Предаваясь излишествам

Времени князь не терял, предавался воспоминаниям о своих многочисленных европейских путешествиях с наследником и пытался материализовать эстетику европейских дворов в планировке парка и собирании предметов искусства, содержании двух оркестров и выписке для крестьян из-за границы учителей по музыке и живописи. Как вспоминал росший по соседству Филипп Вигель, «в великолепном уединении своем сотворил он себе, наподобие посещенных им дворов, также нечто похожее на двор. Совершенно бедные дворяне за большую плату принимали у него должности главных дворцовых управителей, даже шталмейстеров и церемониймейстеров. <…> Всякий день, даже в будни, за столом гремела у него музыка, а по воскресным и праздничным дням были большие выходы; распределение времени, дела, как и забавы, все было подчинено строгому порядку и этикету. <…> Он наслаждался и мучился воспоминаниями Трианона и Марии-Антуанетты, посвятил ей деревянный храм и назвал ее именем длинную, ведущую к нему аллею». Был и храм Терпения — еще одно самонапоминание о злом роке и вере в перемены. Другие же храмы напоминали о парках Павловска и Гатчины — именно в Гатчину, наследнику, Куракин слал письма с описанием видов из собственного окна, призванных скорее убедить самого себя, что жизнь налаживается.

Холостяк оставался барином-крепостником, прижил, к неудовольствию местного духовенства, 70 детей, некоторым из них выхлопотал баронские титулы: так в России появились династии Вревских и Сердобиных. Наверняка было бы и больше, да Екатерина скончалась, вернули в Петербург. Началась блестящая карьера, должность вице-канцлера, посольские обязанности в Вене и Париже (до начала войны 1812 года, и если бы не травмы, полученные во время пожара на балу по случаю бракосочетания Наполеона, служение бы государству продолжалось и далее).

Надеждино — идеальный пример того, как опальный вельможа сохраняет чувство собственного достоинства, конструируя параллельный мир. Если власть наказывает без злопамятства и не стремится добить поверженного, такое возможно, были бы финансы. Большинству же доставались книги и пейзажи, не случайно бытовой жанр и виды природы составляют основу выставки на Исаакиевской площади.

Статистика и вокруг

Всего здесь собраны произведения ста с лишним авторов. От Владимира Боровиковского и Василия Тропинина до Михаила Нестерова и Виктора Борисова-Мусатова. Живопись и графику отбирали из фондов почти сорока музеев, от Тамбова до Петрозаводска, от Нижнего до Кисловодска, где расположен Мемориальный музей-усадьба художника Николая Ярошенко. Есть и заграница, вечно нам близко-далекий Минск.

В результате впечатляющей подготовительной работы «Манеж» собрал немало удивительного. Так, из столицы Бурятии прибыл портрет Екатерины Столыпиной кисти первого художника-чеченца XIX века Петра Захарова-Чеченца. Кто изображен на портрете, установили лишь в 2018 году, когда московская исследовательница Меда Шахбиева обнаружила в музее Дмитрова литографию Захарова-Чеченца с портретом, повторяющим картину из Улан-Уде. Из Екатеринбурга привезли редкую по сюжету работу Петра Заболотского, запечатлевшего в 1850-е «Девушку с папиросой». А московский музей Тропинина показывает тропининскую же «Девушку с горшком роз». Она пропала в Алупке во время войны, куда ее на выставку привез Русский музей. Затем ее нашел в одном из антикварных магазинов коллекционер Феликс Вишневский (его собрание стало основой музея Тропинина), а в 2003 году Русский музей официально передал полотно москвичам.

Кто-то вообще впервые выдавал произведения на выставку и, как говорит куратор проекта Семен Михайловский, буквально на ходу учился оформлять необходимые документы. Но не только это превращает в событие выставку, раскинувшуюся на двух этажах.

Зал «Bel paese» — об идиллии «красивой страны», как обычно называют Италию сами итальянцы, «La nature» — о торжестве природе, «Russe» — понятно, что наиболее ироничная глава, хотя и остальные не без прищура, ну и наконец, «La vie privée», частная жизнь, последнее прибежище маленького человека в мире большой истории и неугомонной и негуманной политики.

Бурлаки, народовольцы и будившие их декабристы оставлены за стенами, без них покой радостнее. Организаторам не удалось заполучить полотен Венецианова и его учеников, одновременно в Москве идет их ретроспектива, а пряников сладких, пел поэт, всегда не хватает на всех. Это досадно: на венециановском мифе построен русский бидермайер, без него довольно хилый и не дотягивающий до европейских, прежде всего австрийских, высот жанра.

Спрос диктует предложение, а у нас и художественный рынок был куда скромнее по размерам, и потенциальных заказчиков такой живописи было меньше, поскольку вместо крепнувшего мещанства торжествовало крепостное право, тормозившее развитие не только промышленности, но и искусства.

Музыкальная непауза

И пейзажи, и натюрморты, и романтического вида барышни за книгой или у окна — примеры того, как можно бежать от внешней реальности в собственный мир. Но мечты, идеи и разговоры не менее опасны, чем выход на площадь, потому обилие читающих на портретах воспринимается не только как необходимость чем-то занимать модель, но и оммаж миру грез. О них писать трудно, что не оправдывает, впрочем, скупость пояснительных текстов в залах. Работ так много, что без пояснения не всякий разглядит в «Лунной ночи. Открытом окне» Борисова-Мусатова тонкую рифму к «Окну» Александра Верника — между ними почти век пути от оптимизма к тихой депрессии.

Публике нравятся разъяснения, и не всегда аудиогиды — на них сделана ставка в «Манеже» — полноценно заменяют письменный текст. Некоторым с института учебник милее лектора, а смотреть и одновременно слушать та еще задача. В Петербурге выбор невелик: слушаешь аудиогид либо музыку Антона Батагова, в залах она звучит нон-стоп.

Кажется, в «Манеже» решили сделать музыкальное сопровождение экспозиций своим фирменным знаком. На предыдущем блокбастере, посвященном русской скульптуре, пели беспрерывно: творчество скульпторов увязали с оперой, смотрелось-слушалось почти без усилий.

Медитативная музыка практикующего буддизм Батагова хороша, но зрению грозит конфликт со слухом. Впору заводить сеансы с музыкой и без нее — для тех, кто ценит тишину.

История любит развилки, включая и выбор того, как поглощать искусство. Финальное тондо, составленное из 35 миниатюрных портретов, кто-то может пробежать, а кто-то рассмотреть подробно. И тогда обнаружатся два похожих детских фотопортрета. Один — будущий император Николай, другой — Володя Ульянов.

Очевидное комментировать легко, невероятное же — вне покоя и радости.