Год назад министр образования и науки Валерий Фальков заявил, что Россия готова отказаться от Болонской системы в высшем образовании. Сказано — сделано. Только не нами.
Мы сами от вас ушли
Суть Болонской системы — в трех элементах. Первый — двухуровневая подготовка студентов в бакалавриате и магистратуре. Второй, ECTS — европейская система перевода и накопления баллов: все курсы оцениваются по степени их трудоемкости определенным количеством баллов (кредитов), и все вузы, включенные в систему, принимают кредиты других вузов даже из других стран. Это облегчает мобильность студентов. Мобильность (и студентов, и преподавателей) — это третий элемент системы.
46 стран-участниц Болонской системы должны признавать дипломы друг друга без дополнительных процедур подтверждения квалификации. Кроме того, у России есть соглашения с 45 странами о взаимном признании дипломов. Наконец, в 1991 году СССР присоединился к Гаагской конвенции, которая позволяет странам-участницам признавать дипломы друг друга при наличии апостиля; Россия стала участницей конвенции как правопреемник СССР в 1992 году.
По сути дела, за 20 лет, прошедших с начала участия в Болонском процессе, российская система высшего образования смогла внедрить только первый его элемент: заменила пятилетние программы специалитета, которые работали в советских и постсоветских вузах, на четырехлетние бакалаврские и условно двухлетние магистерские (в реальности — и годовые тоже).
11 апреля прошлого года Болонская группа заявила об исключении российских вузов из Болонского процесса. Россия ответила в духе «не больно-то и хотелось» и заявила о выходе из Болонской системы. В мае 2022 года министр образования и науки Валерий Фальков назвал ее «прожитым этапом»
и пообещал создать в стране новую, уникальную систему высшего образования, соединив все лучшее, что было в СССР и что накоплено за постсоветские годы.
Весь этот год, однако, хотя вузы и жили в испуганном ожидании перемен, никаких радикальных изменений не произошло. Пока 21 февраля 2023 года президент Владимир Путин в своем послании к Федеральному собранию не поднял вопрос об окончательном отказе от Болонской системы и возвращении к 4–6-летним программам специалитета. А уже после этого, если профессия требует дополнительного обучения, молодой специалист сможет доучиться в магистратуре или ординатуре. Аспирантура же станет особой ступенью подготовки кадров для науки и преподавания. Но те, кто уже начал учиться по программам бакалавриата и магистратуры, смогут по ним доучиться .
Контуры будущей системы пока обрисованы неясно. Эксперты пытаются объяснить себе и другим, чем грядущие изменения полезны и чем чреваты.
Что же из этого следует
Первый очевидный и легко прогнозируемый результат — отток иностранных студентов; сейчас Россия — шестая страна в мире по их количеству после США, Великобритании, Канады, Франции и Австралии. Иностранные студенты в вузе — это и вопрос престижа, и залог будущих деловых международных связей, и существенный источник финансирования. Все это происходит на фоне сокращения международных контактов вузов — уже не из-за отказа от Болонской системы, а из-за общеизвестных политических событий.
Один из моих респондентов свидетельствует: его коллега, работавшая в отделе международных связей петербургского вуза, была вынуждена уволиться, потому что международные связи как таковые прекратились. Еще один недоумевает:
«С одной стороны, в рейтингах вузы оцениваются по количеству иностранных студентов. С другой — обрываются международные контакты, сокращается число этих студентов. Левая рука не знает, что делает правая».
Провластные медиа заранее радуются тому, что перспективные молодые специалисты станут невыездными. «В актив государству пойдет и то, что возвращающаяся несостыковка программ вузов России и «коллективного Запада» если не прекратит, то заметно усложнит отток лучших наших выпускников за рубеж», — пишут «Аргументы недели».
Очевидно, правда, что лучший способ прекратить отток талантливых выпускников за рубеж — не столько чинить им препятствия в отъезде, сколько дать им ясный и позитивный образ будущего в своей стране, показать иные перспективы, кроме как быть частично мобилизованным или посаженным за измену Родине, как это случилось уже со многими видными учеными старшего поколения; все это — не говоря уже о таких вещах, как финансирование науки, возможность вести научные исследования, не утопая в бюрократии… Но это предмет отдельного разговора.
Второе важное изменение касается программ специалитета и возможности поступать после них в магистратуру. Сейчас в России специалитет и магистратура рассматриваются как образование одного уровня (в ряде стран, однако, специалитет расценивается как эквивалент бакалавриата). Поэтому поступление специалиста на магистерскую программу считается получением второго высшего образования, а значит, поступление на бюджетные места для специалистов по умолчанию невозможно.
