11 ноября судья Тверского суда — печально известный Алексей Криворучко из «списка Магнитского» — начнет рассматривать дело муниципального депутата Тверского района Кети Хараидзе. По версии обвинения, она совершила «хищение чужого имущества в составе группы лиц по предварительному сговору с использованием своего служебного положения в особо крупном размере». По мнению следствия, Кети Хараидзе вместе с жителем Тверского района Гурамом Григоряном вымогала у представителя застройщика 15 миллионов рублей за дачу разрешения на производство строительных работ.

Адвокат Михаил Бирюков говорит, что обвинение в отношении его подзащитной «абсурдно по целому ряду причин». Главное — «статус муниципального депутата не дает ей такого служебного положения, которое позволило бы влиять на принятие решений. Разрешение на земляные работы для прокладки коммуникаций дает объединенная административно-техническая инспекция (ОАТИ), а не муниципальный депутат. Так же, как и вопрос о допуске строителей на придомовую территорию, стоящую на кадастровом учете, решают местные жители, а не депутаты».

Обвинение представляется тем более абсурдным, что, согласно показаниям Гурама Григоряна, деньги ему были переданы, когда конфликт между жителями и застройщиком был урегулирован.

Гурам Григорян заключил досудебное соглашение, дал признательные показания, завил, что деньги передавались для него и для Кети Хараидзе. Приговорен к двум годам реального срока.

Кети Хараидзе грозит срок до десяти лет лишения свободы.

…По условиям домашнего ареста муниципальному депутату Хараидзе не запрещено общение с журналистами. Мы разговариваем в ее квартире на улице Чаянова, куда 17 июня вечером пришли с обыском, и в летнюю жару в ее зимнем пальто на вешалке оперативники обнаружили две пятитысячные купюры с номерами из той же серии, что нашли у Гурама Григоряна, который получил первый транш — пять миллионов рублей — от представителя застройщика. Эти две пятитысячные купюры, похоже, являются единственным вещественным доказательством. Сама Хараидзе уверена, что эти деньги ей подбросили во время обыска.

— Какие у вас условия домашнего ареста?

— Мне запрещено делать все то, что я как депутат должна делать. А я до сих пор остаюсь муниципальным депутатом. Я не только не могу участвовать в заседаниях совета депутатов, но — самое ужасное — я никак не могу помогать людям. А ведь до ареста ко мне обращались жители со всей Москвы и даже из Подмосковья. Мне удавалось отменять решения в других муниципальных округах.

Мне запрещены даже вот эти два часа прогулок, которые обычно дают при домашнем аресте. Единственное, что у меня есть, — ко мне могут приходить люди. Нет дня, чтобы ко мне не приходили жители Тверского района. У меня запрет на почтовые отправления. Ко мне приходят жители, и я им диктую, что они должны от своего имени написать. Также один из моих коллег-депутатов направляет запросы в государственные органы по поводу различных нарушений закона.

— Сколько времени вы так живете?

— Домашний арест длится полгода. Вот сейчас дело передано в суд. Мне принесли распечатку сообщения ТАСС, в котором написано, что я уже совершила какое-то преступление. Ни прокуратура, ни следствие не потрудились исследовать все те заявления, которые жители Тверского района и я писали в течение двух лет в отношении застройщика. (Речь о компании-застройщике «Апарт-Проект». Эта компания возводит 17 таунхаусов по адресу Долгоруковская, 23А. — Ред.) Что такого весомого этот застройщик им приложил, что они так быстренько все решили: сначала при избрании мне ареста Хамовнический суд написал, что я якобы ранее судимая, потом ЦИК повторил эту же ложь. Сейчас ТАСС. Кто им дал право?

Две пятитысячные купюры мне подбросили во время обыска, положили в мое зимнее пальто, оно висело на вешалке.

— Давайте вернемся немного назад. Вы окончили факультет журналистики в Тбилиси, приехали в Москву. Как так получилось, что вы здесь остались?

— Нет ни одного другого города в мире, где я хотела бы жить. Это у меня с детства. Мне было пять лет, когда в первый раз бабушка с папой привезли меня в Москву. Мы тогда останавливались у Белорусского вокзала в академической гостинице, которую потом снесли. Я очень хорошо ее помню, там рояль стоял, а внизу был магазин «Рыба». И если бы я тогда знала, что вот через улицу перейти — и здесь будет мой дом! Еще в восьмом классе я заявила родителям, что, когда вырасту, буду работать на российском телевидении. Я тогда смотрела программу «Время» и почему-то особенно любила новости культуры.

