Старший лейтенант, капитан и майор госбезопасности — подписи трех этих мужчин стоят на деле Татьяны Кулик, уроженки Харбина, расстрелянной за «шпионаж». Приговор был внесудебным: его вынесла Комиссия НКВД и прокурора СССР 27 декабря 1937 года. В исполнение привели на следующий день. Двумя годами позже расстреляли и троих офицеров, решивших судьбу Татьяны. Кулик в 1989 году посмертно реабилитировали. Палачей в 2015-м признали не подлежащими реабилитации. Имена их известны, но мы назвать их не можем — это государственная тайна.

1 марта 2022 года Апелляционная коллегия Верховного суда РФ отказала исследователю Сергею Прудовскому в требовании признать недействующими пункты 84 и 91 «Перечня сведений, отнесенных к государственной тайне», на основании которых ФСБ скрыло под грифом «Секретно» фамилии, имена и подписи сотрудников НКВД, приговоривших к расстрелу Татьяну Кулик.

Оно ставит точку в попытках рассекретить архивы НКВД в России. Это высшая инстанция — дальше идти некуда, исключая международные суды, вердикты которых, как мы помним, уже не всегда обязательны к исполнению на территории РФ. И делает совершенно очевидным нравственные приоритеты государства и систему символов, которыми оно руководствуется. И которые зловеще отражаются в дне сегодняшнем.

«Новая» рассказывала, и не раз, о попытках историков добиться гарантированного российским законом «О реабилитации жертв политических репрессий» рассекречивания имен лиц, причастных к большому террору. ФЗ прямо обязывает госорганы публиковать сведения о тех, кто признан виновным в фальсификации дел, о применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия.

Знаем ли мы имена палачей? Безусловно: например, знаменитого Блохина, имевшего специальный фартук для расстрелов. «Первый палач России», он расстрелял даже собственное начальство — наркомов Ягоду и Ежова. Члены его «спецгруппы» — Григорий Хрусталев, Иван Юсис, Иван Игнатьев, Андрей Чернов, Петр Магго, Василий и Иван Шигалёвы, Алексей Рогов, Александр Емельянов, Эрнст Мач, Алексей Окунев (характерно, что часть из них исполняли приговоры в нагрузку к основной службе в личной охране Сталина). Исай Берг, создавший с коллегами машину-«душегубку», в которой приговоренные умирали, надышавшись выхлопным газом (рационализаторы экономили патроны и оптимизировали процесс).

Многие из заплечных дел мастеров умерли в собственной постели. Другие сами лежат в безымянных могилах. Они «ликвидировали» тысячами «иностранных агентов» — инакомыслящих и жертв доносов, в приговорах значившихся японскими, английскими, немецкими и бог знает какими еще шпионами. Их имена мы знаем благодаря историкам «Мемориала», сначала объявленного «иностранным агентом», а затем ликвидированного.

В первую волну рассекречивания политических дел 30-х годов хлынувшая из-под спуда информация изменила сознание многих советских граждан.

Человеку с ясным представлением о добре и зле невозможно жить в государстве, пожравшем своих детей. Естественная реакция общества, заглянувшего в бездну, — отойти подальше от ее края.

На тайне внесудебных расправ, на безнаказанности палачей держался страх, ставший одним из стержней государства. Скованная страхом страна щетинится дулами орудий. Признавшая и осудившая собственное преступление учится жить со своим прошлым, а не повторять его. Страна устала бояться — и изменилась.

Курс на реабилитацию государственного террора начался исподволь, поначалу в форме частных инициатив — затосковали и о Железном Феликсе на Лубянке, то здесь, то там некие деятели пытались водрузить памятники Сталину или переименовать что-то в честь низвергнутого вождя. Выглядели они поначалу относительно безобидными фриками, государство даже дистанцировалось от них, дезавуируя инициативы снизу. Так, самовольно установленный аккурат напротив памятника жертвам раскулачивания бюст «кремлевскому горцу» демонтировали в Сургуте. А в Архангельске — запретили ставить в центре города. В Каргополе — отказались даже рассматривать такую идею. В Мурманске — до последнего откладывают ее обсуждение, хотя истукан уже отлит в бронзе. Впрочем, об очередной попытке увековечить память о том, кто в резолюциях щедро увеличивал в регионах лимиты на расстрелы сверх запрошенного местными палачами, писали как о курьезах. У публики, снова заговорившей о привлекательности сильной руки, они уже не вызывали оторопь. А вот поиск исторической правды — например, расстрельных полигонов — становился токсичным, правозащита — рискованной. А параллельно мы снова привыкали к слову «политзэк».

Меж тем поток такого рода сообщений совершенно затер пачками выносившиеся в 2015 году решения о новом засекречивании давно рассекреченных дел. Реабилитировали, открыли архив, дали почитать родственникам погибшего — а спустя 20–30 лет снова закрыли, положили под сукно с формулировкой «по вновь открывшимся обстоятельствам». Никаких новых обстоятельств в деле, например, по обвинению мурманских оленеводов в попытке свергнуть руководство страны, спустя без малого век, конечно, не появилось.

Появилась новая трактовка старого закона — ФЗ «О гостайне» 1993 года, в приложенном к которому перечне секретных сведений содержится запрет раскрывать данные о кадровом составе органов контрразведки.

Тот же закон, правда, не позволяет засекречивать сведения о фактах нарушения законности органами государственной власти и их должностными лицами. Да и потом — какое отношение НКВД имеет к современной контрразведке?

В качестве дополнительной опции использовался еще один аргумент: охрана частной жизни. Именно он появился, например, в деле москвича Игоря Яковлева, пытавшегося добиться снятия купюр с дела своих родственников Анисима и Алексея Бельченковых.

«Полученные в процессе деятельности органов ФСБ сведения о частной жизни, затрагивающие честь и достоинство гражданина или способные причинить вред его законным интересам, не могут сообщаться органами ФСБ кому бы то ни было без добровольного согласия гражданина, за исключением случаев, предусмотренных федеральными законами», — пишет по поводу иска Яковлева прокурор. Палачей защищают, как своих, — классово близких. Тайна частной жизни садистов стала государственной. Что, кстати, во многом объясняет то, что публичного и открытого процесса, который раз и навсегда поставил бы точку в попытках реставрировать ЧК, страна не увидела. Тайная полиция весьма профессионально сохранила свои тайны.

Оспаривая трактовку закона в пользу строго определенной группы, Сергей Прудовский по-донкихотски безнадежно прошел несколько судебных инстанций. Последней стала апелляционная коллегия ВС. В жалобе он указал, что «сокрытие имен сотрудников НКВД, кроме всего прочего, противоречит ст. 2 закона «О гостайне», в которой указано, что «государственная тайна — защищаемые государством сведения в области его военной, внешнеполитической, экономической, разведывательной, контрразведывательной и оперативно-разыскной деятельности, распространение которых может нанести ущерб безопасности Российской Федерации». И поставил ключевой вопрос: каким образом обнародование списков палачей угрожает безопасности современной России?

Ответом ему был отказ в удовлетворении жалобы.