В общем-то он мог бы стать героем сразу нескольких книг. Приключенческого романа, например.
Владимир (Вольдемар, Маркус-Вольф, Мордехай-Вольф) Аронович Хавкин родился в небогатой многодетной семье, и бедность преследовала его по пятам едва ли не полжизни. Он поступил в Новороссийский университет в Одессе на естественный факультет, где стал любимым учеником первого отечественного лауреата Нобелевской премии Ильи Мечникова. Впрочем, Мечникова на родине ценили не особенно, относились с осторожностью, и возглавлявшие министерство чиновники вздохнули с видимым облегчением, когда профессор принял приглашение Пастера и покинул пределы Российской империи — навсегда.
Карьера же самого Хавкина могла оборваться, не успев начаться. Он стал членом «Народной воли». Его дважды отчисляли из университета. Дважды он оказывался в тюрьме.
Прокурор Киевского военно-окружного суда генерал Стрельников, «находящийся в городе Одессе для производства по высочайшему повелению дознаний о государственных преступлениях», начал «очищать» юг России от крамолы. «Он захватывал десятки людей, совсем непричастных к революционной деятельности. Это делалось систематически по любому оговору, — писала впоследствии Вера Фигнер. — Бездушный и жестокий человек, он цинично издевался над своими жертвами. На мольбы матерей отвечал: «Не просите — ваш сын будет повешен!..»
Будем честны: революцию в России готовили и Стрельниковы, и Фигнеры; жестокость одних неминуемо порождала беспощадность других, и ни те, ни другие вырваться из этого кольца не могли и не желали.
Красавица Фигнер (носившая говорящую кличку «Вера-револьвер») организовала убийство прокурора. За ним последовали приговоры.
Хавкину неправдоподобно повезло: доказательств его соучастия не нашли, ограничились постановлением о надзоре,
даже дали окончить полный курс…
Подоспевшее приглашение в Лозаннский университет оказалось как нельзя кстати.
…В Лозанне было скучно, хотя платили приват-доценту хорошо. И приват-доцент ни секунды не раздумывал, когда профессор Мечников написал, что появилась возможность перебраться в Париж — на должность помощника библиотекаря в институт Пастера. Днем он в библиотеке и работал, ночи уже не юный (тридцатилетний) энтузиаст проводил в лаборатории…
Один из страшнейших серийных убийц в истории человечества — бацилла холеры — оказался, как это, впрочем, часто бывает, капризным и ранимым, требующим по отношению к себе внимательного и бережного отношения, что не мешало ему самому уничтожать своих жертв десятками тысяч. Питательный мясной бульон строго определенной температуры — вот, оказалось, условие содержания. Этих бацилл в своей лаборатории Хавкин вывел достаточно, чтобы уничтожить мир без остатка.
Первого своего кролика он заразил холерой в 1892 году.
Он привил холеру и себе, а затем ввел противоядие, ту самую «сыворотку Хавкина», спасшую затем миллионы людей. Температура поднялась до сорока градусов, потом спала.
Можно было ставить эксперимент на людях.
Взял троих русских политэмигрантов, своих друзей. Назову их имена: Георгий Явейн из Петербурга, Михаил Томамшев из Тифлиса и москвич Иван Вильбушевич.
Конференция по итогам этого эксперимента стала триумфом.
Многовековое (скажем мягко) несовершенство медицины. Лечить не умели ничего. Ничего не понимали. Врачевали по наитию. С поставленной задачей справлялись разве что знахари да шаманы, за это их аттестовали слугами дьявола и сжигали нещадно. Дипломированные же медики были удивительными, но напыщенными, сказочными невеждами. Самых талантливых выручал богатый опыт, а неталантливых не выручал. Реально спасала людей, попавших в их руки, разве что военно-полевая хирургия: резали (без наркоза, естественно) руки-ноги, зашивали рваные раны, перевязывали, дезинфицировали даже… Руки по локоть в крови — это про них.
