СюжетыОбществоПри поддержке соучастниковПри поддержке соучастников

На пороге жизни

Предновогоднее рассуждение патологоанатома о красоте ужаса и об ужасах красоты картины мира

На пороге жизни
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»

Что может по-настоящему утешить человека в конце тяжелого года со всеми его эпидемиями, тревогами, печальными новостями и ожиданием войны? Конечно, только полярная ночь, минус 30 и душевный разговор с хорошим патологоанатомом. Например, с бывшим главным патологоанатомом Мурманской области Игорем Рединым.

Игорь Михайлович хотя и отошел уже от крупных врачебно-бюрократических дел, но, во-первых, не ушел еще из профессии и практикует в военном госпитале в Североморске, а во-вторых, сохраняет обязательные для встречи со смертью живое чувство юмора, ясность мысли и простоту. Так что очень даже неплохо посидеть после арктического мороза в теплом кафе и послушать, как патологоанатом рассуждает о красоте ужаса и об ужасах красоты картины мира.

Игорь Михайлович Редин. Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая газета»

Игорь Михайлович Редин. Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая газета»

«Я вообще фаталист, поэтому думаю, что ничего случайно не происходит. Ни в патологоанатомы, ни даже в медицину я вообще не собирался. В школе я мечтал стать архитектором. Меня интересовала церковная архитектура, потому что бабушка моя была очень религиозным человеком. При этом я много занимался плаванием. У меня в школьном дневнике были одни пропущенные занятия, потому что — сплошные соревнования, тренировки, сборы. И вот в восьмом классе я поехал в Ленинград и где-то по дороге прихватил грипп. Через неделю попал в реанимацию с двусторонним воспалением легких. И там опять как бы случайность: доктор, заведующий палатой интенсивной терапии, в которую меня положили, он должен был лететь в отпуск, но опоздал на самолет. Ему позвонили и сказали, что привезли тяжелого парня. Он вернулся и, можно сказать, вытащил меня с того света.

После этого я решил стать врачом. Сначала спортивным. Но когда после четвертого курса приехал летом в Мурманск и пришел в спортивный диспансер,

главный врач мне сказал: «Игорь, я к тебе очень хорошо отношусь, но я тебе не советую». Я говорю: «Почему это?» Он отвечает: «Сопьешься».

После этого особенных планов и цели в медицине у меня не было. Вообще-то по образованию я детский врач, педиатр. Поэтому интернатуру проходил в детской городской больнице. Как-то меня отправили в областную больницу на вскрытие ребенка. И там заведующий отделением мне сказал: «А ты не хочешь заняться патанатомией? У меня тут как раз нет человека с детским образованием». И я согласился.

Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»

Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»

Знаете, первое впечатление было, что я ничего не понимаю. У меня не было никакого страха, я не видел по ночам никаких кровавых сцен. Я просто вообще ничего не понимал. Есть такое заблуждение, что патологоанатомы только и делают, что вскрывают покойников. Но на самом деле это только десять процентов работы. Девяносто процентов — это микроскоп и анализ истории болезни. То есть фактически мы в основном занимаемся диагностикой патологических процессов у живых людей. Все, что у них удаляется, поступает к нам. И оказалось, что я в этом особенно не разбираюсь. Ведь как говорят: в цирке клоун должен уметь все. Вот и патологоанатом должен быть и терапевтом, и хирургом, и лором, и гинекологом. Есть же такая распространенная шутка, что

самый точный диагноз ставят только в патологоанатомии. Отчасти это правда. Получается точно. Но только поздно.

Прелести этого я начал понимать только со временем, с опытом, когда у меня появился интерес. Оказалось, что это настоящая аналитическая работа. Причем в чистом виде, потому что историю болезни ты читаешь спокойно, без спешки, тебе не надо принимать никаких срочных и, что называется, жизненно важных решений. Перед тобой — полная картина мира во всех его проявлениях. Ты понимаешь, где явные вещи, а где от тебя что-то скрыли, ты можешь не только видеть, но и понимать, что на самом деле произошло. Второй момент, который мне понравился, — это то, что под микроскопом все самые страшные, казалось бы, вещи выглядят очень красиво. Во многом за счет того, что плоскую картинку ты в голове должен перевести в объемную, чтобы видеть ее как бы со всех сторон. Поэтому то, что убивает человека, вдруг становится полноценной частью красоты его жизни.

Если не чувствовать эту красоту или бояться ее, долго ты в патологоанатомии не протянешь.

Скажем, был у меня такой ученик, который с ходу сказал, что он здесь только потому, что он боится ошибиться в назначении лечения. Такие люди однозначно не задерживаются. Страх вообще не способен создавать какой-либо интерес. Отсидеться или пережить такую добровольную ссылку невозможно. Потому что ты должен не просто смотреть на то, что вокруг. Ты должен видеть то, на что ты смотришь, и понимать, что именно ты видишь. Клиницисты просекают это очень быстро и сразу понимают, с каким именно патологоанатомом они имеют дело.

У меня был случай, когда я как-то спорил с двумя урологами. Я им говорю: ребят, да я вам могу сказать, сколько вы с человека взяли денег. Они говорят: да ладно, ну-ка попробуй. Я сказал. Они подумали и отвечают: слушай, ошибся буквально на чуть-чуть, а как это ты определяешь? Я говорю: да я вижу, кто из вас написал направление ко мне, каким почерком написал и сколько раз потом позвонил и поинтересовался результатами. Поэтому, знаете, идешь вот иной раз на работу, врач тебя видит и переходит на другую сторону. Считается — дурная примета перед работой встретиться с патологоанатомом. Это, конечно, смешно, но правда, что нас немного побаиваются.

