42 часа, чтобы сломать, 4 дня — чтобы уехать

Через пару недель ему исполнится 30. Украденных по сфабрикованному делу 3,5 года Игорь счел достаточным, чтобы все оставшиеся прожить где угодно, только не здесь.

— Освободившись, я пробыл в Петербурге буквально четыре дня и уже 27 июля выехал, как раз перед апелляционным судом по надзору, — рассказал Шишкин «Новой».

В чемодане — минимум одежды, витамины и книжка «Исход» Петра Силаева, активиста российских антифа, уехавшего из страны после «химкинского дела» и получившего убежище в Финляндии в 2012-м. Из тех, о ком эта книга, многих давно нет в живых — как антифашистов Федора Филатова или Ивана Хуторского, убитых неонацистами из группировки БОРН (запрещена в России. — Ред.).

Тогда многие антифа стали серьезно заниматься самообороной. После гибели Филатова ежегодно проводили посвященный ему турнир «Не сдавайся!» по смешанным единоборствам. Первый организовал Хуторской, а когда убили и его, одним из организаторов турниров стал Игорь Шишкин. Он же будет первым осужденным по делу «Сети» — где тренировки, обучение оказанию первой медпомощи и игры в страйкбол обернутся доказательствами «овладения преступными навыками в террористических целях».

Признание вины и сделка со следствием позволили рассматривать его дело особым порядком — без исследования доказательств. Заседание шло бойко, председательствующий много шутил. Пока не запнулся при сопоставлении дат в протоколах:

Но разбираться с этим суд так и не стал.

На самом деле Игоря задержали раньше — 25 января, когда он вышел выгулять свою собаку, лабрадорку Соню. О том, что с ним было в следующие 42 часа, он расскажет только теперь — оказавшись в безопасности. То есть за пределами России. Подтвердив, что и так все понимали — от правозащитников до прокуроров и судей.

Задержанием Шишкина (как и Виктора Филинкова, и проходившего свидетелем Ильи Капустина) руководил оперативный сотрудник ФСБ Константин Бондарев. Схему работы силовиков опишет Виктор Филинков, первым заявивший о пытках: увозящий в лес минивэн с темными стеклами, где под избиения и удары электрошокера заставляют заучивать признательные показания, которые потом старший следователь Геннадий Беляев уже в кабинете на Шпалерной перенесет в протокол. О пытках расскажут и пензенские фигуранты — только там используют «шарманку» с оголенными проводами. В случае с Шишкиным пустили в ход весь арсенал: шокеры в минивэне и адскую машинку в лесу.

— Им что, шокера было мало?

— Ну у них же на каждого задерживаемого есть досье, — пытается Игорь понять логику своих мучителей. — А я давно был у них в картотеке как радикальный антифашист, да еще владеющий единоборствами. Поэтому «принимали» меня жестко. А судя по их арсеналу, видимо, хотели окончательно сломать мою волю, что и получилось, к сожалению. До леса я еще активно отказывался от «общения», поэтому сделали все на уровень выше. Витю [Филинкова] вон вообще сидя везли в бусе, а меня сразу кинули на пол минивэна, придавив сверху ногами в тяжелых ботинках.

К тому времени у Шишкина уже была сломана нижняя стенка глазницы — бравшие его у дома силовики отрекомендовались жестким ударом кулака, одетого в перчатку с накладками. И только потом, под новые удары, раздалось: «Работает ФСБ!»

— Соню закинули в другую машину — оперскую «приору», которую она благополучно заблевала. Забавно, что через пару месяцев меня на ней же возили на психоосвидетельствование. Меня сильно укачало и тоже вырвало. А Соня с тех пор очень плохо реагирует на незнакомых мужчин.

Собачьему поводку тогда тоже нашлось применение.

— Когда вывезли в лес, — рассказывает Игорь, — меня бросили лицом в землю и связали «ласточкой». Это когда выламывают все тело, стараясь притянуть к голове задранные кверху ноги с помощью веревки, продетой через рот, и застегнутые наручниками за спиной руки. А в моем случае это был поводок. Потом к моим большим пальцам подключили провода и пустили ток.

Когда Игорь согласился подписать все, что скажут, повезли в управление ФСБ на Шпалерную. Там, по его словам, он попытался снова «пойти в отказ» — «наивно подумав, что самое страшное закончилось». Но получил новую порцию ударов, под угрозы повторить поездку на «скорой помощи».