С эпидемиями боролись, в основном, чисто полицейскими мерами (знаменитый карантин, в который угодил Пушкин, результат дал не здравоохранительный, а чисто литературный: «Болдинская осень»), и даже в конце XIX века Чумной комитет в Бомбее возглавил армейский генерал, сжигавший хижины заболевших, оцеплявший территорию да мешавший Хавкину делать дело.
Марк Поповский напомнил:
Между тем решающие
достижения медицины в конце XIX и в XX веке принадлежат как раз людям, не имевшим медицинского диплома.
Биологи, химики, физики через головы врачей протянули руку помощи больному человеку. Вслед за Пастером выступил с теорией воспаления и иммунитета зоолог Илья Мечников. Биохимик Пауль Эрлих принес в мир гениальную мысль о волшебных пулях — лекарствах, которые, поражая болезнь, не трогают организма. Ни одного дня не лечили больных такие благодетели человечества, как немец Домагк, открывший сульфамидные препараты; вурцбургский профессор Конрад Рентген; создатель стрептомицина Залман Ваксман — одессит, переселившийся в Америку…
Лауреат Нобелевской премии Александр Флеминг, творец пенициллина (того самого пенициллина, без которого невозможно представить себе медицину середины XX века), пятнадцать лет просил медиков принять его препарат в клинику. Сотни тысяч умерли за это время от гнойных и иных инфекций, которые так просто было бы излечить этим лекарством. А медики… Если бы не Вторая мировая война с ее миллионами раненых и острой нуждой в медикаментах, может быть, гениальный Флеминг так и не дождался бы торжества своего детища…
Кстати сказать, памятник Флемингу я увидел в, казалось бы, совершенно неожиданном месте: на площади у Мадридской арены, среди памятников великим тореадорам.
Вот и Хавкин.
Холера триумфально шествовала по его родине. Из Астрахани она метнулась в Балаклаву, оттуда в Саратов, захватила Нижний Новгород, добралась до Москвы, Воронежа, Петербурга.
От села к селу, от города к городу ползли дикие слухи о том, что никакой холеры нет, что доктора просто травят народ и хоронят живых. В Астрахани толпа вытащила больных на улицу и разгромила больницу. Врача избили так, что он не мог подняться, фельдшера убили… В Саратове холерную больницу сожгли, квартиры шести врачей разграбили… А 28 июня 1892 года жители маленького городка Хвалынска, встретив ехавшего на извозчике молодого врача Молчанова, стащили его с пролетки и избили до смерти. Несколько часов после этого труп доктора Молчанова лежал на дороге. Мальчишки глумились над «отравителем», женщины плевали в лицо мертвого, который всю свою короткую жизнь отдал заботе о здоровье сограждан…
А власти? Они исправно присылали солдат для усмирения «беспорядков» да тратили бешеные деньги на карантины.
Пастер написал в Россию письмо, предложил помощь. Назвал и человека, который готов приехать и лично возглавить работу по вакцинации населения, — Владимир Хавкин.
История с отказом России пригласить ученика Пастера не так проста. Хотя, конечно, нежелание звать неблагонадежного еврея на роль спасителя — понятно. Но Маркиш не прав: обставлено все было почти по-человечески, издевательского ответа из Петербурга не посылали. Была созвана специальная конференция. На ней были зачитаны письма, полученные от Пастера и его заместителя профессора Ру. Французские ученые «дали самый лестный отзыв о рекомендованном г. Хавкиным методе», — сообщило издание «Новости и Биржевая газета».
Потом было обнародовано письмо самого творца вакцины. Вслед за тем поднялся один из крупнейших отечественных специалистов — Рапчевский. По словам корреспондента той же газеты, «доктор Рапчевский высказался в том смысле, что вопрос о предохранительных прививках не новый, так как семь лет назад их применял в громадных размерах доктор Ферран в Испании и вследствие этого (?) не представляется достаточных оснований к производству опытов на людях… Следует ограничиться пока лабораторными исследованиями, а опыты на людях делать разве только в тех местностях, где холера эпидемична, например в Сиаме…».
