В конце марта мне позвонила любимая тетя Люся из Петрозаводска. На день рождения она получила невероятный подарок — именем ее деда, моего прадеда, Михаила Давыдовича Иссерсона, назвали улицу в самом центре города, у Онежского озера, в двух шагах от дома, где она живет, и напротив больницы, которой прадед посвятил большую часть жизни.

— Динка, ты представляешь, что это навсегда?! — сказала тетя. — Это новая улица, приезжай скорее, пойдем смотреть, как ее прокладывают.

Наутро я села в машину и поехала в Петрозаводск. И все эти без малого шесть часов по Мурманской трассе думала, как справедливо в общем-то получилось. Потому что не было в Петрозаводске человека, особенно старшего поколения, который бы не знал Михаила Давыдовича. Он умер больше полувека назад, но когда я бываю на маленьком кладбище у Соломенского шоссе, где рядом с прадедом похоронены мои мама и бабушка, то до сих пор встречаю людей, которые подходят со словами: «доктор Иссерсон спас мою маму… бабушку…»

На больнице, которую он, один из организаторов здравоохранения в Карелии, создал, давно висит мемориальная доска с его именем. Иногда тетя Люся из окна смотрит, как светятся в темноте окна его больницы. К вечеру, когда я добралась до Петрозаводска и мы уже пили чай с плюшками, тетя отдернула занавеску и сказала: «Вот и дед по ночам подходил к этому окну, глядел на окна больницы и, если чувствовал беспокойство, надевал пальто и шел через дорогу проверить, все ли в порядке».

Будучи совершенно мирным человеком, он прошел четыре войны: от молодого доктора на Русско-японской до убеленного сединами врача на Великой Отечественной.

Порт-Артур

…В Русско-японскую войну, ту самую, где мы «про…рали Цусиму», прадед был военным врачом в полевом госпитале в Порт-Артуре. За что впоследствии получил орден Святого Владимира 4-й степени. Когда японцы догромили русский флот, прадед остался в захваченном Порт-Артуре вместе с ранеными матросами. Через два месяца моряков начали возвращать во Владивосток, и японское правительство предложило ему работать врачом у них. Российская же сторона обещала вывезти на родину, но не через Владивосток и дальше поездом, а пароходом, через Индийский океан. Этим же извилистым путем должны были вывозить часть раненых.

К этому времени молодой доктор был без памяти влюблен в сестру милосердия Зиночку, с которой познакомился в Порт-Артуре. Они посовещались и, решив, что их помощь будет нужна на корабле, сказали, что поплывут в Россию. Много лет спустя прадед вспоминал, как, цепенея от ужаса, шли через Желтое море, кишевшее подводными минами, в ближайший к Порт-Артуру китайский порт Чифу. Оттуда он наконец послал телеграмму родителям, которые много месяцев не имели о нем никаких вестей.

Михаил с Зиночкой сели на корабль, и он полтора месяца шел в Одессу, останавливаясь в Гонконге, Сайгоне, Сингапуре, Александрии, Константинополе… В пути Михаил сделал Зиночке предложение. (Они прожили вместе 16 лет — до самой ее смерти, и младшую дочку назвали Зиной.) В портовом Коломбо он купил ей шелковую шаль. Хотел подарить длинную нитку ярких коралловых бус, но она попросила коротенькую, нежно-розовую, гладкую, которая легко умещалась в ладошке.

…Индийская шаль, к сожалению, до наших дней не дожила. А бусы живы. Это были любимые бусы моей мамы. Потом стали моими. Когда кораллы берешь в руку, ладони становится тепло —

Гражданская

…К 1914 году Михаил Иссерсон был уже опытным хирургом. Он вернулся в Карелию, где еще его отец был земским врачом, и в маленьком провинциальном Петрозаводске делал сложнейшие операции на суставах, по трепанации черепа, больным раком, на которые не всегда решались в столичных клиниках. Слава о нем шла по всей Олонецкой губернии, и народ к нему ехал из дальних деревень.