В ответ на эти заявления в меня летели тапки моего отца, летели пепельницы. Отец говорил: «Моя дочь не будет жить одна». Это все-таки грузинская семья, для него было невероятно, что я уеду из родного дома. Но, окончив тбилисский университет с красным дипломом, я уехала в Москву поступать в аспирантуру. Поступила. И в результате папа был безумно горд.

И удивительно: меня тогда взяли работать на телевидение, в программу «Время», без московской прописки. Это был 1989 год. А в штат меня взяли, когда уволили ведущую Нинель Шахову. А вот как раз в нее я тыкала пальцем в телевизор, когда говорила, что хочу работать в программе «Время».

В 1995 году на телевидение пришел господин Березовский, и всем сотрудникам, с которыми собирались заключать контракт, принесли некий странный договор. В договоре был пункт: если вы услышите, что кто-то неодобрительно отзывается о руководстве телекомпании, вы обязаны прийти в службу безопасности компании и все это рассказать. А я ведь попала на телевидение в момент перестройки, нам позволялось писать и снимать все, что мы считали нужным. Никто не смел ни разу мой сюжет снять с эфира. А я снимала очень разные сюжеты.

Поэтому я ушла. И ушла в никуда. А потом стала делать документальные фильмы и передачи. На канале «Культура» у меня была программа «Русские сезоны, или И целого мира мало». Мне было интересно рассказывать о людях российской культуры.

Я вообще из писательской семьи: папа был журналистом и писателем, бабушкин брат — известный грузинский поэт-академик Ираклий Абашидзе. То есть у меня не семья взяточников.

Мне 63 года. Я прожила всю жизнь и никогда ничего, кроме добрых слов, ни от кого не слышала и никому ничего, кроме добра, не делала. И какой-то застройщик решил, что он вот так может меня облить грязью. Я им этого не позволю.

— В какой момент произошел перелом, когда вы из культурной журналистики пошли в политику?

— Все началось с моего дома. Это был 2016 год. Подо мной на втором этаже много-много лет сидела десятая налоговая инспекция. Потом они съехали, и эти помещения были закрыты года три. В один прекрасный день я услышала, как внизу ломают стены. Я спустилась и увидела, что около арки на улице стоит какой-то наглый парень, который сносит нам ворота. Я сразу вызвала полицию, прекрасно понимая, что сейчас этот человек начнет договариваться с полицией. Но я никогда не перестаю быть журналистом. В любой ситуации я все равно работаю по сбору материала как журналист.

И вот я вместе с полицейскими зашла в помещения, где раньше располагалась налоговая инспекция. И пока этот парень объяснял полиции, что у них пока нет документов, но они будут, ведь стройку ведет налоговая инспекция, я увидела у него на столе огромное количество проектов. И сняла их на телефон. Вот проект по госконтракту — строительство 24 жилых квартир. А у нас во всех четырех подъездах всего по семь квартир. То есть оказалось, что они собирались сделать реконструкцию дома, на что не имели права.

— То есть?

— Я выяснила, что некие чиновники из налоговой инспекции города Москвы собрались сделать из бывших помещений налоговой инспекции № 10 24 жилые квартиры. Когда я написала обращение в департамент имущества Москвы, с вопросом, почему все ломают и трясется весь наш исторический дом, мне ответили, что налоговая делает капитальный ремонт и после его завершения эти помещения будут перераспределены между шестью различными структурами. Я узнала, что кто-то делает все это за государственный счет, выделенный на «гигиенические цели» для всех налоговых инспекций Москвы. Ни одного распорядительного документа о постройке служебных квартир у них на тот момент не было. И когда через мои запросы в администрацию президента это дошло до Федеральной налоговой инспекции, они были вынуждены мне ответить, что строят служебные квартиры для своих сотрудников.

— Как вам удалось поломать их планы?

— Я дошла до личного приема у генпрокурора Чайки. И когда лично Чайка потребовал проверить все мои доводы, они сразу все прибежали, позвали первого заместителя главы налоговой инспекции Москвы. Оказалось, что это он подписывал документы. Он мне угрожал. Когда я выходила из подъезда, меня встречали жители-мужчины, шли вместе со мной и потом провожали до квартиры. Все, что я писала, оказалось правдой. В результате сейчас это квартиры для сотрудников налоговой инспекции, а не хостелы.

— Эта история поменяла ваше представление о том, что происходит в государстве?

