Утром, 16 декабря, чартер в Хургаду из Красноярска задержали в последний момент — борт стоял на взлете — чуть не на 4 часа, до полудня: люди в штатском и полиция кого-то искали, но так и не нашли. Из скупых объяснений: некто зарегистрировался, прошел паспортный контроль и пропал в накопителе. Паранормальщины добавило имя исчезнувшего — Сергей Соловьев. Все вспомнили о скончавшемся за три дня до этого кинорежиссере. В итоге так никого и не нашли, самолет отпустили со скрипом, улетел.

Но, возможно, фамилию назвали первую, пришедшую на ум, а вспомнить следовало Сергея Савельева — благодаря ему пытки в Саратове стали достоянием гласности. И не исключено, что остановка на взлете была отголоском поиска спецслужбами информатора, вывозящего видеоархив красноярского ГУФСИН для Владимира Осечкина, руководителя комитета против коррупции и пыток Gulagu.net, вытесненного из России и находящегося сейчас во Франции, откуда он и публикует эти страшные видео.

Вечером, 14 декабря, Осечкин написал в соцсетях: «Исторический день, признаться. Теперь уже можно выдохнуть. К нам летит наш еще один информатор и новые 200 Гб архива ФСИН/ФСБ с видео из Красноярска (2016–2019), Забайкалья и Приморского края». И заскринил картинку с Flightradar с рейсом, вылетевшим в Европу из Шереметьева, с самолетом, только набирающим высоту. Многие в тот момент не поняли этой отваги — мало ли самолеты возвращали и сажали принудительно, но, видимо, то была военная хитрость, отвлекающий маневр.

Об эвакуации информаторов (а это был не один человек) Осечкин до сих пор всего не рассказывает, но из того, что говорит, явствует: это был «детектив»;

Между тем, по некоторым данным, 14-го он как раз не улетел, получилось только на следующий день или 16-го. Также есть свидетельства (их подтверждает и Осечкин), что его информаторов еще в октябре начала искать ФСБ, и одного из этих двоих, имевших доступ к секретным файлам, в последний момент вычислили, ему поступили СМС-угрозы.

Обсуждать все эти таинственные обстоятельства (или просто несуразности и глупости) имеет смысл лишь для того, чтобы твердо выяснить: не организованный ли это инсайд. Тюремному ведомству, понятно, ни один слив информации из его собственных недр не выгоден, но тюремщиков всегда контролировала ФСБ, а у нее свои резоны. Например, запугать, приструнить, подморозить страну — что может быть эффективнее видео из камер и лагерей? Тот самый пятый элемент, элемент устрашения… Что там — дикого ужаса, который и должна распространять тюрьма в России. Для чего? Чтобы сохранять систему в неприкосновенности.

Такие разоблачения — с обнародованием хоть обыденного кошмара, хоть сцен чьей-то богатой и беззаботной жизни благодаря наворованному — в нынешних условиях всегда работают в другую сторону. Если после них в системе ничего не меняется, значит, это в порядке вещей, не рыпайтесь и помалкивайте. В противном случае вот еще одна порция видео: посмотрите, что вас ждет. Это, в частности, проблема нынешней прессы: она должна делать свою работу, информировать, а эффект и последствия от этого — дело десятое, однако журналисты работают для общества, и если его нет — эффект всегда обратен, исключения крайне редки.

Так вот, количество нелепостей, происшедших после публикации саратовского архива и происходящих прямо сейчас, с вывозом архива сибирского, ясно свидетельствует: это не слив.

Осечкин уже анонсировал публикацию секретных документов, касающихся и работы ФСБ, раскрывающих агентуру, — а разглашение подобных сведений является тяжким преступлением, сроки за такое дают серьезные. Эта утечка — не спровоцирована и не санкционирована.

Те подробные объяснения, которые сейчас дает в своих эфирах из Франции Осечкин, бэкграунд его борьбы, говорят в пользу того, что никакой игры органов тут нет. К этому же выводу склоняют и вздорные, умопомрачительные по неуклюжести комментарии и претензии от силовиков, которые слышу (в основном неофициально, через посредников) уже с октября, с саратовского скандала; их отклик на заметку «России изуверные сыны» («Новая» № 114 от 11 октября) выдает дикое раздражение, растерянность, непонимание.

