— Когда я читал релиз обсуждаемого в Общественной палате, то буквально споткнулся о фразу: «Один человек погиб». Поясните: за экоактивизм в России убивают?

— За экоактивизм убивают в принципе. И количество убитых с каждым годом растет. Есть такая организация Global Witness. Они фиксируют убийства экологов по всему миру. Это не только российская проблема, хотя нужно признать, что в первую очередь она касается государств условно авторитарных, не демократических, не способных обеспечивать интересы своих граждан. В первую очередь стран «Глобального Юга»: Латинской Америки, Юго-Восточной Азии и Африки. В некоторых из них происходит около сотни убийств за год. В России цифры другие, здесь

Однозначно говорить, что эти смерти прямо связаны с экологической деятельностью, — сложно. Проблема в том, что в таких случаях должна использоваться статья о посягательстве на жизнь общественного деятеля (ст. 277 УК). Но она не используется. И, соответственно, не происходит надлежащего расследования, в том числе расследования мотивов.

Например, с гибелью Сергея Пахолкова из Вологды в августе 2020 года (Сергей защищал от вырубки сквер на Ярославской улице. — И. Ж.) ситуация наиболее очевидна. Потому что человека задержали на акции протеста, человек упал при задержании и дальше находился в полицейском участке. Значит, государство несет за него ответственность по международным правозащитным принципам. Утверждать, что его там хотели специально убить, мы не можем. Но то, что человеку не оказывалась помощь или как минимум оказывалась не должным образом, — должно быть расследовано. Однако пока что самого Сергея пытаются дискредитировать. Говорят, что он был пьян и так далее. Это все отголосок того, что государство не способно защищать людей, которые отстаивают свои экологические права.

Если мы говорим про случившуюся в прошлом году гибель доцента Тимирязевской академии Захида Уразбахтина, который боролся против передачи сельскохозяйственных земель академии под застройку, то здесь ситуация сложнее: непонятно, застрелили человека или он совершил суицид (Захид Уразбахтин был найден мертвым в своей квартире. — И. Ж.). Есть подозрение, что здесь нужно было применять статью «Доведение до самоубийства». Потому что в отношении него тоже была травля: была целая медийная кампания, в ходе которой его обвиняли в том, что он использует эти земли в своих интересах (официально никаких обвинений против Уразбахтина не выдвигалось. — И. Ж.). Это все нужно было расследовать.

— В прошлом году, согласно вашему отчету, в отношении экоактивистов было возбуждено 12 уголовных дел и составлено 70 административных протоколов. Они все связаны непосредственно с экологией?

— Бытовых дел в статистике нет, но опять же: часто сложно понять, с экологической активностью связано преследование или с какой-то другой гражданской или политической активностью. У нас есть определенные механизмы, с помощью которых мы пытаемся это определить. Сажем так: мы фиксируем случаи, которые связаны или могут быть связаны с экологической деятельностью. Например, когда активистка КПРФ выходит с плакатом против завода и ее задерживают. Она, наверное, не чисто экологическая активистка, но здесь очевидно, что ее задерживают за протест против завода. Когда есть прямая связь или очевидное подозрение, что задержание связано с экологической деятельностью, мы такие случаи фиксируем и отражаем.

Что касается уголовных дел, то это классические статьи для активистов: экстремизм, «дадинская» статья, как у Вячеслава Егорова из Коломны (он боролся со строительством мусорного полигона «Воловичи». — И. Ж.). Есть экономические уголовные дела, как, например, у юриста Владимира Казанцева из Челябинска, который представляет интересы активистов, борющихся против строительства Томинского горно-обогатительного комбината «Русской медной компании». Ему приписывают мошенничество («Новая газета» писала о деле Казанцева в № 111 от 9 октября 2020 года. Юриста, который подал иск против комбината, обвинили в сборе денег с предпринимателей для «решения» их вопросов в суде. Речь идет об арбитражных спорах, не касающихся ГОКа. Сам он обвинения категорически отвергает. — И. Ж.).

— Какова тенденция? С годами давление на активистов усиливается?

— Скорее, да. Но тут нужно обрисовать историческую перспективу. До 2017‒2018 годов массового низового экоактивизма в России было значительно меньше, чем сейчас. Работали в основном общественные организации.

С 2012 года, когда появился закон «об иноагентах», на экологические НКО началось давление. Многие организации были вынуждены закрыться. Государство повредило институциализированную ткань экологического сообщества. И когда к 2017‒2018 годам крымский консенсус исчерпал себя, люди начали «пробуждаться» и брать инициативу в свои руки. И у них оказались уже другие методы решения проблем. Так, мы увидели протесты на Шиесе, в сквере в Екатеринбурге, на Куштау.

Стало больше административок и задержаний. Появились массовые задержания — непосредственно на акциях. При этом будет неправильным измерять давление лишь количеством задержанных. Потому что ситуация выходит на новый уровень, когда появляются уголовные дела и когда начинаются нападения. В 2020 году в отношении экоактивистов было возбуждено 14 уголовных дел, в 2021 году — 12. Количество нападений за год возросло почти в два раза — с 15 до 28. Общая сумма штрафов возросла с полумиллиона рублей в 2020 году до 866 тысяч в 2021-м.