«У меня был случай, когда я как-то спорил с двумя урологами...» Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая газета»

«У меня был случай, когда я как-то спорил с двумя урологами...» Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая газета»

Может быть, сейчас особенно, поскольку сильно изменилась медицинская школа. Я застал еще корифеев. Корифей всегда сам скажет: ты посмотри, кажется, там у меня какой-то косяк. Сам придет на вскрытие, сам тебя поправит, если ты что-то не заметил. Да и специалисты вокруг в свое время были настоящие. Я как-то еще в давние времена ездил в Ленинград в Государственный институт усовершенствования врачей, и там был такой заведующий — Хмельницкий Владимир Константинович. Это вот прямо профессор Преображенский из «Собачьего сердца». Настоящий доктор, из старой петербуржской семьи. У него была горничная и даже кухарка, которая говорила «как при прежнем прижиме, так и при нынешнем прижиме». Владимир Константинович великолепно разбирался в музыке, в опере, в литературе и живописи. Конечно, им можно было любоваться часами.

А нынешние врачи что? Они даже на вскрытие сейчас практически не ходят, в ошибках своих не сознаются, упираются до последнего.

Хотя я всегда им говорю: мы же не судьи. Мы просто видим то, что произошло, а как к этому относиться, это не наша вахта. Мы делаем свою работу для того, чтобы в следующий раз не произошло такой же ошибки. И если я не прав в своих выводах, так вы докажите, что я заблуждаюсь. У меня была в свое время учитель химии, которая однажды все объяснила мне про самомнение. Она говорила: для тех, кто все знает, есть специальные дома.

Читайте также

Особый последний путь

Почему в России трудно умереть по-человечески. Интервью с исследователем смерти Сергеем Моховым

Но тем не менее — и это еще один редкий плюс нашей профессии — у патологоанатома в современной медицине все еще остается возможность иметь и высказывать свое мнение. Может быть, в столицах другая система, а у нас с этим попроще, хотя и тут существует вот эта странность: я же анализирую причины смерти человека в медучреждении и при этом подчиняюсь главному врачу этого медучреждения. Это очень большая проблема. Особенно, если дело касается каких-нибудь чиновников и вообще власть имущих.

Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»

Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»

Был у меня в свое время такой случай с представителем президента в Мурманской области по фамилии Меньшиков. Как-то в воскресенье прихожу я на работу, а мне звонит замглавного врача по лечебной части. Она говорит: «Игорь Михайлович, надо срочно найти вот такие-то препараты, посмотреть их, потому что это мы удалили у одной женщины, а она едет в Москву на консультацию». Я говорю: «Слушайте, ну воскресенье же». Она отвечает: «Игорь Михайлович, вы не понимаете. Это жена Меньшикова». Я спрашиваю: «А он что, разве еще жив?» Она оторопела, спрашивает: «Кто? Меньшиков?!» Я говорю: «Ну да, Меньшиков, с Петровских времен ему давно пора бы…» Она мне говорит: «Какие петровские времена?! Это представитель президента, вы что, с ума сошли?» Я отвечаю: «Ну извините, я думал, что это птенец гнезда Петрова. А других Меньшиковых я наизусть не знаю».

Как-то я от представителей власти стараюсь держаться подальше. Они вот умеют достать тебя из-под земли.

Ради них все должно быть срочно — и кровь из носу. Но тут ведь все как с коронавирусом: мы боремся с природой, природа борется с нами. Нужны время и опыт. В любой сложной ситуации ты сначала не можешь сориентироваться. Допустим, когда началась эпидемия ковида, я не мог понять, почему во всех сосудах человека при поражении этим вирусом так мощно отслаиваются внутренние стенки этих сосудов, так называемый эндотелий. Но со временем, в ходе исследований, механизмы воздействия становились более или менее понятными. И путь к этому пониманию, как, собственно, и к любому откровению, лежит через парадокс, о котором я уже говорил: чем гаже, тем красивее. Когда ты вглядываешься через микроскоп в самые ужасные, страшные вещи, в какой-то момент начинаешь видеть их невероятную гармонию, разнообразие, красоту. Без понимания и без принятия всей полноты мира с ним, мне кажется, вообще невозможно нормально взаимодействовать. Он погрузит тебя в уныние, страх или просто убьет.

Читайте также

«Если ты правильно лечишь пациента, это убеждает Всевышнего не торопиться»

О врачебной этике, эстетике и тайне в интервью Александра Аронова — Сергею Мостовщикову

Чтобы разобраться с этим, вовсе не обязательно быть патологоанатомом. Но тем, кто еще обдумывает, не пойти ли в эту профессию, я могу сказать мудрость из одного еврейского анекдота, в котором ребе объясняет преимущества обрезания: во-первых, это красиво. То есть быть патологоанатомом действительно очень интересно: это настоящая аналитика и большой объем знаний. Один мой знакомый врач как-то попросил меня заглянуть в микроскоп и очень удивился: как, говорит, ты понимаешь, что это? Там же ничего не написано! Да все там написано, но только для тех, кто умеет это прочитать. Слова там такие:

внутренний мир любого человека прекрасен. Проблема только в том, что с этим внутренним миром во внешнем действительно могут быть проблемы.

Как-то здесь, в Мурманске, мне предлагали стать депутатом. И я даже придумал для выборов слоган: «Я знаю ваши проблемы изнутри». В депутаты я так и не пошел. Видимо, потому что мне дано только видеть проблемы, а не создавать или решать их. Зато у остальных есть из-за этого большое преимущество: если вы не знаете, какие именно проблемы создаете, всегда есть возможность обратиться к патологоанатому».

Читайте также

Не напрасно

О болезни онколога Андрея Павленко было известно год и девять месяцев. Известно всем, кто знал слово «рак»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow