— Когда впервые у полиции появились сведения, что в онкологических стационарах воруют лекарства?

— Это дело началось лет пять-шесть назад. Кражи впервые выявили благодаря пилотному проекту по маркировке лекарств (как раз тогда, в 2015 году, он начался). Тогда же, в 2014–2015-м, на российский рынок вышли первые отечественные высокоценовые дженерики. Маркировка позволяла проследить путь упаковки с лекарством от производителя до стационара, но видеть это могли только сами фармацевтические компании.

Со временем стало понятно, что речь идет о многомиллионном обороте, причем вторичном. То есть похищенные препараты по новой продают не как-нибудь, а оптом через госзакупки.

— Как это поняли?

— В 2015 году одна крупная фармкомпания, которую я не называю из этических соображений, отгрузила препарат «Ацеллбия» — 3800 упаковок. Отгружали всю серию только в Петербург, больше никуда. И вдруг эксперты компании начали обнаруживать упаковки с этим номером серии в других регионах, в частности в Сыктывкаре. Написали заявление в милицию. Какая версия в таких случаях приходит на ум первой? Сама фармкомпания производит левак, какая-нибудь ночная смена гонит.

— Или, например, подделка.

— Мы и эту версию отработали. Изъяли в Сыктывкаре упаковки, провели экспертизы — нет, оригинал. Провели аудит производства. Но там оказалось просто

То есть третья и четвертая смены тоже отпали, потому что из конкретного количества сырья получается конкретное количество препарата. А сырье закупают лимитированно.

— А недолить сырья?

— Невозможно. Производственная линия стоимостью в несколько миллионов евро абсолютно автоматизирована. Все делает робот. Надо быть мегахакером, чтобы в ней что-то поменять, но вы все равно оставите следы.

— То есть вы начали искать, как препараты попали из Петербурга в Сыктывкар?

— Мы начали искать, кто ими торгует. Именно тогда впервые в поле нашего зрения попали люди, которые сейчас арестованы: Сергей Войтович и Михаил Шаршин.

— История, которую вы рассказываете, это «дело Roche» 2018 года. Вы хотите сказать, что фигуры Войтовича и Шаршина уже тогда появились?

— Сначала в поле нашего зрения попал бывший сотрудник Roche Владислав Александров.

— Помог нам тогда онколог Илья Фоминцев (сейчас глава фонда профилактики рака «Не напрасно». — И. Т.). Он стал замечать на форумах предложения о продаже онкологических препаратов, в том числе и «Ацеллбии». И мы стали искать, что за люди торгуют, где они берут лекарство, какие серии продают.

Тогда действовала госпрограмма «Семь нозологий», по которой закупались редкие и дорогостоящие препараты. Препараты выдавали больным по рецептам. Такая странная была схема: препарат вводился пациенту в стационаре, но сначала больной сам шел и получал его по рецепту. А перед этим он еще должен был сходить на комиссию за заключением о том, что ему нужен именно этот препарат. И только в конце мог идти с лекарством в назначенный день в стационар на процедуру.

Возможно, в этом была какая-то логика, связанная с распределением, потому что заказчик был единый на всю страну — Минздрав, в регионе лекарства хранились централизованно, получать их надо было в одной конкретной аптеке.

— Но речь идет о тяжелобольных людях, которым такое количество перемещений может быть просто не под силу.

— На этом в итоге и построили схему хищений. Многие пациенты действительно не могли пройти такой путь, сидеть в очередях и так далее. Так возникла идея, что нужны волонтеры, которые больным людям помогут. И во многих случаях такими волонтерами начали выступать представители фармкомпаний.

— Почему именно они?

— Это люди, которые часто контактируют с медиками. И вот, например, является представитель к онкологу, а тот ему жалуется: мол, видишь, сколько скопилось рецептов, а никто не приходит. Фармпредставитель заинтересован, чтобы препарат его компании со склада забирали, иначе в следующий раз купят меньше. И вот такой волонтер забирал у врача пачку рецептов, шел с ними в аптеку, потом приносил в больницу коробки лекарств для нескольких больных сразу.

— Как это? Он же не просто несет лекарства в больницу, а под конкретные рецепты для конкретных больных?

— Сначала просто больные приходили не всегда, и невостребованные препараты у врача накапливались. Но потом вся эта компания пошла дальше.

Но — двумя рецептами: три плюс три. Один рецепт отдают пациенту в руки, а второго тот даже не видит.

И механизм заработал. «Волонтер» получал лекарства в аптеке коробками. Вы не представляете себе этих масштабов. Одна врач сумела выписать лекарств на 59 миллионов рублей. И это только то, что доказали.

— Куда и как это все сбывали?

— Сбыт и стали замечать фармкомпании. Они обнаруживали, что некие юрлица выходят на аукционы с их же, фармкомпаний, товаром и продают его дешевле, чем производители, легко выигрывая один аукцион за другим. Представьте: какое-нибудь ООО «Аргентум» побило на аукционе фармгиганта вроде «Биокада» или Roche с их же товаром!

В 2016 году такие мелкие фирмы стали грозой отрасли. «Русэкомед», «Аргентум», «Веста-плюс», «Бизнес-классик» и другие, всего около десяти штук. Если не ошибаюсь, в общей сложности они выиграли по 80–90 госконтрактов на каждую фирму.

Они торговали только ворованным. У них не было ни одного официального контракта с производителями.

— Но они же получали лекарства от фармпредставителей. Они сами-то понимали, что те несут им краденое?

— Конечно. Это вообще были даже не фирмы, а, можно сказать, преступная группа. Руководителем ее называли владельца «Русэкомеда» Евгения Захарова. У него в офисе стояли стеллажи с бумажечками на полках: «Аргентум», «Веста-плюс» и так далее. Это номинальные истории.

— Чтобы эти «номинальные истории» выигрывали в тендерах, они должны были иметь реальные лицензии на фармацевтическую деятельность.

— Фармлицензия стоит миллион рублей. Наберите в интернете «куплю юрлицо с фармлицензией» — и вы все поймете. Но эти ребята, я вам скажу, лицензий не покупали, они их очень легко получали. У них везде были договоренности. И вообще дело у них было поставлено широко.

Когда мы приехали в Екатеринбург и начали присматриваться к офису Захарова, то увидели, насколько там все чинно-благородно. На стоянке были только автомобили с тремя семерками.

Их справочные книжки были заполнены с невероятной педантичностью, туда вносили телефоны всех главврачей — и всех обзванивали.

— В каком качестве вы туда приехали?

— Я приехал вместе с сотрудниками полиции на стадии доследственной проверки. Тогда мы еще просто хотели понять, какая связь между хищениями в Петербурге и фирмой «Аргентум», продавшей лекарства в Сыктывкар. Так мы и узнали, что есть такой Захаров.

— Как вы узнали о нем, если в названных вами фирмах он не фигурирует никак?

— Здесь ключевую роль сыграли сотрудники Росздравнадзора.

Вот представьте себе, что все это время в Екатеринбурге Росздравнадзор бился с этими ребятами в неравном бою. Они пытались не давать лицензии, пытались отзывать лицензии, понимая, что происходит что-то не то. Доказать, что лекарства украдены, они не могли. Но они следили за этими ребятами как могли, фиксировали любую мелочь и накопили в итоге огромный массив информации. Когда мы пришли к ним с вопросом, они страшно обрадовались: вот здесь, говорят, десять юрлиц, мы не знаем, откуда у них товар. А товар-то у них из Питера.

Дальше двое сотрудников ФСБ в Свердловской области оказались классными ребятами. Вот просто как в фильмах про честных ментов. Все вместе — они, питерские оперативники и Росздравнадзор — собрались и обменялись информацией. И пазл сложился. Появились фамилии. Людей взяли под наблюдение: с какими врачами общаются, как получают рецепты. Установили врачей. Это было в 2015 году, 2016-й ушел на разработку группы, а в 2017-м была реализация. В один день сразу десятки обысков в Екатеринбурге и в Питере. Заходили группы с ОМОНом, СОБРом. У Захарова в офисе как раз в тот момент, когда к ним пришли, девушки сидели и снимали коробки с просроченными препаратами, переупаковывали. То есть

После этого у полиции уже была вся информация: кто, кому, когда и как продавал.

В записных книжках Захарова мы нашли не только Валякина с Александровым. Там были еще какие-то Сережа и Миша из Петербурга.

— Это и были Войтович и Шаршин?

— Фамилий там не было, зато фиксировались какие-то поставки от них. Полиция взяла себе на заметку, что есть два таких кекса. Но в тот момент на их поиск просто не было сил. И так было слишком много адресов, фамилий и остального, что надо проверять. К тому же хищения в Петербурге сразу прекратились. Питерский товар просто исчез с серого рынка, его боялись брать.

Чтобы вы понимали: ущерб одной только российской компании, производящей ритуксимаб, от деятельности этой группы оценивался в два миллиарда рублей в год, а с 2018-го он практически свелся к нулю.