— Когда в течение года я стучалась во все органы, впервые обнаружила, что у нас не работает ни одна государственная структура так, как она должна работать. Получается, что я несу ответственность за тех людей, которые стоят за мной. Эти люди на меня рассчитывают. Я до этого никогда не занималась ни политикой, ни обращениями в госорганы. Жила себе и жила, писала, рисовала, лепила. И вдруг я обнаружила, что у нас в государстве не просто бардак, а абсолютная круговая порука для всех бандитов из тех органов, которые с ними должны воевать. Вот сейчас я это испытываю на своей шкуре.

Я ведь раньше не видела лиц чиновников, я им просто посылала письма. А здесь я увидела эти глаза, полные абсолютного безразличия. В них даже была какая-то издевка: неужели ты такая дура, что реально считаешь, что мы для тебя что-то сейчас будем делать? Я же телевизионный журналист, я по глазам, по лицу считываю информацию. И я оттуда ушла в ужасе.

Я восточный человек, меня называют «самый кричащий депутат»: когда я вижу, что что-то не так, мне становится страшно, и я начинаю орать. Я на них наорала, пришла домой и сказала маме: «Через год будут выборы муниципальных депутатов, я их оттуда выкурю и сама пойду в депутаты». Я живу в этом районе и рассчитываю жить здесь до конца своих дней. Когда я перестану быть депутатом, я не хочу вместо благодарных улыбок от жителей получать плевки.

— Что вообще может сделать муниципальный депутат?

— У нас есть бланк, и мы можем на этом бланке посылать запросы и жалобы в госорганы. А так, в принципе, мы по своему статусу такие же активисты, как и жители. Когда я стала депутатом, написала жителям моего района: «Вы никогда не услышите от меня: «Это не в моих полномочиях». Потому что то от одного, то от другого чиновника я слышала эту фразу. Если ты захочешь, это будет в твоих полномочиях. Если я считаю, что права жителей моего района нарушены, пока не доведу до конца это дело, не отступлю. И застройщики это знают. Не было ни одного дела, с которым ко мне обращались жители и которое я бы не доводила до конца, потому что это вопрос моей чести и достоинства.

И потом ко мне потянулись и все остальные районы Москвы. Первая ласточка была из Красносельского района, туда переехала жительница Тверского района. Их исторический дом захватила частная управляющая компания, она, по сути, занималась рейдерским захватом этого дома. Жители обращались и в полицию, и к депутатам, но никто ничего не сделал. И девушка мне написала: «Мне сказали, что единственный депутат, который вам поможет, это Кети Хараидзе. Мы хотим государственную компанию «Жилищник» вместо частной».

— И вы им помогли?

— Да, за три месяца мне удалось сделать то, что не смогли сделать все остальные органы власти. Через три месяца их управляющей компанией стал «Жилищник».

— Вы возглавляете в совете депутатов комиссию по градостроительству. Это самая опасная комиссия?

— Да, это так. Два года назад в связи со стройкой в нашем Тверском районе был убит муниципальный депутат другого района. Почему я вошла в эту комиссию? Когда я боролась с налоговой инспекцией и их стройкой, я изучила все законодательство. Я уже знала, где они имеют право проложить трубу и по какому закону они этого сделать не могут. Кроме того, когда меня выбрали в эту комиссию, я была единственным из наших депутатов, кто входил в комиссию при префектуре.

У нас раньше проходили публичные слушания по межеванию, но мы об этом ничего не знали. У нас отбирали нашу землю, у нас меняли назначение земли, могли, как грибы, расти эти точечные застройки в наших же дворах — мы ничего об этом не знали. Никто никогда не звал жителей на эти слушания, но они якобы голосовали.

Поэтому, как только я узнавала в префектуре, что будут назначены те или иные слушания, обзванивала жителей, которых это касалось, звала их туда прийти, изучить проекты, я предлагала им свою помощь.

Так, например, с 2012 года жители обращались во все инстанции по поводу строительства некоего учебного заведения на Цветном бульваре, 15. Там был огромный пустырь, и жители просили, чтобы им сделали сквер. И я полтора года методично, каждый день этим занималась. И сейчас там сквер.

— Из-за чего начался конфликт между жителями дома по адресу Фадеева, 6 и застройщиком 17 вилл-апартаментов?

