«Здание с выбитыми стеклами, холодом, сквозняками, угрожающим обрушиться текущим потолком, плесенью и слоем грязи на стенах, разломанной мебелью, без должной санитарной обработки представлялось в отчетах обустроенным жильем». Это строки из иска, который украинка Оксана Павлова в 2016 году подала к тогдашнему мурманскому губернатору Марине Ковтун. Оксана жаловалась на невыносимые условия жизни, в которых оказалась, поверив в обещания региональных властей принять бежавших из зоны боевых действий людей как родных.

Сейчас Мурманская область вновь зовет к себе беженцев.

После появления автобусов с жителями самопровозглашенных республик в Ростовской области главы российских регионов наперебой стали заявлять о готовности принять людей. В их числе — самые северные, такие как Мурманск, Архангельск или Якутия.

При этом в 2014 году людей тоже везли на север, и многие из них ничего не знали ни об особенностях климата, ни о дороговизне жизни в здешних краях.

Встречая первый такой борт, помню, я спрашивала беженцев, была ли у них возможность взять с собой теплые вещи, знали ли толком, куда едут? Почти все отвечали: о том, что среди лета в Мурманске плюс шесть градусов, их просто никто не предупреждал. А вот ехать как раз уговаривали: скопление людей под Ростовом грозило гуманитарной катастрофой.

К слову, и сейчас, и тогда Мурманская область заявляла о готовности принять беженцев одной из первых: «Чем больше людей приедет, тем лучше. Надо работать так, как если бы это касалось кого-то из наших близких родственников», — заявляла в 2014 году губернатор Ковтун.

Родственников оказалось 11 тысяч. Далеко не все из них были родом из Донецкой или Луганской областей. Та же Оксана, например, — из Днепра. Бегство она в разговоре со мной объясняла своей пророссийской позицией. Но, в конце концов, взяли же, привезли, пообещали.

Открывая «братские объятия», не приходится рассчитывать, что все прибывшие окажутся работоспособными, благополучными и социально ответственными. Это ведь не найм на работу, где можно выбирать. Поэтому,

Кроме того, обещанной высокооплачиваемой работы на горнорудных предприятиях в Мурманской области оказалось не так уж много. Причем половина зарплаты — это «полярки», которые надо зарабатывать годами. А жить хочется сейчас, и в магазине не расплатишься обещаниями. Павловой удалось устроиться уборщицей на судоремонтный завод. Зарплата шесть тысяч рублей. Еще девять — пособие на троих детей. Оксане рекомендовали поискать уже, наконец, съемное жилье. А если на жизнь не хватает — сдать детей в интернат.

Первый месяц людей в пунктах временного размещения (ПВР) кормили. Одежду и мебель пожертвовали северяне — не власти. И беженцы начали всерьез интересоваться, а где же те 800 рублей в день, которые на каждого якобы выделяла Москва? Неужто ушли на зарплаты чиновников, задействованных в операции по переселению украинцев?

Те, кто никуда самостоятельно устроиться не смог, больше года жили в аварийном здании бывшей мурманской школы.

Достучались до Совета по правам человека при президенте. В середине 2015 года в Мурманск приехал Михаил Федотов. Марине Ковтун пришлось оправдываться. Но ничего не изменилось.

А потом ПВР просто закрыли — с 1 февраля 2016 года финансировать его содержание федеральный центр перестал. И оставшихся выселили буквально на улицу — по решению суда.

Обратно в Украину вернулась ровно половина приехавших в Мурманск. Только ехать обратно пришлось уже за свой счет.