Александр Габышев получил известность в марте 2019 года, когда отправился пешком из Якутска в Москву.

В октябре 2019 года в связи с первым уголовным делом против шамана (его обвиняли в призывах к «экстремистской деятельности») комиссия НПА в составе из четырех специалистов приезжала в Якутск и провела психиатрическое освидетельствование Габышева по запросу его адвоката. В заключении эксперты указали, что шаман «страдает хроническим психическим заболеванием в форме шизоаффективного расстройства». Отдельно указали, что он не представляет социальной опасности и не нуждается в строгом принудительном лечении, рекомендовав сначала обычный стационар с дальнейшим переводом на амбулаторное или полустационарное долечивание.

О своем новом походе на Москву против президента, который должен был начаться в марте этого года, Габышев объявил 11 января. 27 января шамана снова задержали и увезли в психдиспансер. А в июле Якутский городской суд вынес решение о направлении Габышева на принудительное лечение в психиатрическую больницу специализированного типа с интенсивным наблюдением. В зале суда на него надели наручники и увезли в СИЗО.

Специалисты НПА полагают, что Габышева намерены упрятать в психиатрическую больницу, подальше от дома и на много лет, совсем не за то, что он порвал одежду и поцарапал сотрудника Росгвардии, а за то, что он объявил третий поход на Кремль. К такому неутешительному выводу пришли врач-психиатр, президент НПА Юрий Сергеевич Савенко и психолог, исполнительный директор НПА Любовь Николаевна Виноградова после личной встречи с шаманом. «Новая» попросила их рассказать о состоянии Габышева — в принципе о том, в каком сейчас положении находится судебная психиатрия.

— Известно, что у Габышева непростой характер. Как вам удалось встретиться с ним и договориться о проведении экспертизы? Что смогли выяснить о якутском шамане?

Л. Виноградова: Адвокат Габышева Ольга Тимофеева пригласила нас в Якутск. Ее подзащитный тогда проходил подозреваемым по первому уголовному делу за «призывы к экстремистской деятельности». Габышев находился под подпиской о невыезде. Встречались с ним несколько дней, в частности, в доме его сестры. У него нет никакой собственности, он аскетичный человек. Мы видели, как устроен его быт, оформлено жилище и совершенно безобидную собаку, про которую писали, что он угрожал ее спустить. Это оказалось смешной выдумкой.

Он рассказал, что после окончания школы поступил на геологический факультет Якутского государственного университета, через год был призван в армию. Служил в Забайкальском крае, где «процветала дедовщина», однако сумел выдержать испытания. «Я стрессы всегда переношу нормально», — говорил он нам. Потом вернулся к учебе, однако вскоре был отчислен из университета в связи с академической неуспеваемостью. Освоил специальность электросварщика.

В 2000 году учился на историческом факультете Якутского государственного университета, очно, потом заочно, потому что ему нужно было работать. На последних курсах был охвачен идеями соединения язычества и христианства, на эту тему готовил дипломную работу. Невзирая на критику научных руководителей, продолжал настойчиво доказывать свою правоту. Женился и принял по настоянию супруги православие, но все равно оставался приверженцем шаманизма. Позже столкнулся с онкологическим заболеванием жены, решил полностью посвятить себя уходу за ней и лечению. Прожил с ней около семи лет, подрабатывал кочегаром в котельной.

Состояние Габышева резко изменилось после смерти жены, он очень тяжело пережил ее смерть, обвиняя себя. На пике депрессивных переживаний решил уйти в отшельничество: одно время голодал, жил в юрте, отказался от мяса и рыбы, питался ягодами и травами, перенес без лекарств грипп, простуды, отравления. Решил, что должен пройти все испытания для того, чтобы «очиститься» и инициироваться в шамана. Так он прожил 2,5 года.

Габышев ничем себя не запятнал, помогал людям. У него появилось ощущение своей миссии: он должен освободить мир, в первую очередь Россию, от злых, по его мнению, сил, которые сидят в Кремле.

— Какие у вас остались впечатления от Габышева?

Л.В.: Очень хорошие.

Ю. Савенко: Очень доброжелательный. К нам он проникся доверием, у него хорошо развита интуиция — моментально чувствует, как к нему относятся.

Л.В.: На вид он субтильный, слабый, но чувствуется внутренний стержень. Если заходила речь о происходящем в стране и его миссии, то тут же проявлял чрезвычайную твердость. Он говорил, что в любом случае сделает то, что должен. Его остановили сейчас, но у него все равно есть время. Такая сверхценная идея.

Ю.С.: Ссылался на Жанну д’Арк и Махатму Ганди.