— Эти застройщики появились здесь со своим проектом в 2018 году. Они собирались построить 17 трехэтажных коттеджей. Это оформляется как нежилое здание, а на самом деле там люди проживают 24 часа в сутки. Разница в том, что если вы строите жилое здание, это считается нагрузкой на инфраструктуру: нагрузка на детские сады и на инженерные коммуникации в центре, гнилые и старые. И застройщик жилых зданий обычно вкладывается в инфраструктуру. А когда ты строишь апартаменты, ты этого делать не должен. Поэтому у тебя стоимость строительства в разы снижается. Ты никакой ответственности не несешь за те неудобства и в прямом смысле разрушения, которые ты создаешь для других домов.

Жители посмотрели проекты этих вилл и потихонечку стали возбуждаться. Прибежали ко мне. Я пришла на их вторую встречу, и представители застройщика заявили, что проект пока не утвержден. Я спросила их, как они планируют врезаться в коммуникации. Они убеждали нас, что все будет нормально, что они не затронут никаких коммуникаций жилых домов, а присоединятся к уличным коммуникациям. И дальше пошло-поехало. В конце 2018 — начале 2019 года они стали все вырубать и выкорчевывать и начали стройку. Госэкспертиза им согласовала сам проект уже после того, как они начали строительство. Они арендовали часть собачьей площадки до конца года для размещения стройматериалов и поставили временный забор.

В один прекрасный день ко мне снова прибежали жители, они обнаружили, что строители по ночам роют траншею: там, где у них временный забор, заливают все бетоном и ставят капитальный забор. То есть захватывают территорию собачьей площадки. Более того, оказалось, что на их сайте эта территория указана как территория этих вилл. Когда они эти виллы продавали и показывали покупателям территорию, они говорили, что здесь будет ваш сад.

— То есть на собачьей площадке?

— Да. Вы можете представить, сколько стоит сантиметр земли в Тверском районе? Я поднимаю договор аренды земли и вижу, что они нарушают все условия. Я пишу во все инстанции: они нарушают все условия, немедленно расторгните с ними договор. И в результате я их заставила вернуть эту собачью площадку на место.

Смотрите, что происходит дальше. Есть некий застройщик, у которого шавка-депутат отняла землю. Это несколько миллионов стоит. Но это не все: мне снова звонят жители — на этот раз строители у них переносят мусорные контейнеры. Я требую: обратно посадить кусты, мусорку вернуть на место. Но там возведена самая большая вилла, она стоит 11 миллионов долларов. Впритык к ней идет забор, где они специально нарисовали пожарный выход, а по документам у них пожарный выход с другой стороны. И они под то, что у них якобы должен там быть пожарный выход, захотели убрать мусорку. Поэтому они передвигают эти мусорные контейнеры людям во двор, под окна. Чтобы те, кто им заплатил 11 миллионов за виллу, не пострадали.

— Они не собирались это согласовывать?

— Ни с кем. Так получается, что все в Тверском районе знали, что можно позвонить мне: я знаю закон и я вмешаюсь. И создалась ситуация, что им нужно перенести мусорку, а я не даю. Тут начал копать МОЭК и дошел до этой мусорки. Перекопали, уничтожили сквер. Пригнали «Мосводоканал», он начинает копать во дворе у жителей, чтобы врезаться в канализацию жилого дома. И из-за этого начинается весь сыр-бор. Жители перегораживают двор своими машинами, чтобы они не могли поставить мусорку. Знаете, когда мусорку перенесли? Меня отправили под арест 19 июня. 21 июня мусорка была перенесена.

— Как удалось примирить жителей с застройщиком?

— Они должны были врезаться в коммуникации жилого дома, но не имели на это права. Представители застройщика на встречах с жителями говорили: «Мы сейчас прокопаем, если наткнемся на что-то, мы свернем. Вы не переживайте, вы нам только разрешите». А там бомбоубежище. Я им говорю: «Как вы можете работать без проекта? Сколько это будет продолжаться?» С какого-то времени на встречах с жителями стал присутствовал некий человек, которого застройщик нанял, чтобы он взаимодействовал с жителями. Он не справился, и тогда они наняли другого — некоего Степанова, который в нашем уголовном деле является потерпевшим. И вот мне звонит один из жителей — Гурам Григорян (ему другие жители поручили переговоры с представителями застройщика. — Ред.) — и говорит, что новый представитель застройщика хочет с нами встретиться.

