В Госдуму внесли законопроект об «ужесточении наказания за пытки, организованные представителями власти». В нем предлагается увеличить максимальный срок лишения свободы по преступлениям о пытках до 12 лет. Таким образом, категория преступления меняется на особо тяжкую — значит, увеличится и срок давности привлечения к ответственности. Для этого законодатели намерены дополнить уже существующие статьи Уголовного кодекса о превышении должностных полномочий (ст. 286) и о принуждении к даче показаний (ст. 302).

Накануне тему пыток на совещании Владимира Путина с Советом по правам человека при президенте (СПЧ) подняла правозащитница Ева Меркачёва. Она напомнила о беспрецедентных видео с пытками заключенных в саратовской больнице и подытожила, что «неотвратимость наказания — единственный сдерживающий фактор» для силовиков. Тогда же Меркачёва заявила о необходимости ввести отдельную статью для наказания за пытки в УК, усилить общественный контроль и расследовать факты применения насилия в Центральном аппарате Следственного комитета.

Авторы нового проекта — депутат Госдумы Павел Крашенинников и сенатор Андрей Клишас. По словам законодателей, «ставшие известными факты применения жестоких пыток вызвали озабоченность широкой общественности и не могут остаться без внимания». «Новая газета» узнала у члена СПЧ и главы Комитета против пыток Игоря Каляпина, получится ли такую инициативу успешно применять на практике в России.

— Игорь Александрович, сможет ли новый законопроект в текущей редакции повлиять на ситуацию с пытками в стране?

В этом законопроекте есть определенные позитивные шаги. То есть законодатель наконец разобрался, что пытка — это то, о чем написано в Конвенции ООН, и оттуда определение перекочевало в законопроект. Но пытка у нас не стала самостоятельным составом преступления — она стала обстоятельством, отягчающим вину в двух статьях: 286-й и 302-й.

То есть пытка у нас — не преступление, а некая разновидность превышения полномочий.

Это совершенно неправильно и идеологически, и структурно.

Так же не пишут, у нас отдельная статья есть, и все понимают, что это очень серьезное преступление. Если человек пошел воровать, а по дороге еще кого-то убил, то его судят за убийство и за кражу.

Предлагается сформулировать часть четвертую статьи 286-й УК так: превышение должностных полномочий с применением пытки. Получается, применение должностных полномочий — преступление основное. На примере: у нас плохая погода, мокрый снег, гололед и заодно девятибалльное землетрясение. Это совершенно неправильно и будет, на мой взгляд, дальше иметь очень важное прикладное значение, отрицательное. Главное ведь не изменение в законе, а изменение в правоприменении. Важно сделать правильную норму в законе, а ее сделали все-таки неправильно.

Чтобы это делали не местные следователи, которые обязательно будут их «марафетить» и «хоронить», потому что они соучастниками являются почти всегда и зависят от этих полицейских, фээсбэшников, «эшников» и фсиновцев, которых непосредственно и покрывают. Выделить определенных следователей, которые уже успешно расследуют пытки в Первом отделе [СК] по особо важным делам, в отдельное подразделение, чтобы были вне досягаемости всяких полицейских.

Чтобы это сделать, пытки удобнее было бы привязать к конкретной статье УК. А сейчас получается, что сохраняется ситуация, которая была раньше. Есть 286-я статья, и будет 302-я, по которой можно привлечь, если человек, которого пытают, уже в статусе подозреваемого находится. По ним основная масса дел не имеет отношения к пыткам. У нас по-прежнему будет отсутствовать четкий и понятный статистический учет, по-прежнему не будет никакого спецподразделения для расследования исключительно пыток.

Много прикладных проблем, которых вот такая законодательная рекомендация не решает никаким образом.

— Статья 302 Уголовного кодекса часто используется на практике при расследовании пыток?

— Из 94 дел, которые мы [в Комитете против пыток] дотащили до суда, у нас по 302-й только одно дело. Общая статистика даже еще более показательна. Дело в том, что по ней несли ответственность только следователи и дознаватели. Сейчас в этом законопроекте круг субъектов предлагается значительно расширить. Предполагается, что за пытки будут отвечать любые сотрудники правоохранительных органов.

