Мама

— В армию он пошел в декабре 2019-го, — говорит Мария Мухина, мама Матвея, — после шести месяцев учебки он решил подписать контракт. Я была против, переживала. Но он настоял, хотел после армии не гулять с друзьями, а деньги получать. У меня еще двое младших, работы в деревне нет, стою на бирже труда. А Матвей любил помогать, так всегда было: за маму горой. Мы все время созванивались. В конце февраля начались проблемы со связью. Один раз звонил не со своей симки, с украинской. Последнее голосовое сообщение он прислал 1 марта. Убеждал, что все хорошо. А через семь дней ко мне пришли из военкомата и сказали, что Матвей погиб. Они сами переживали — как такие вести матерям приносить?

В местный Дом культуры, где проходит прощание, плачущую маму заводят под руки две женщины с черными повязками на рукавах. Перед гробом, накрытым российским флагом, она сидит спокойно, но одна из женщин стоит за спиной. На всякий случай.

Мария выслушивает короткие речи представителей военкомата и местного чиновничества. Отрешенно смотрит, как односельчане — их на прощание пришло несколько сотен — заваливают гроб цветами. У многих букеты перевязаны георгиевскими ленточками. У гроба — почетный караул. Солдаты внимательно наблюдают за толпой, их глаза немного слезятся.

К Марии жмется одиннадцатилетний Арсений, старается не плакать. И у него это почти получается. Младший брат, трехлетний Артем, слишком маленький, и о том, что Матвея больше нет, пока просто не понимает. Его и на кладбище не взяли.

Друзья

— Мы с Матвеем вместе служили. Примерно в одно время подписали контракт. Он прекрасный человек, очень позитивный, всегда поможет. — С Каро Тамирянцем мы разговариваем по телефону. О друге он говорит только в настоящем времени. — Мы виделись числа 23-го <февраля>, и всё. Говорили о том, что друг друга поддержим в любую секунду, что бы ни произошло. И тик-токи смотрели. А потом мне сказали, что его больше нет — был артиллерийский огонь. Когда я узнал, заплакал. Мне самому 20!

На похороны Каро не приехал. Он остается в больнице. Из этой же больницы несколько дней не вывозили тело Матвея. В Раздолье передали: погодные условия не позволяют. С момента смерти до похорон прошло 9 дней.

— Я по контракту пошел служить чуть раньше. Он к нам в роту пришел, — вспоминает другой сослуживец Матвея (его имя есть в редакции). — Добрый, в хорошем смысле простодушный, работал, когда надо. Мне с ним больше всего нравилось время проводить. Я в полку делами занимался, когда мне рассказали <о его смерти>. Сначала не хотел верить, а потом узнал, что знакомый на опознание ходил. Мы виделись в последний раз 27-го числа. Сигареты искали, прикалывались. В тот день все время были вместе, но после очередного обстрела разделились — я далеко от машины был. Знал бы, что такая *** будет, *** бы мы разделились. Как узнал, плакал. И много думал.

— Образование получать буду. На кого учиться — пока не знаю.

Таня

У Тани Кузнецовой черная повязка на голове и покрасневшие глаза. Тане тоже 20. Они с Матвеем дружили с детства — один детский садик, один класс. Летом Матвей сказал, что, когда приедет в Раздолье в следующий раз, они поженятся.

— Я гордилась им, когда он пошел служить. Единственный из класса! Говорила ему, что он настоящий мужчина. Мы переписывались в соцсетях, а потом <с началом «спецоперации»> он перестал появляться онлайн. Все узнавала через его маму — он звонил ей каждый раз, как мог. Очень ее любил. Из-за отсутствия связи я тревожилась, конечно. Постоянно писала тете Маше. Но не думала, что так все будет. Я каждый день молилась, когда он там был, — я никого так сильно не любила. Даже если в будущем выйду замуж, Матвей — первый и последний человек, к которому тянулась моя душа. Батюшка сказал, что летняя клятва связала нас и что мы обязательно увидимся. Но, если честно, я уже не особо верю в рай и ад.

На входе в Дом культуры Таня берет подругу за руку и повторяет, что все в порядке. Но рядом с гробом начинает рыдать, падает на колени и водит рукой по белой полоске триколора:

— Я их всех ненавижу из-за Матвея. Ненавижу! Нельзя трогать молодых ребят. Туда должны были взрослых мужиков отправить, а не детей.

По толпе идет шепот: «Ой, Танька-то…»

С Богом

На кладбище от Дома культуры выдвигается целая автоколонна. Впереди — белый фургон с гробом и бесконечными цветами. В конце — пара заказных автобусов. Между ними — темный «Ниссан» с буквами Z. Они склеены из малярного скотча. Одна — на капоте, вторая — на заднем стекле.

У могилы отец Борис из местного храма Царственных Страстотерпцев говорит быстро и вкрадчиво:

— Порой мы выбираем ошибочные цели. И эти ошибки приводят нас к страданиям, переживаниям, скорбям. Россия — единственная страна, которая восстала против фашизма. Если бы у нас с вами, русских людей, не было тех самых проступков, договоров с совестью… Если бы всего этого было меньше, то и ситуация была бы совсем другая.

К концу панихиды женщины в первых рядах снова начинают всхлипывать. Слезы на минутку прерывает речь полковника: он подходит к отцу Борису, как только хор перестает петь, и объявляет:

— Если по протоколу есть такая возможность, — подхватывает отец Борис, — давайте все подойдем к гробу и попросим прощения у Матфея. И поблагодарим. Кто знает, может быть, благодаря Матфею мы сейчас не в подвалах сидим. И что бы с нами было через несколько лет — тоже неизвестно. Судя по… событиям.

…Когда свежую могилу начинают засыпать новой партией цветов, Мария перестает сдерживать слезы. Поплакав, уходит по обледеневшей тропинке и достает сигарету.

— Сейчас за всех мальчишек страшно. Младших в армию не отпущу.