— От кого исходили эти угрозы, и кто наносил тебе удары уже в здании ФСБ?

— Бил сотрудник в маске. Не знаю, кто он. А угрожал Бондарев.

— Это происходило в присутствии следователя?

— Да, Беляев был в этот момент.

Утром 27 января Игоря повезут в больницу на медосвидетельствование, где сделают и компьютерную томографию, показавшую перелом стенки глазницы (есть в распоряжении «Новой»).

В СИЗО Шишкина доставили в таком виде, что руководство изолятора вынуждено было подать рапорт «об обнаружении признаков преступления» (по статье о превышении должностных полномочий с применением насилия). Сделали они это, правда, только 19 февраля — хотя Шишкин поступил к ним тремя неделями раньше. Проверка следователя регионального военного СК ожидаемо не выявила ничего противоправного в действиях силовиков. Как и в случае с проверкой заявлений о пытках Филинкова и Капустина (последнему не поможет и сделанная им судмедэкспертиза — подтвержденные ею десятки ожогов от тока проверяющие спишут на «укусы клопов»).

Но проверка по рапорту СИЗО подарит важный документ: в отказном решении будут приведены показания Бондарева, где он признает, что задержал Шишкина около 18 часов 25 января, возле его дома. По такой же схеме, по которой выпали из дела 30 пыточных часов Виктора Филинкова, у Игоря Шишкина «пропало» 42 часа.

Выбор в предложенных обстоятельствах

— В монологе «Медиазоне» ты упоминаешь, что отказался подписывать предложенную операми бумагу с отказом от общения с ОНК — «интуитивно поняв, что это еще поможет, так и случилось». Буквально на следующий день (27 января), поясняешь ты, пришли Яна Теплицкая и Екатерина Косаревская из ОНК, которых ты горячо благодаришь. Тогда они могли видеть только твои лицо и руки, на тыльной стороне ладони заметили точечные ожоги. Второй раз — 30 января, когда ты сообщил им, что такие же есть на спине. Им удастся это зафиксировать, добившись полного осмотра, только при третьем посещении, 2 февраля. Но в промежутке, 29 января, ты пишешь записку друзьям и близким, где просишь поддержать жену Татьяну и «не создавать информационный шум — нам этого сейчас не надо».

— Про ОНК я особо ничего не знал, просто понял интуитивно, что это может пригодиться. Когда они приходили, я еще не выбрал стратегию действий, поэтому оставлял «запасной аэродром» в виде этого освидетельствования. По тем же соображениям просил не создавать шум — допуская, что выберу путь «непротивления», как и получилось. Но в то же время это был шанс дать понять людям, как все было на самом деле.

— Ходатайство о соглашении со следствием ты подашь 7 февраля, когда в твое дело вступает адвокат Дмитрий Динзе. Ты, похоже, в курсе дискуссии, возникшей после его высказываний в фейсбуке, где Динзе обвиняет Яну и Катю в том, что «без согласования с защитой и лично Шишкиным, наверное, под давлением известной правозащитной организации <…> пытались дать ход заявлению о применении к Шишкину пыток». Мама одного из пензенских фигурантов рассказывала мне, что хотела подключить Динзе к защите своего сына, а тот якобы ответил, что берется за дела по таким статьям только в случае признания вины и заключения сделки со следствием. С тобой было иначе? Ты в своем тексте на «Медиазоне» утверждаешь, что принял решение сам. И утверждаешь, что и теперь поступил бы так же.

— Сожалею, что не уточнил в том тексте: имел в виду, что ПОСЛЕ пыток в Пензе, после первых показаний ребят, из-за которых задерживают Филинкова, Бояршинова и меня, после наших пыток и показаний, взвесив, что нас в любом случае посадят, — да, поступил бы так же, заключил бы «досудебку». Конечно, «если бы все было по-другому» — то, да, поступил бы по-другому.

— Я спрашивала Динзе после суда, неужели для него не было очевидно, что десятки ожогов на спине и прочие травмы не могли быть получены на тренировке, как вынудили тебя написать. Почему не увидел самооговора в твоих показаниях, не пытался разобраться. Полагаю, он дважды сказал мне неправду. Заявив, что обращался к руководству изолятора с просьбой вывезти тебя на томографию, но получил отказ. Хотя материалы томографии есть. И когда сказал, что из твоего спортклуба «были запрошены данные — действительно, он [Шишкин] там был [перед задержанием]. И предоставили даже человека, с которым он там спарринговал». Но в материалах дела и проверки военного СК говорится, что Шишкин отказался назвать спарринг-партнера.