Теперь, если специалитет будет выделен в особую ступень образования, у специалистов появится возможность бесплатно учиться в магистратуре.
Срок обучения в магистратуре, возможно, будет сокращен, этот вопрос обсуждается в Министерстве образования и науки.
Фото: Донат Сорокин / ТАСС
О чем говорят в вузах
В некоторых вузах — ни о чем. Фамилий просят не называть, факультетов тоже. Да и вуз, в общем, нежелательно. Лучше и город не упоминать, и страну, но со страной — трудно не догадаться.
А., кандидат наук, доцент МГУ:
«Я бы сказала, что у нас стараются вообще ничего не говорить, прямо совсем. Приходит директива — делают, а просто обсуждать новости — вообще никак, даже если кто-то что-то скажет».
Л., доктор наук, профессор одного из федеральных университетов:
«Мы ничего не понимаем, все в недоумении и панике. Год назад заговорили сразу о том, что магистратура отменяется. Но отменить ее просто так нельзя: это как спустить водохранилище — сразу остается заиленное дно. Все непродуманно, все неясно. Преподаватели переживают за свои нагрузки. Как будут меняться программы курсов, непонятно. Ведь даже сейчас нельзя сказать, что магистратура в полной мере сформирована. Когда вместо специалитета ввели бакалавриат — просто механически сократили курсы. А в магистратуре вообще делали многое от балды: какие кто мог завлекательные темы придумать. Ведь студенты начинают работать еще на младших курсах, они знают, что магистратура им не нужна, они и без нее могут хорошую работу найти. Магистратура поэтому в основном вечерняя, все уже работают, на занятия приходят уставшие.
Грамотного деления на бакалавриат и магистратуру тоже не сложилось. Для бакалавриата просто механически сократили курсы специалитета. Основная масса часов по специальности ушла в магистратуру, в бакалавриате остались общие дисциплины: история, физкультура и прочее. Если снова возвращать специалитет, надо снова перерабатывать все учебные планы.
Сама идея их перерабатывать вызывает ужас и отчаяние. Один раз уже ломали, теперь опять ломать. На сколько лет — непонятно. У нас бюрократия хуже, чем в школе: все эти учебные планы, программы дисциплин, матрицы компетенций — все это бездарно потраченные, выброшенные из жизни дни. Матрицы компетенций не имеют никакого отношения к преподаванию.
И специалитет, я боюсь, будет создаваться так же, как в свое время — бакалавриат и магистратура: на скорость, как попало, несерьезно и непродуманно. Одну реформу не довели до конца, теперь и эту бросят. Хочется уже на чем-нибудь остановиться».
Ф., кандидат наук, доцент топового московского вуза:
«Если будет полный переход на специалитет, придется все полностью переделывать или делать вид, что все переделывается, растягивая с четырех лет на пять. Слава богу, за годы работы в системе высшего образования мы уже научились это делать. Те, кто работает в ней, знают, что программы приходится переделывать под разные форматы каждый год. Все научились это каким-то образом делать, этим не напугаешь, покоя не было никогда.
Я 12 лет проработала в своем вузе, за это время мы 14 раз полностью переделывали программы. 14, а не 12, потому что два раза были проверки, и к ним нужно было переделывать программы под какие-то особые форматы. В министерстве есть отдел, который разрабатывает эти форматы. Для меня это страшная мука, я бумажную работу не люблю, делать ее не умею, но придумать что-то страшнее, чем уже есть, трудно. Однако живую жизнь задушить невозможно: одно дело — на бумаге, а другое — ты приходишь к живым студентам, ты общаешься с ними. Правда, сейчас и это затруднено: говоришь и оглядываешься. На преподавателей доносы пишут».
Словно откликаясь на заветные чаяния вузовских преподавателей, 20 марта премьер-министр России Михаил Мишустин поручил руководителю Рособрнадзора Анзору Музаеву разобраться с бюрократической нагрузкой на преподавателей высшей школы — так же, как это уже было сделано для школьных учителей. Летом 2022 года Госдума приняла поправки в Закон об образовании, которые сократили бремя лишней документации.
«Михаил Мишустин поручил провести независимую экспертизу ситуации, а также собрать аналогичные данные о работе вузов. «Преподаватели высочайшего класса говорят о непонятной для них отчетности, которая занимает, еще раз повторю, огромное время, которое они могли бы тратить на работу с учениками». О результатах этого исследования будет доложено премьеру через месяц после завершения исследования», — сообщает телеграм-канал «Правительство России».