А мы требовали переложить 26 метров труб, потому что они были разрушены и врезка в них вызывала бы постоянные аварии в канализации. Мы выяснили, что перекладка труб будет стоить 350 тысяч рублей. Для застройщика это не такая большая сумма. Но на этой встрече этот самый Степанов, которого я тогда увидела впервые, стал нас убеждать, что по смете эти работы стоят два с половиной миллиона. И я понимаю, что здесь что-то не то… Разница какая-то между сметой и реальной стоимостью работ. И весь это скандал я все время выкладываю в фейсбук.

— Правильно я понимаю, что этот разговор с представителем застройщика Степановым совпал с вашим заявлением о том, что вы идете в Госдуму?

— Да, 5 мая заявляю, что иду в Госдуму. Теперь я понимаю, что были люди, которые совсем не хотели, чтобы я прошла в Госдуму. А они понимали, что у меня очень хорошие шансы, потому что в ЦАО я работала практически во всех районах, всем помогала. И застройщик стал инструментом в чьих-то руках. А у него было желание мне отомстить. Я ведь практически, как «репортажи с колес», фиксировала все нарушения, писала во все инстанции, весь район об этом знал, вся Москва об этом знала.

И я показала на видео, как жители Тверского района добиваются своего. Ведь депутат без жителей ничего не может сделать. Если люди, как тараканы, заползли к себе под диван, сидят и молчат, сделать ничего невозможно.

— Как развивались события дальше?

— 4 июня застройщик встретился с жителями и сказал, что согласен на все их условия. А через четыре дня, 8 июня, тот же Степанов пишет заявление, что я у них требую деньги и Гурам требует. И вот 10 июня Гураму приносят взятку — 5 миллионов рублей. И потом еще следующую партию денег (на этот раз «куклу») ему отдают. Его задерживают с поличным. Он дает против меня показания. Говорит, что передал мне половину денег (речь о 15 миллионах рублей — общая сумма). Его отправляют под домашний арест, а меня отправляют в СИЗО. Я не могу понять, в чем вообще состав преступления, который мне вменяют? Что я якобы обещала сделать что-то, что не могла бы выполнить?

— И в вашем зимнем пальто, которое висело на вешалке, они находят 10 тысяч рублей?

— Да. Но повторяю еще раз: эти деньги были подброшены мне на обыске.

— Что вы почувствовали, когда оказались в СИЗО: ярость, досаду, страх?

— С одной стороны, какая-то прострация. С другой стороны, я поймала себя на том, что мне как журналисту интересно понять, как это выглядит. Да, это была ярость, злоба, но я понимала, что за мной стоит половина Москвы, потому что это люди, которым я явно, конкретно помогала каждый день. И самым важным для меня были письма, которые я получала в СИЗО. Когда мне стали приходить письма, я видела, как у сотрудников изолятора менялись лица. Они их читали, и не только цензор. Ко мне там прекрасно относились.

— В СИЗО вы объявили голодовку. Сколько дней вы голодали?

— Я голодала десять дней, на десятый день у меня началась кома по показаниям сахара, а поскольку я не хотела им устроить праздник и отправиться на тот свет, понемножку начала есть.

— На днях начнется судебный процесс. Мы не знаем, чем он закончится. Если случится чудо и вас оправдают, будете ли вы и дальше заниматься политикой?

— Я, конечно же, опять пойду в муниципальные депутаты, потому что это мне интересно. У меня нет детей, мне не для кого что-то воровать. Моя мама умерла, я ее похоронила в марте. У меня никого, кроме мамы, не было, я на нее молилась. Я знаю, что рано или поздно я уйду к маме.

Это самое дорогое, что когда-либо в жизни мне давали. Дороже денег.

Я выросла в семье писателей и журналистов, и вы понимаете, что такое для нас гонорар. Есть гонорар — есть деньги. Нет гонорара, но мы понимаем, что завтра будет новый гонорар… До того, как я стала депутатом, подавала на госконтракты в Министерство культуры и выигрывала тендеры. Когда стала депутатом, сама себе сказала, что не имею права подавать на конкурсы государственных грантов. И мы жили на мамину пенсию, на мою пенсию, на депутатские доплаты, и мне этого хватало. Я сама шью, все, что вы видите в моем доме, 90%, сделано моими руками, даже мебель.

Но несправедливости я не терплю. Я стояла в пикете в поддержку Голунова. Потом начались аресты журналистов, наших коллег. И я написала письмо нашему главному полицмейстеру Баранову, требуя срочно прекратить фабрикацию дел против моих коллег-журналистов и депутатов, моих коллег. И я потребовала срочного созыва совета депутатов Тверского района, чтобы их всех освободили. Я никогда ничего у них не прошу. Если нарушен закон, я у них требую…