О том же говорят «Новой» бывшие з/к, отбывавшие наказание в красноярской ИК-17, попавшей сейчас в центр внимания Gulagu.net: еще с октября на многих их товарищей — как еще сидящих, так и освободившихся — пошел пресс: «Сейчас ведь многих развезли по регионам, где они проживали, плюс кто-то освободился, и часть из них пишет жалобы, подают иски. И вот псевдоблатные из СУСа («спецусловия содержания») ИК-17 пытаются оказать давление через других таких же на тех, кто жалуется. К одному в лагере под Новосибирском блатные подходили. К другому во Владивостоке — он вообще на свободе — подъезжали».

В общем, все происходит так, как и происходит в России: когда само по себе, когда никаких тайных умыслов и игр — вот с этими поисками с собаками в самолете задним числом перебежчиков, с обвинениями журналистов в заказе, а Осечкина — в том, что он глубоко внедренный Западом агент. Со служебной информацией, которую даже не надо взламывать — приходи и бери: в частности, Осечкин говорит, что самостоятельно, по своей инициативе вышедшие на Gulagu.net сотрудники ФСИН просто открыли им доступ к внутренней сети наблюдения более чем 60 учреждений ФСИН и архиву службы. И они онлайн наблюдали за происходящим там на протяжении нескольких месяцев, за рабским трудом з/к и избиениями (секретные архивы и документы — это уже сверх того, это отдельная история).

И вот сейчас Gulagu.net начал публиковать новые видео насилия из «столицы пыток». Красноярские адвокаты и бывшие з/к подтвердили «Новой»: это ИК-17. Вообще новости в самом обнародованном контенте нет: кто не знал, что там именно это и происходит? Например, аналогичная показанной нам попытка макнуть молодого парня головой в унитаз в карантине ИК-17 ранее подробно расследована «Новой» в трех номерах газеты (см. 125-й от 8 ноября 2019-го, также 130-й от 20 ноября 2019-го и 15-й от 12 февраля 2020-го) — зачем это, для чего и кому нужно, что вышло в итоге с з/к и офицером ФСИН. Газета их нашла: з/к недавно освободился, а офицер спокойно работает на аналогичной руководящей должности в соседнем регионе — Новосибирской области. Следком отказал в возбуждении уголовного дела в отношении Сергея Слепцова, проверки показали: это был перформанс, имитация, а не унижение человеческого достоинства.

О долгом пути и столь же долгой борьбе красноярского з/к Зелимхана Медова, недавно освободившегося и ставшего теперь собеседником Осечкина, «Новая» также рассказывала еще в 2019-м, в № 69.

Да, но новость теперь в наглядности. В том, что это видео. В том, что теперь — со всеми подробностями. И отговариваться, опровергать ФСИН теперь вовсе проблематично.

Бывшие з/к ИК-17 подтверждают и те факты, о которых сейчас только говорит (пока без видео) Осечкин. По его словам, опубликовано еще менее 1% из нового архива.

Только одна есть сноска. Принципиальная — для понимания происходящего. Осечкин говорит об этих порядках — им «более 10 лет». Нет, не 10, это константа русского мира — более чем Волга: та впадает то в Каспийское море, то «в сердце мое», а чугунные тюрьма, лагерь и каторга — наш базис, фундамент, см. необъятный корпус текстов, см. Чехова и Габышева, протопопа Аввакума и Шаламова.

Есть, конечно, в насилии нюансы, дерьмо можно классифицировать, поделить на сорта. Есть регионы красные и черные, в воровской власти или административной. Последствия для конкретной жертвы, впрочем, мало отличимы. Просто в Красноярске, главном городе красного региона, главной в стране пыточной (по словам Осечкина), насилие управляемо и санкционировано не авторитетными урками, а официальными тюремными властями. И объясняется не понятиями, а нуждами — служебными, экономическими и т.д. — силовиков.

