перепридумывают себя заново. Гёте 70-летний не похож на 20-летнего. Пушкин-лицеист и Пушкин-автор «Евгения Онегина» — это два разных человека.

Поэты без истории (Лермонтов, Шелли, Пастернак) развития не имеют. Они рождаются гениями, а с возрастом лишь раскрывают то, что было в них заложено изначально. По словам Цветаевой, в одном четверостишии семнадцатилетнего Мандельштама кроется «весь словарь и весь размер зрелого Мандельштама», но нет ничего от семнадцатилетия:

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной…

Сложно представить себе современного поэта с историей. Чтобы развиваться революционно, необходимо наблюдать какие-то исторические вспышки и извне; единственные вспышки, о которых мы знаем, — прямолинейные взрывы бомб.

В современной России истории нет.

Откройте роман Светланы Олонцевой «Дислексия» — о москвичке, ставшей провинциальной учительницей. Какая болезненная внимательность к нелюбимому быту, еде в школьной столовой, автобусным остановкам, какое могучее желание от всего этого оторваться, из всего этого вырваться, оказаться где-то еще, в совершенно другом мире! Но другого мира нет. Героиня ненавидит одну реальность и не верит в другую, зависает между ними, оказывается в состоянии тягучей неопределенности.

Посмотрите спектакль «Сказка про последнего ангела» Могучего, возьмите в руки любую книгу Евгении Некрасовой — и вы натолкнетесь на ту же самую картину.

Движение без движения. Колебания замерзающих волн.

Если будущего не видно, то первостепенная задача — сохранить четкость зрения, не поддаться мраку. Но как?

Эквилибристика — музыкальное искусство. Ни один человек не знает о нем больше музыканта. И ни один академический или популярный музыкант — больше джазмена. Два великих ровесника — трубач Майлз Дэвис и саксофонист Джон Колтрейн — два поэта: один с историей, другой без — могут нам с этим помочь.

Майлз — поэт с историей, раз за разом переизобретавший свой звук, направлявший музыкантов нескольких поколений. Сначала вместе с гением бопа Чарли Паркером, потом в альбоме «Birth of the Cool», заложившим основы кул-джаза; на пластинке «Kind of Blue» Дэвис с Колтрейном изобрели модальный джаз, а в первых фьюжн альбомах «In a Silent Way» и «Bitches Brew» Майлз и вовсе вырвался за пределы каких бы то ни было жанровых рамок.

Колтрейн, открывший вместе с Дэвисом возможности ладовой импровизации, — поэт без истории, в дальнейшем ни разу не отклонившийся от выбранного пути. Как выразилась Цветаева, лирика неисчерпаема — «чем больше черпаешь, тем больше там остается». Чем больше Колтрейн углублялся в море модального джаза, тем глубже оно становилось. Альбомы «Giant Steps», «My Favorite Things», «A Love Supreme» — все, вплоть до истинно фри-джазового «Ascensions», были только его, Колтрейна, альбомами, являли собой такую музыку, которая жила в нем с самого начала, какую услышал, возможно, и Майлз Дэвис, взяв многообещающего саксофониста в свой квинтет.

Промахи поэтов с историей очевидны, путь бесконечного экспериментирования неизбежно приводит к слабым выступлениям (например, на пластинках Майлза «Doo-Bop» или «Star People»). Однако очевидны и их достижения. Майлз Дэвис — это первооткрыватель, причем первооткрыватель многократный — человек, формировавший джазовую моду на протяжении полувека. С поэтами без истории все сложнее. Их эволюция менее наглядна — в сущности, у них нет никакой эволюции. Но только они способны выживать, когда вокруг простирается выжженная земля.

Мерцающий застой нуждается в таких поэтах. Они одни способны осмыслить его. Колтрейн сделал поэтику безвременья манифестом новой музыки. Что, в сущности, такое модальный джаз? Классическая гармония строится на принципах тональности — тональность всегда иерархична, поскольку каждая нота в ней имеет свою функцию и тянется к ноте главной. Модальная музыка, напротив, предпочитает европейским тональностям народные лады, в которых связь между звуками ослаблена, ноты равноправны. Таким образом, джаз до альбома «Kind of Blue» был драматургически предопределенным — импровизация всегда строилась на заранее известной последовательности аккордов с завязкой, кульминацией и развязкой, основанными на иерархии звуков в тональности. Дэвис и Колтрейн лишили музыку драматургии; ладовая импровизация, за счет чередования равных по значению нот, создает ощущение раскачивания на месте — послушайте любую композицию Колтрейна, сравните ее с классической композицией Армстронга, и вы поймете, что я имею в виду.

Послушайте, сравните — а потом послушайте снова, еще и еще раз, пока не почувствуете, что звуки саксофона смешиваются с кровью и рассеивают дымку в голове.

Вместо драматургии и сюжета у Колтрейна — акцент на мелочах, сосредоточенная фразировка. Вместо движения вперед — эквилибристика замерзающего.

Нас насильно затащили на этот канат.

Мы остались без истории, но пока еще сохраняем равновесие. Музыка Джона Колтрейна нужна, поскольку именно она описывает время, в котором мы с вами очутились. Время без времени.

И показывает выход — взгляд внутрь себя.