— Как все сказанное вами коррелирует вот с этими словами Владимира Путина: «Проблемы окружающей среды, экологии всегда были и остаются в ряду наиболее чувствительных, важных для общества тем <…> Многие живут по принципу «после нас — хоть потоп». Это прискорбно. Такая логика — тупиковая и крайне опасная. Сама природа дает нам сигнал: устойчивое развитие возможно только при соблюдении гармоничного, рационального баланса интересов — экономического роста, благосостояния общества и, с другой стороны, экологической безопасности»?

— Тут нужно провести две линии. Во-первых, есть разные местные чиновники и представители местных элит, у которых существуют свои коммерческие интересы. В отличие от политических активистов и правозащитников, экологам практически всегда противостоит не столько власть, сколько деньги. И то давление, которое на экоактивистов оказывает государство, — это почти всегда прикрытие «коммерческих ушей».

Однако в то же время я, конечно, не верю в историю, что «царь хороший, а бояре плохие». Академик Алексей Яблоков изобрел такой термин — «деэкологизация». И в России с 2000-х годов мы наблюдаем именно такой тренд: идет ослабление экологического законодательства. Тот же Владимир Путин одним из первых своих указов на посту президента упразднил Госкомэкологии — орган, который непосредственно отвечал за охрану окружающей среды.

Ослабление экологического законодательства и приводит ко всем этим конфликтам, к появлению опасных экологических проектов, бороться с которыми теперь приходится на улице.

— А вообще есть в России ведомства или хотя бы отдельные представители власти, которые последовательно и, что важно, деятельно защищают экологию?

— Если вопрос звучит именно как «деятельно и последовательно защищают», то, боюсь, таких назвать нельзя. Тут надо понимать: в стране работает отрицательный отбор, и «деятельных и последовательных» уже давно в структурах власти не осталось, а те, кто появляется, надолго не задерживаются. Если кто-то прямо сейчас такой есть, то этих людей никто публично называть не будет, т.к. в нынешней антиэкологичной и антиправовой системе это будет «черная метка».

Если мы снизим планку требований с «деятельных и последовательных» до тех, кто хотя бы прилично выполняет свои функции — без отписок и закрывания глаз на безобразия, — то тут все зависит от того, насколько им по зубам вопрос.

И еще раз, в регионах, где более-менее налажен рабочий диалог, экологи не готовы заявлять об этом открыто, опасаясь «наказания приличных людей».

— Каким проектам опаснее противостоять: государственным или частным?

— Это сложный вопрос. Однозначно на него ответить нельзя. Частные компании могут прибегать к незаконным методам борьбы: в ходе противостояния вокруг Томинского горно-обогатительного комбината появился неологизм — «алтушки»: так называли бойцов, которые нападали на экоактивистов (их так стали называть из-за фамилии владельца строившей комбинат «Русской медной компании» Игоря Алтушкина. — И. Ж.). Нападения на защитников природы были и на Куштау, где разработку собиралась вести также частная «Башкирская содовая компания».

С другой стороны, у нас есть Росатом — госкорпорация, которая системно оказывает давление на активистов. Почти все антиядерные НКО в России были одними из первых признаны иностранными агентами. Это «Экозащита» из Калининграда, это челябинское движение «За природу», это организация «Зеленый мир» в Ленинградской области, «Кольский экологический центр» в Мурманской области, «Беллона» (в апреле 2023 года признана нежелательной организацией в России, до того была включена в реестр иноагентов. — Ред.). Кроме «Экозащиты», которая остается в реестре, все они были закрыты. Плюс у нас есть истории, когда люди были вынуждены эмигрировать из-за давления: например, челябинская активистка Надежда Кутепова, рассказывавшая о проблемах комбината «Маяк», где якобы перерабатывают ядерные отходы. Ее организацию «Планета надежд» признали иностранным агентом, а ее саму — обвинили в шпионаже. Она была вынуждена уехать. Александра Королева, директор «Экозащиты», — из-за неисполнения закона «об иноагентах» на нее были возбуждены уголовные дела. И вот уже который год она находится не в России.

У Росатома много «горячих точек», а это — государственная структура.

— Какие меры принимают экологические организации, чтобы как-то обезопасить активистов?

— Во-первых, нужно сказать, что мы ведем мониторинг, чтобы давление не проходило бесследно. Мы представляем его результаты в Общественной палате уже второй год, чтобы как минимум обозначить системное наличие этой проблемы и предложить системное решение. Была серия рекомендаций, направленных на расследование ситуаций с нападениями, мы предлагали расследовать те кейсы, те ситуации, экологические проблемы, из-за которых произошло нападение. Для экологов это важная история, потому что

Безусловно, здесь важно будет совершенствование законодательства по общественному участию, доступ к информации. Вот и мы регулярно про это говорим, что необходимы работающие механизмы общественного участия и реальное влияние общества на принятие решений. Пытаемся эти вещи доносить.

Плюс в 2021 году была создана эколого-кризисная группа совместно с движением «Нам здесь жить», где мы, опираясь на наш мониторинг, пытаемся смотреть на разные ситуации и понять и подсказать экоактивистам, как и что можно сделать. Если ситуация с предстоящим давлением, мы пытаемся понять, каких правозащитников привлечь, к каким органам обратиться, что сделать с той экологической проблемой, которая приводит к давлению. Такой мозговой центр, где мы пытаемся либо помочь, либо предотвратить. Даем какие-то общие советы или рекомендации, как активистам себя вести, потому что сейчас уже понятно, что тот, кто начинает заниматься активизмом, ставит себя теоретически в зону риска. И у нас есть эта эколого-кризисная группа как некая институция для поддержки активистов.