Тут и подсуетились англичане. Удивительные люди: еврей не еврей, можешь принести пользу — приноси. Предложили пост главного бактериолога Индии, в Калькутте. Не из абстрактного человеколюбия: холера косила не только индийцев, но и английских солдат. Надо было что-то делать.
Хавкин согласился без раздумий.
В ноябре 1893 года, через шесть месяцев после начала экспедиции, «Британский медицинский журнал» сообщил: «Хавкин следует за пилигримами северо-восточных провинций Индии, добираясь до Кашмира, и производит прививки против холеры. На всех привитых он заводит точные протоколы. Работает беспрерывно; отдыхает только во время переездов». Журнал привел список десятков сел и городов: «В Альморе он привил 235 человек, в Ранникети — 375, в Дворагаре — 252, в Кайпуре —155… Привито уже несколько тысяч. Будущее покажет, какую степень иммунности приобрели эти лица»…
Хавкин метался со шприцем в руках по деревням, где люди не хотели его даже слушать. И он тогда на глазах у всех вкалывал себе — еще и еще — сыворотку…
И умереть в индийских джунглях он тысячу раз мог не только от холеры.
Через год он станет кавалером ордена Индийской империи. Сейчас этот орден на земле есть только у одного человека — у королевы Елизаветы.
И когда в Бомбее вспыхнула очередная эпидемия чумы, вопроса, кого туда направлять, не было — Хавкина. Он приехал с востока на запад и в кратчайшие сроки изготовил противочумную вакцину. И опять первым испытал ее на себе…
Конечно, было бы неправильным изучать чью-то жизнь по художественным произведениям. Упущена, и, боюсь, навсегда, сама возможность выстроить непротиворечивую и верную его биографию, люди, его знавшие, давно ушли, их записанные когда-то свидетельства не проверяемы, документы, выуженные из любых архивов, цельной картины не дадут…
Правнук старшего брата героя — Александр Дуэль — занимается сейчас сбором материалов о Владимире Хавкине, создал фонд имени своего великого предка. Он сказал мне, что в Иерусалиме хранятся дневники и письма, к которым не прикасалась рука исследователя.
Как всегда, самые убедительные слова нашел Чехов, назвавший его «самым неизвестным человеком». Чехов больше других понимал не только в медицине, но и в филантропии. Чем-то с Хавкиным они, безусловно, похожи: «И можно представить его в пенсне, листающим послезавтрашний календарь…»
«…Во-первых, она (чума. — П. Г.) не захватит особенно большого района, будет все держаться на отдельных пунктах, во-вторых, как сила опустошительная, она не страшнее дифтерита или брюшного тифа, в-третьих, мы имеем уже прививки, оказавшиеся действительными и которыми мы, кстати сказать, обязаны русскому доктору Хавкину, жиду. В России это самый неизвестный человек, в Англии же его давно прозвали великим филантропом. Биография этого еврея, столь ненавистного индусам, которые его едва не убили, в самом деле замечательна…»
Так Чехов успокаивал Суворина 19 августа 1899 года и между делом набросал целый план захватывающей повести, действие которой развернется в трех частях света, да нет! — в трех разных мирах: в России, Англии и Индии. «Жид», «великий филантроп», «ненавистный индусам», уже после смерти которого в созданный им институт в Бомбее придет щуплый человечек, пройдет по его помещениям, выслушает (молча) все почтительно данные ему пояснения и — уедет. Ганди примет идеи европейца, сделает прививку сам и станет пропагандистом его метода.
Сейчас этот институт носит имя Хавкина.
В 1915 году Хавкин возвращается в Европу, в Англию.
Жизнь получилась. Он стал очень состоятельным человеком и мог не думать, где взять денег на удовлетворение того или иного только что возникшего желания. Скажем, поехать куда-то — в СССР или Палестину. Он просто садился на пароход и ехал.