— Про «предоставленного» человека, с которым спарринговал, слышу в первый раз, забавно. Свое общение с другими людьми Динзе со мной не согласовывал. Возможно, потому что ездил ко мне не часто — все-таки он из Москвы.

— На суде Динзе заявлял, что Шишкин «признает ошибкой, что не донес на участников «Сети», о чем сожалеет». Ты действительно выражал такое сожаление?

— Конечно нет, никакого сожаления не было. Просто

— Ты видел открытые письма других фигурантов (Шакурского, Пчелинцева, Филинкова), где они высказывали свое отношение к твоей сделке со следствием? Виктор, например, писал тогда: «Я был знаком с ним номинально, свои взгляды с ним не обсуждал — так что тут у меня один вопрос: какого [неценз.]? Он даже теоретически не мог знать того, о чем говорит! В общем, понять негодование пензенцев по поводу оговора я могу. И присоединиться. Можно ли осуждать Игоря? Можно. Нужно ли его бросить? Я думаю, что нет. Не Игорь тут враг, он тоже жертва».

— Видел, конечно. Воспринял с пониманием. Возразить мне нечего, у каждого своя жизнь. Просто все тайное рано или поздно становится явным, и кто как после этого станет смотреть в глаза людям — вот в чем вопрос.

— Тебе известно о какой-то реакции на твой текст в «Медиазоне» со стороны знакомых, товарищей, бывших активистов антифа-движения? Из того, что видела я, — есть, скажем так, сожаление, что не видишь проблемы в том, как твоя «досудебка» отразилась на судьбах товарищей. Подельники, допустим, сами не шестикрылые серафимы. Но за все время — следствия, судов — не было колебаний, ты, правда, не рассматривал возможность отказаться от выбитых под пытками показаний?

— Мне уже давно довольно безразлично мнение неблизких людей, а из знакомых и товарищей никто негативно не отреагировал. Конечно же, колебания были, но понимание, что мы в любом случае сядем, хоть с отказом от показаний, хоть не, — останавливало. Я не герой-революционер, как многим бы хотелось думать, а простой человек, как и все. И класть свою жизнь на эфемерные цели, играть в «мальчиков-зайчиков-веганов-музыкантов» и за это получать огромные срока — повторюсь, не мой выбор. Или как один фигурант из Пензы «переобуваться» — «сотрудничаю, ой нет, заявляю о пытках, ой, а можно мне досудебку? А, нельзя? Тогда ладно, пойду в отказ, чтоб деньги на адвоката и передачки мне скидывали», — такое тоже не по мне.

— В показаниях ты говорил, что «разделял анархистскую идеологию с 2012 года». Теперь с анархизмом покончено? Будешь дистанцироваться от всякого «активизма» вообще?

— Анархистские взгляды — это ведь не догма какая-то, это просто мое восприятие мира через призму моего воспитания, взросления и опыта, которое сформировалось годам к 16 и ближе всего было к условному определению «анархизма». Нет, эти взгляды не изменились кардинально. Дистанцироваться не намерен, но в «страйкбол» больше играть точно не буду.

— Как тебя приняли на зоне — там были наслышаны о деле «Сети» и твоей позиции?

— Нет, наслышаны не были. Но бывший библиотекарь выписывал «Новую» и узнал меня. Приняли нормально, особое отношение было со стороны администрации. Довольно подозрительно отнеслись, далеко не сразу разрешили выходить на работу.

Частично из-за статьи (есть негласная установка специально создавать плохую характеристику «террористам», чтобы не подавали на УДО и прочее), частично из-за разногласий с администрацией. Работал я оператором газовой котельной, кучу полезных навыков получил. Учился — получил диплом сварщика, хоть и был на занятиях всего пару раз. Еще им по запросам не пришли документы о моем образовании, поэтому записали меня в школу, 9–11-й класс. Там была опция ходить на иностранный язык, но, к сожалению, по времени я совсем не успевал. Постоянно занимался спортом, читал, общался с людьми. Всё как и в обычной жизни практически.