Л.В.: Он всегда подчеркивал мирный характер своей миссии, никаких насильственных действий. Только изгнать злого духа из президента.

— Не показалось ли вам, что все это как минимум странно звучит?

Ю.С.: Якутия — громадная территория и самый богатый регион, где проживает бедный народ. Был бы демократический режим, они были бы богаче норвежцев. На идеи Габышева власть, видимо, смотрит как на искру, которая может воспламенить. Для нее — это политика. А для него — нет, для него это этическая проблема.

Хотя мы тоже поставили ему диагноз, но мы решительно указали, что Габышев может лечиться амбулаторно. Существуют разные виды лечения и наблюдения помимо амбулаторного: амбулаторное принудительное, принудительное в стационаре общего типа, в стационаре специализированного типа и в больнице специализированного типа с интенсивным наблюдением. А это значит — 5‒7 лет и больше. Обратный ход для смягчения режима — ступенчатый, не можешь сразу уйти домой из больницы специализированного типа. Это злодейство помещать Габышева туда! Сама власть вызывает контрреакцию у людей, не терпящих несправедливости. Она сама раскручивает протест.

Л.В.: В итоге по второму уголовному делу Габышеву провели экспертизу, которая рекомендовала признать его невменяемым. Мы с этим согласны. В тот момент, когда приехал отряд ОМОНа штурмовать крошечную избушку, чтобы забрать его, он был возмущен, размахивал своим «шаманским мечом» и бегал по участку. Но ни на кого не нападал. И сам получил травму головы, более серьезную, чем царапина на бедре омоновца. Эксперты правильно признали, что он не понимал значения своих действий. Его должны были освободить от уголовной ответственности и назначить принудительные меры медицинского характера, поскольку он находился в состоянии психического расстройства. Но не в больнице специализированного типа с интенсивным наблюдением.

Ожидаемым для Габышева могло быть назначение принудительного лечения в стационаре общего типа с последующим переводом на амбулаторное лечение. Это более-менее свободный режим. А стационар специализированного типа да еще с интенсивным наблюдением заведомо означает заточение Габышева на долгие годы в закрытое учреждение среди реально опасных пациентов. Там очень жесткий режим, человек не имеет права выйти из палаты-камеры без сопровождения охранника, в туалет выводят строем несколько раз в день. В остальное время — в ведро.

— На какой срок направляют в такие условия?

Л.В.: В том-то и дело, что сроки не оговорены.

Ю.С.: Это страшно давит психологически.

Л.В.: Многие правозащитники выступают за то, что срок лечения не должен превышать уголовное наказание по данной статье. Мы сталкивались в своей практике, когда человека осудили за кражу колбасы в магазине, но признали невменяемым.

Это неизбежно процесс на несколько лет, поэтому мы беспокоимся за судьбу Габышева.

— Что вас не устроило в государственной экспертизе якутских врачей?

Ю.С.: Мы не оспаривали диагноз, а оспаривали практические меры. Самое главное — нужно было ограничиться амбулаторным принудительным лечением, на которое он мог дать согласие. Если нет, то автоматически было бы стационарное лечение общего типа. В тот перерыв, что получился [перед вторым задержанием], он отказался от своей деятельности. И как бы вылечился, а ему в противоречие с диагнозом и со всеми статьями законов назначили самые тяжелые условия для лечения, которые могут скорее декомпенсировать болезнь.

Не стоит забывать, что врачи, вынося назначения, не всегда вольны в принятии своего решения. В первый раз, когда Габышева доставили в психиатрический диспансер, врач отказался его принимать — не было оснований. Это был достойный поступок! И выразительное свидетельство состояния больного. Но приехавшие с ним сотрудники в штатском сумели уговорить Габышева добровольно пойти в больницу. И он согласился, что нехарактерно для бредового больного.

А в последний раз Габышев находился в Республиканском Якутском психоневрологическом диспансере в отделении общего типа. Летом его уже собирались выписать на амбулаторное лечение, но судебных психиатров поторопили с экспертизой и быстро оформили заключение в суд с самой жесткой рекомендацией.

— Применим ли термин «карательная психиатрия» к его делу?

Л.В.: Безусловно!

Ю.С.: Я всюду пишу, что это политическое дело, так как никакой психопатологической опасности Габышев не представляет. В условиях авторитарного режима власть все политизирует, даже колдовство.

— Независимая психиатрическая ассоциация — неизменный жесткий оппонент положения дел в российской судебной психиатрии. Какая сейчас ситуация с проведением экспертиз? Встречали ли вы за свою практику заключение экспертов, которое носило, грубо говоря, заказной характер?