Когда началась Первая мировая война, он ушел на фронт и несколько лет провел в дивизионных лазаретах. В Гражданскую вернулся в свою родную больницу, которая тоже напоминала военный госпиталь — столько в ней было раненых красноармейцев. Много лет спустя его дочка, Зина, тоже ставшая хирургом, вспоминала, как однажды, придя домой совершенно измученным, он за ужином рассказал, что утром, во время обхода, зашел в большую палату — там стояла гнетущая тишина. Он осмотрел больных, тяжело вздохнул около красноармейца Федорова — у того уже заострились черты лица и не было никаких шансов выжить, взял следующую историю болезни и только тут понял, почему в палате так тихо. На койке стонал двадцатилетний белогвардеец Топиас Ингинен. Все в палате напряженно смотрели на доктора. «В операционную», — сказал он про белогвардейца и подумал, что еще на рассвете они могли стрелять друг в друга, а теперь умирают рядом. А он — врач, и у него нет выбора, кого спасать.

Пять тысяч доноров

…22 июня 1941 года Михаил Давыдович, к этому времени патриарх карельской медицины, ему было уже 67 лет, с раннего утра собирался на дачу. Добраться до нее можно было только по Онежскому озеру. Они с зятем (Василием Александровичем Барановым, выдающимся хирургом, его именем названа республиканская больница) спускали лодку на воду, когда услышали, что началась война. Михаил Давыдович покрепче привязал лодку к пирсу и пошел в больницу.

Почти два месяца хирургическая лечебница на нынешней улице Кирова, как и 20 лет назад в Гражданскую войну, напоминала военный госпиталь. После бомбежек привозили раненых, оперировали, выла сирена, но доктора оставались на своих местах.

Через полтора месяца стало понятно, что Петрозаводск не удержать, и больницу начали готовить к эвакуации.

В конце августа 41-го года на петрозаводской станции была заготовлена последняя партия крови для фронта. Больных погрузили на пароход, а госпитальный скарб — на баржу, которые ушли в Подпорожье. В Подпорожье баржу разгрузят, переложат все на грузовики и погонят в Пудож. Огромными усилиями, в основном женщин — медсестер и врачей, ворочавших тяжеленные ящики, уже 9 сентября в Пудоже заготовят первую партию крови. Казалось бы, маленькая, но победа, однако через неделю все снова пришлось грузить на пароход и перевозить в Медвежьегорск. Осеннюю Онегу при этом изрядно штормило. Трудно представить, как доктор Иссерсон мог все организовать и вдохновить людей, но через несколько дней «медвежьегорская» кровь уже летела на фронт. А 23 октября, не успев передохнуть, коллектив станции снова грузил оборудование — теперь в Беломорск. Линия фронта наступала.

В Беломорске большая часть населения была эвакуирована, в окрестных деревнях про донорство никто не слышал. Приходилось колесить по разбитым осенним дорогам, проводить с людьми разъяснительную работу, растолковывать, что сдать кровь — это не страшно, а на фронте ее ждут с нетерпением. В Сегеже и Кеми удалось открыть два маленьких филиала станции. Собранную кровь доставляли на попутках, когда подморозило — на лыжах, нередко попадая под бомбежки. Поверить в это трудно, но меньше чем через год у станции было 5 тысяч доноров, в день на фронт отправлялось до 40 литров крови.

В архивах Михаила Давыдовича есть фотография, где он с группой рабочих Горьковского авиазавода и летчиков стоит у самолета «Карело-финский донор». На этот истребитель Ла-5 деньги во время войны собирали доноры и сотрудники станции. Много лет спустя прадед вспоминал, как смотрел в небо на улетающий истребитель и думал: раз это смогли — сможем всё!

Улица

…Пока улица Иссерсона — это огромная строительная площадка. На месте запущенного пустыря работают экскаваторы. Мы с тетей остановились у шлагбаума и стали смотреть на эту, только нам пока понятную красоту. Пока мы обсуждали, успеют ли положить асфальт до декабря, как написано на информационном стенде, или нет, и какие наряды лучше надеть на торжественное перерезание ленточки, подъехал огромный КамАЗ с песком, обдал нас облаком дыма и раздраженно погудел. Тетя хотела рассердиться на такую непочтительность, но потом махнула рукой и рассмеялась — пусть гудит, он же НАШУ улицу строит.