Нет видения будущего
Кандидат экономических наук, доцент Любовь Борусяк готова разговаривать не анонимно:
«У меня ощущение, что у тех, кто принимает решения, нет определенного понимания, что делать. Одно дело — объявить, что мы выходим из Болонской системы. Тогда надо отменять ЕГЭ, возвращаться к прежним вступительным и выпускным экзаменам, повсеместно вводить специалитет вместо бакалавриата. Тут объявили еще, что бакалавриат будет считаться полным высшим образованием. Это вообще дикость: он и так им являлся.
Кругом пока царит раздрай:
из Болонской системы мы выходим, но при этом ЕГЭ и магистратуру не отменяют, специалитет вводят, но еще не в этом году и непонятно когда. Кажется, нет ни общей концепции, ни понимания, как ее максимально эффектно предъявить.
Решения пока представляются совершенно непродуманными. Пока нам предъявлены некие тренды: с одной стороны, это полная изоляция от того, что было в постперестроечной России, но с другой — полностью возвращаться к тому, что было в СССР, тоже не собираются. А какова же общая картина? Эти резкие движения больше напоминают вбросы, чем продуманное видение будущего.
Вообще в нормальной системе нормального высшего образования нормальной страны есть несколько топ-вузов, есть основная часть — середняки, дающие качественное, но не элитарное образование, и есть университеты не очень высокого уровня: скажем, в бостонском метро я видела объявление: «В нашем университете вы получите востребованную специальность парапсихолога», — таких тоже полно на любые вкусы.
Но если власти хотят, чтобы в стране была качественная наука, надо уделять большое внимание университетам среднего уровня. И должна быть какая-то элитарная верхушка. А такой верхушки у нас очень мало.
Фото: Антон Новодережкин / ТАСС
У нас очень мало сложилось хороших магистратур. Если с бакалавриатом в хороших вузах все-таки разобрались, то перечислить хорошие магистратуры можно по пальцам одной или полутора рук. И вот сейчас под первый удар попадает эта верхушка. Мы видим, что происходит с ВШЭ, как давят на такие мощные магистратуры, как Шанинка; нам непонятно, что будет с РЭШ, которая давала экономическое образование мирового уровня, что будет с Европейским университетом… Выживут ли они? Что с ними будет? То, что в Шанинке сменился ректор, — это тоже сигнал.
Я просто боюсь, что мы вообще останемся без них всех. Скорее всего,
Физтех или МИФИ не додавят, они при любой власти нужны. Что же касается гуманитарного образования — взгляд на перспективу очень-очень печальный.
Социальные науки, гуманитарные науки находятся если не под прессом, то под дамокловым мечом. Университетов, где есть хорошие магистратуры, вообще немного, и с ними уже сейчас происходит то же, что с Шанинкой.
Кроме того, университеты высокого уровня за последние 20 лет все-таки завязали множество международных связей, но они порушились и будут рушиться дальше. А ведь для развития науки и образования это очень важно — чтобы не было отрыва от международного сообщества».
А что же делать?
Л.: «Проблема не в бакалавриате и магистратуре, проблема в том, что у студентов нет стимула учиться как следует. Они точно знают, что их не исключат за неуспеваемость, что платные студенты нужны вузам, на этом все образование и рухнуло. Учиться необязательно: ходят студенты на занятия, не ходят — это никого не интересует. Была балльно-рейтинговая система, она показала, что в каждой группе учатся от силы 5–6 человек, остальные не учатся. Потом те же 5–6 человек будут работать по специальности, остальные — нет. А если не будешь работать по специальности, зачем вообще стараться и учиться?
Нужны новые реформы с учетом современной ситуации. Просто «вернем советскую систему» — не годится. Советская система не была гениальной, это просто все молодость вспоминают.
Я не могу сказать, что в моей молодости, в 80-е годы, у нас было великолепное преподавание. Но у нас был ряд хороших преподавателей, они-то и запомнились.
А сейчас уже другое время, другие дети, и если нужна реформа, то она должна не возвращать в прошлое, а учитывать современную ситуацию. Я считаю, например, что нужен пропедевтический первый курс: к нам приходят недоучки с плохой подготовкой, им надо ставить мышление, учить базовым навыкам. Я вернула бы спецкурсы и спецсеминары. А вернуться к советскому образованию — это абсурд, очередная кампания с непонятными результатами».