Например. В феврале 1996 года известный красноярский адвокат, член президиума краевой коллегии адвокатов Анатолий Гринь (к тому моменту — 31 год адвокатской деятельности) принес мне свою статью о пресс-хатах. И папку с подтверждающими документами. Гринь на основе конкретных имен и дел полагал, что в СИЗО-1 Красноярска с начала 90-х это стало конвейером для выбивания явок с повинной: за прошедшие пять лет число пресс-хат быстро выросло и устаканилось на уровне 10 — номера назывались, но камеры с «разработчиками» (или с «директорами», раз в неделю выходивших с папками на совещание) периодически меняли дислокацию.

Имена прессовщиков назывались тоже. Они менялись реже — это, как правило, уже осужденные на длительные сроки, к ним помещали подследственных и подозреваемых. Так же работала и женская пресс-хата (осужденную на 14 лет легендарную Иру М. вывозили регулярно в парикмахерскую, а она обеспечивала поток явок). Сумки со жратвой, алкоголем, наркотиками, со всем, что душе угодно, оперативники, согнувшись, тащили в СИЗО, а далее прессовщики разносили по своим хатам.

Называл Гринь и двух человек, командовавших всем конвейером (один из них вскоре ушел на повышение); «остальные находятся в прямой служебной зависимости от них». «На свободу прессовщики выходят упакованными, на них с чужого плеча шикарные куртки и дубленки, шапки из меха норки и баргузинского соболя, спортивные костюмы «Адидас» и т.д. Это плата за услуги по раскрытию преступлений — администрация поощряет не только истязания, но и удовлетворение преступной корысти этих людей, фактически это грабежи или разбои».

И Гринь, и вот сейчас Осечкин, и многие другие борцы с системой в разные времена одинаково говорили, что происходящее сейчас, при них, не сравнится с прежними злоупотреблениями или произволом. Это говорилось и в 1996-м, и в 2021-м. И это нормальное свойство здоровой психики, рефлекс: человек видит вывих в мироустройстве и хочет вправить сустав на место, он не может поверить — что бы ему ни говорили, — что на этом вывихе и зиждется местное мироустройство, что лишь благодаря ему все и держится тут. Что это и не вывих вовсе, а порядок вещей, норма.

И все эти абсолютно разные люди — и Осечкин, и Гринь, и Абрамкин, и Марченко, и десятки других — уж конечно, знали историю России и ее тюрем и лагерей, тем не менее шли вперед так, будто до них никто тут не складывал головы. Или, сохраняя все же ее, убеждался в непробиваемости стен. Факт, что наличие первых позволяло и пока позволяет говорить о присутствии в наших просторах народа и нации.

Но это не отменяет непробиваемости стен. Из последних новостей — уже после начала публикации красноярского архива пыток: в обновленный состав Общественного совета ФСИН РФ включен нынешний советник красноярского губернатора Усса, а до июля 2015-го бессменный чуть не четверть века глава ГУФСИН Красноярского края генерал Шаешников — один из архитекторов современной пенитенциарной системы, продолжатель лучших традиций. Тем временем в заксе Красноярского края горячо обсуждают не пытки и даже не прискорбный уровень квалификации местных спецслужбистов, проворонивших секретные документы и видеофайлы, агентскую базу. Там развернулись дебаты по поводу снежных горок — тех самых, с которых катаются дети: запрещать их или нет. Подготовлено в связи с этим обращение к вице-премьеру РФ Борисову.

И напоследок — несколько цитат из рукописи Гриня 1996 года, она передо мной. Пропущу долгие и смешные отсылки к Конституции, Хартии прав человека, Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод…

Не наступило ли будущее? В России такая грамматическая форма предположения, может, еще допустима. А в Беларуси?

Гринь четверть века назад писал о формировании нелюдей, о качественно новой преступности — о том, что «практика пресс-хат дает ужасные плоды, но об этом никто не хочет думать ради эфемерного эффекта раскрываемости».

Тот самый Шаешников тогда назвал статью Гриня клеветой. УВД края создало спецкомиссию, опросило 150 подозреваемых и обвиняемых, написавших явки с повинной (но почему-то не тех, о ком писал Гринь, да и с ним самим никто из комиссии не встретился). Факты не подтвердились, уволен был один оперуполномоченный — «вовремя пресекли», как написали в отчете.