Ю.С.: Конечно, это дело Косенко (бывший фигурант «болотного дела», приговоренный к принудительному лечению в стационаре общего типа. — Ред.). Меня тогда объявили агентом ЦРУ за то, что я выступил с осуждением судебных психиатров, которые признали Косенко невменяемым. Хотя он аккуратно добровольно лечился амбулаторно и не представлял никакой опасности, и все равно назначили принудительное лечение в стационаре.

Л.В.: Сказать, что бывают заказные экспертизы, когда врачам звонят и предлагают принять конкретное решение, мы не можем.

Ю.С.: Это недоказуемо!

Л.В.: И раньше этого не было. Это — то, что витает в воздухе: врачи сами чувствуют, в каком случае надо принять какое решение. Или бегают консультируются, но нигде это не отражено.

Ю.С.: Я работал в институте им. В.П. Сербского. При проведении экспертизы имеешь право на особое мнение, но если пользуешься им, то тебе создают невыносимые условия работы.

Л.В.: Хотя есть примеры, когда не хватает доказательств, чтобы привлечь к уголовной ответственности, но можно отправить в психиатрическую больницу. Недавно к нам обратились представители экоактивистки (в августе девушка с арбалетом забралась на тополь в Бабушкинском парке культуры и отдыха, протестуя против сноса домов в районе по программе реновации. — Ред.). Ее обвинили в хулиганстве. Девушке провели амбулаторное обследование, но эксперты не смогли ничего выявить и направили на стационарную экспертизу. Это уже некоторая угроза и попытка оказать на человека давление. Ведь никто не хочет находиться три недели в закрытом диспансере в непростых условиях.

Ю.С.: Власть успешно добилась своей цели: в профессиональном сообществе разлит страх перед режимом, в обществе — перед психиатрами.

Л.В.: Идет такая перестраховка. Раньше чаще назначали амбулаторное принудительное лечение. Сейчас мы редко встречаемся с такими заключениями. Теперь в основном назначают стационар, и это надолго. Как будто эксперты боятся, что им что-то будет за такое «мягкое» решение.

— Что, на ваш взгляд, необходимо кардинально менять при проведении психолого-психиатрических экспертиз? Как эта система должна работать?

Л.В.: Должна быть независимая экспертиза и альтернатива.

Ю.С.: Самое коренное — это реально независимый суд. Судебная психиатрия зажата между следователем и судом. Следователь формулирует вопросы, а эксперт не вправе собирать какой-то дополнительный материал за рамками поставленных задач. Только настоящий эксперт затронет дополнительные вопросы. А судьи у нас говорят: у нас нет оснований не доверять государственным экспертам, и любые наши доводы — глас вопиющего в пустыне.

Л.В.: Было время, когда суды поручали нам проведение судебных экспертиз. Но в 2002 году в результате угроз Минюста нам пришлось отказаться от этой практики, сейчас мы проводим только внесудебные экспертизы. Раньше у специалистов были права намного шире, и мы могли оспорить решения государственных экспертов. И суд назначал повторную экспертизу в другом месте.

В 90-х годах наших специалистов включали в экспертные комиссии института им. Сербского. Сейчас это давно ушло в прошлое.

Даже когда суд назначал независимую экспертизу, и мы были включены постановлением судьи в состав комиссии, нас все равно не пускали. И хотя это судебное решение не было выполнено, никто не понес за это наказание.

Ю.С.: Анекдотично, что меня не пускают на территорию института в библиотеку!

— Когда произошел этот переломный момент, что перед вами закрыли дверь?

Л.В.: В начале 2000-х, в соответствии с общей ситуацией в стране.

Ю.С.: Психиатрия — самый тонкий индикатор атмосферы в стране.

Л.В.: Присутствие любого независимого человека на экспертизе помогает и дисциплинирует. Еще одна проблема, в том, что эксперты страшно перегружены. Посмотрите, сколько проходит экспертиз через психиатрическую больницу им. Н.А. Алексеева и институт Сербского. Так нельзя работать. Когда на экспертизу приходит человек со стороны, на них это действует. Мы выступаем за то, чтобы хотя бы пускали адвокатов. И защитники имеют на это право. Но в институте Сербского берут подписку с испытуемого, что он не требует, чтобы на его комиссии присутствовал кто-то еще.

Ю.С.: Наши судебные психиатры называют себя независимыми экспертами. Действительно, экспертиза по определению всегда независима. Но всем ясно, что такое независимый. Поэтому более точный вариант — состязательная экспертиза, когда эксперты выступают с разных сторон. Важно, чтобы была дискуссия.