— Длительные свидания давали с близкими?

— Свидания был, как положено — раз в три месяца. Но один раз меня прямо перед свиданием посадили в ШИЗО, ну и еще примерно девять месяцев в общей сложности зона была закрыта на карантин.

— Что на зоне оказалось самым трудным?

— Самым трудным было принять эту всю «блатную» систему, но мы живем в обществе, и то общество диктовало свои «законы», которые поменять я был не в силах, поэтому некоторые моменты все равно нужно было принимать.

— В колонии приходилось общаться с сотрудниками ФСБ?

— Приходилось.

— Адвокат при этом присутствовал?

— Нет.

— Если после выхода твоего текста с рассказом о пытках кто-то из осужденных по делу «Сети» инициирует его пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам, ты готов оказывать посильную помощь? Выступать свидетелем, дать показания о действиях конкретных сотрудников ФСБ?

— Абсолютно точно — да. Все, что в моих силах, готов сделать. Кроме приезда на допрос в Россию.

— Документы на получение статуса политбеженца уже подал?

— Да. Надеюсь, все будет хорошо. Насколько я знаю, уже человек семь из тех, кто так или иначе оказался под ударом из-за дела «Сети», получили тут убежище.

— А на родине тебя не объявили в розыск?

— Во всяком случае, мне ничего об этом не известно. И к родителям моим пока никто не приходил.

— Чем думаешь заниматься в Европе?

— В Европе планирую жить так же, как и раньше, только без оглядки на каждый минивэн.

Комментарий

Виктор Филинков: «Чего вы еще от них хотите? Сделать из них еще больших мучеников?»

Виктор Филинков сейчас на этапе — он длится уже два месяца, хотя обычным порядком из Питера в Оренбург (где будет отбывать наказание) можно доехать за полтора дня. Виктор прочел выпущенный «Медиазоной» монолог Игоря Шишкина и по просьбе «Новой» прокомментировал его:

«После задержания от Кати и Яны мне стало известно, что Игорю нанесли еще больше повреждений, чем мне. Когда нас [Филинкова, Бояршинова и Шишкина] повезли этапом в Пензу [на очные ставки], нас троих сначала рассадили по разным «купе». Но, видимо, дело Игоря выделили в отдельное производство из-за досудебки, и номера не совпали. Конвой решил, что мы не связаны, и посадил нас вместе.

выкрикивая приветы и разные подбадривающие фразы Юлику, который сидел в одиночке. Было очень классно, я был счастлив.

Разумеется, мы с Игорем обсудили вдвоем наши позиции. Когда привезли в Ярославль, нас посадили сначала на «вокзальчике» (транзитное помещение из нескольких малюсеньких, 2х4, камер. — Ред.) втроем, с Игорем и Юликом. Я говорил, что моя позиция — это тоже вариант борьбы. На что парни говорили, что это неэффективно, и я с ними абсолютно согласен. Основной довод таков: наши «принудительные» показания не делают нас виновными, и из дела ясно, что оно сфабриковано. В том числе, что показания пишутся не нами. Любому адекватному человеку после отчета ОНК о повреждениях, обнаруженных на теле Игоря, и официальной версии, что он получил травмы во время занятий спортом, понятно, что дело здесь нечисто. Аналогично должно быть понятно, что Юлик, начавший давать показания после четырех месяцев пресс-хаты в Горелово, в которую его перевели из «Крестов», начал давать их не добровольно.

Причем посмотрите на эти показания: Игорь в суде на мой вопрос, откуда у него такие подробные сведения о террористическом сообществе, прямо так и сказал — от оперативных сотрудников. И Юлик, который говорит: «Ходил на тренировки, меня задержали и объяснили, что это терроризм. Я не хотел, раскаиваюсь». Чего вы еще от них хотите? Сделать из них еще больших мучеников?

Я счастлив, что Игорь отсидел 3,5 года, а не 7 лет (столько дали Филинкову. — Ред.). Я недоволен, что Юлику не дали особый порядок. Всем, кому что-то непонятно, можете пойти на […].

Тем не менее, моя процессуальная позиция отличается от их позиции. Возможно, я боюсь кому-то не понравиться. Или я всю жизнь подсознательно шел к тому, чтобы стать мучеником. Сам я рационализирую это так: принципиальный до глупости».