Эта статья оживет, она станет рабочей, и какое-то значительное количество тех людей, которых раньше привлекали по 286-й, будет привлекаться по ней. Но это ничего не изменит, а внесет еще дополнительную путаницу. Потому что нам очень важно понять, сколько человек у нас подают заявления о пытках, сколько возбуждается дел по статье о пытках, сколько дел доходит до предъявления обвинения, сколько направляется в суд и по скольким выносятся обвинительные приговоры. Это очень важная статистика. Она возможна только тогда, когда есть конкретная статья [в УК] за пытки.

— В примечание к 286-й статье предлагают добавить, что пыткой не является причинение боли или страданий в результате законных санкций. Как вы относитесь к этой правке?

— Это Клишас честно переписал из Конвенции ООН против пыток, пункт 2 первой статьи. Пыткой не являются действия, которые являются частью законной санкции или вызываются ими случайно. Это очень правильная и неизбежная оговорка. Потому что когда к вам законно применяют электрошокер, «Черемуху» (различные изделия, содержащие слезоточивое вещество. — Ред.) или палку резиновую, вы тоже испытываете страдания. Вопрос только в том, законно применены спецсредства или нет.

— Позволит ли законопроект привлекать к ответственности силовиков, которые пытают заключенных не своими руками, а с помощью других заключенных — «активистов»?

— В определении Конвенции ООН как раз говорится, что пыткой является в том числе действие или бездействие, которое совершает третье лицо при попустительстве с ведома или молчаливого согласия представителя власти. В 286-й статье текущей редакции законопроекта этой формулировки нет, а в 302-й — есть. Кстати, доказать молчаливое согласие гораздо проще, чем указание со стороны представителя власти. Потому что те же самые «активисты», как в Саратове, будут говорить: «Мне задание давали, было некуда деваться, а то меня бы запытали», а товарищ опер будет сопротивляться, что ничего такого не было. Следователю придется искать свидетелей или документы какие-то, чтобы доказывать, это очень и очень непросто. А при молчаливом согласии гораздо проще — достаточно, чтобы два-три человека сказали, что сообщали о пытках товарищу оперу и он знал, а мер не принял.

— Вы планируете публично выступать с правками к новому законопроекту?

— Конечно, мы собираемся все претензии выложить в паблик. У нас достаточно давно была создана рабочая группа по криминализации пыток в Совете Федерации под председательством Нарусовой, и в последний раз она собиралась примерно недели две назад. Рассматривали там законопроект, предполагающий внесение понятия «пытки» в четыре действующих статьи Уголовного кодекса, и отказались от него, потому что решили, что нужно отдельно криминализировать пытку. Договорились о том, что пытка должна быть самостоятельным преступлением в одной статье. И Нарусова сказала, что она все поступившие предложения будет учитывать и в декабре нам понадобится на-гора выдать новый законопроект. На сегодняшнем законопроекте Клишаса и Крашенинникова не стоит подписи Нарусовой — значит, это не оно.

Он у них не то чтобы совсем плохой и пустой, но это маленький шажок вперед, который радикально не меняет ничего. Никаких новых возможностей он не открывает. Что-то на практике с ним изменить не получится.

Вроде как есть хороший момент, что пытка становится особо тяжким преступлением, увеличивается срок давности привлечения к ответственности, появляется ответственность за укрывательство преступления. Хорошо, что наконец разобрались, что пытка не прилагательное, как оно было в 117-й статье. Но на практике это практически ничего не даст, кроме увеличения сроков давности.

Это все так, потому что люди реагируют на две вещи: что наконец принят закон, в котором «пытка» написано, и срок за него увеличили — для них чем больше, тем лучше. Нарисуют хоть двадцать лет [в качестве максимального наказания], люди будут радоваться, думать, что это более эффективный закон.

Дело, на самом деле, не в сроке, а в том, что такие дела не будут возбуждаться и расследоваться. Главное — чтобы была возможна правоприменительная практика.