В 1926-м в СССР кончался НЭП. Хавкин понимал, что к чему, и в письмах родным особенной воли себе не давал. Оценивал природу, вспоминал…
Поповский пишет, что Хавкин пребывал в ходе этого путешествия в состоянии непрерывного восхищения от увиденного; попробовал бы советский писатель написать в 1963 году по-другому! Но письма самого Хавкина этот взгляд не подтверждают.
Восхищаться особенно было и нечем.
Маркиш написал сцену в Одессе. Его герой захотел встретиться с первой и единственной любовью (для того, собственно, и приезжал), пронесенной через всю жизнь.
«…Эта женщина выглядела лет на семьдесят, землистый цвет лица, неровно тронутый розовой пудрой, выдавал нездоровье старухи. Одета она была скорее неряшливо, чем экстравагантно, и тем отличалась от склонной к эпатажу богемной клиентуры Фанкони: синяя суконная юбка на опухлых ногах, черные вдовьи чулки, подвернутые узлом под бесформенными коленями, белая шелковая блузка в пестрых цветах обтягивала расплывчатую грудь. Голову венчала широкополая красная шляпа, к тулье которой была прикреплена распахнувшая крылья птица табачного цвета величиной с мышь. Табачная птица, сидевшая смирно, была на шляпном поле ни к селу ни к городу, да и сама красная шляпа никак не подходила к одутловатому старухину лицу, на верхней морщинистой губе которого явственно пробивались волоски усов. От этих усов Хавкин опешил еще сильней, чем от табачной птицы…»
Я расцениваю эту придуманную сцену как метафору: встреча с родиной…
В этом мире места ему не было.
Все, что не успели сломать, — успешно доламывали. «Новый человек» поднимался во весь рост и другой себе жизни уже не представлял. Со старыми еще церемонились, в смысле не расстреливали сразу, а просто сажали, высылали, освобождали место для того, что прорастало. К богатому зарубежному гостю относились со всей, конечно, почтительностью, но в послевоенной Европе, признаться, ему было куда лучше: дышалосьне в пример легче. И не надо было постоянно следить за собой, за каждым вырвавшимся словом — чтобы не подвести тех, кто останется здесь, будет делать карьеру, учиться, жить.
Думаю, уезжал он с облегчением. Домой, в Европу.
Образ жизни, который вел Владимир Хавкин, был предельно скромен, даже аскетичен. Свои средства, ставшие состоянием, он тратил на филантропические цели, анонимно помогая благотворительным обществам и просто нуждающимся.
Был ли он религиозен? Неизвестно.
Духовное завещание Хавкин сформулировал в своем последнем письме:
«…Я поместил в банк деньги в форме ценных бумаг. Проценты от этих средств следует отчислять в фонд помощи изучению иудаизма. Помощь должна оказываться в виде субсидий йешивам и начальным религиозным школам (талмуд-тора) в Польше, Галиции, Румынии, Литве, Венгрии и других странах Восточной Европы.
…Считаю своим долгом подчеркнуть, что эта материальная помощь никоим образом не может служить средством давления на йешивы с тем, чтобы они в чем-то переменили порядок или содержание занятий. К примеру, я лично полагаю, что такие предметы из области естественных наук, как физика, химия, биология, геология, космография, есть полезное прибавление к основной учебной программе йешив. Выйдя из стен йешив, учащиеся, благодаря знакомству с этими дисциплинами, не будут ослеплены, как это бывает иной раз, достижениями светской науки, и не перечеркнут с такой легкостью великую важность знаний, приобретенных в йешиве… Однако сколь ни разумно развивать эту идею как справедливую, мне известно, что некоторые руководители йешив считают ее вредной. Поэтому я снова подчеркиваю их полную свободу в этом вопросе, равно как и то, что материальная помощь не может быть использована в качестве средства изменить их волю…»
Он переписывался с Эйнштейном. Всю жизнь вел дневник — на разных языках, в том числе, естественно, и на русском. Александр Дуэль утверждает, что дневник этот еще принесет неожиданности.
…Родился, жил, умер. К этим трем словам сводима, в сущности, биография каждого человека. В Индии Хавкину присвоен титул Благодетель Человечества.