— И все-таки Сережа и Миша где-то в «оперативной памяти» у полиции остались?

— Конечно, они остались в материалах дела. И работать полиция на самом деле не прекратила. Но надо было завершить предыдущий этап, прежде чем переходить к Сереже и Мише. И тут возникла новая проблема: на складе в Петербурге стухла «Ацеллбия». Знакомая история?

— Это была очень громкая история в конце 2018 года. Среди просроченных препаратов, найденных на центральной фармбазе, две трети были онкологические лекарства на 200 млн рублей. Но как это связано с «делом Roche», если «излишки», выписанные врачами, воровали?

— Так их раньше воровали. А в 2017 году перестали, потому что тех, кто воровал, задержали. А закупленные в расчете на их рецепты препараты остались.

— То есть на фармбазе нашли не недополученное больными, а недоукраденное мошенниками?

— Совершенно верно. И по этой находке можно оценить, какие объемы выносили: 200 миллионов — это только онкологические лекарства, из них 120 миллионов — только «Ацеллбия». Но тогда комздрав реально не мог понять, откуда взялись излишки. Они-то не знали, что надо учитывать систему хищений, а тут приходят — и на складе это все лежит. И врачи понять не могут, потому что в основном-то врачи не воруют. Просто было несколько их коллег, которые выписывали на 59 миллионов в год лишнего.

— Как все-таки полиция вышла на Сережу и Мишу из Петербурга?

— Заниматься ими начали в 2018 году. Установили, кто из них общается с медсестрами, с какими медсестрами, кто торгует препаратами.

Все это было в целом похоже на то, что полиция нашла в 2017-м, только не было выписанных врачами рецептов. Врачи в схемах теперь вообще не были задействованы. Это я хочу подчеркнуть: в деле не фигурирует ни одного врача.

В 2019 году полиция вышла на обыск в квартире Войтовича. У них с женой двушка в элитном жилом комплексе на проспекте Юрия Гагарина. Там нашли 30 коробок с онкологическими препаратами.

— Я не помню, чтобы такие новости появлялись в 2019 году.

— Почему-то тогда никого из сильных мира сего это не заинтересовало. Резонанса не было.

— А без резонанса не может быть следствия?

— Оперативники пришли в следствие Московского района.

То есть лекарств изъято миллионов на восемьдесят, по маркировке все бьется — видно, что препараты поставлялись в конкретные больницы. Но всем на это плевать, следствие не берет трубки. Оперативников игнорируют.

— Начальство этих районных следователей в главке тоже не брало трубки, и дело умерло?

— Ну мы-то с вами можем догадываться, как оно умерло. Или как ему помогли умереть. Те 30 коробок с лекарствами отдали на ответственное хранение фармкомпании. То есть вещдоки просто бросили. Компания писала по этому поводу жалобы, а следствие отвечало им какую-то полную дичь. Все было похоронено и забыто. Поэтому, кстати, Войтович и сейчас уверен, что у него снова все получится.

Но питерские оперативники — это не те люди, которые просто умылись. Они сказали: ничего, Сережа, мы, наверное, плохо подготовились, мы подготовимся получше.

Главврачи очень помогли полиции, делали ровно то, что и должны были делать: помогали оперативникам разобраться, как технически все организовать.

— И целый год полиция просто наблюдала, как из онкологических клиник крадут и крадут лекарства?

— Они несколько раз обращались за возбуждением дела — им не согласовывали. Якобы недостаточно крупный размер хищений. Дело сдвинулось, когда подключился центральный аппарат ФСБ.

— А этот центральный аппарат — он как узнал, что надо бы подключиться?

— Ну попала к ним каким-то образом информация.

— Сама попала? Ногами пришла?

— Давайте так: попала. Скажем, по воздуху. И попала, видимо, в правильный ящик. После этого подключился и начальник УМВД по Петербургу и Ленобласти. Они все ознакомились с фактурой, сказали, что это просто бомба. И очень грамотно произошла реализация: 35 обысков в один день. Бригада начала работать ночью в пятницу, реализация была утром в субботу, а закончили они вечером в воскресенье.

— Часть этой реализации нам показала пресс-служба ГУ МВД. Вы хотите сказать, что огромные помещения с офисными потолками — это и есть элитная двушка Войтовича? Зачем тогда Войтовичи клеили на дверцы шкафчика этикетки «для неотложной помощи»? Зачем нам показали золотые слитки из серебра и виноградный сертификат за 300 рублей? Это же ровно тот случай, когда маленькая ложь рождает большое недоверие.

— Слушайте, ну я не знаю, из каких кадров пресс-служба делала этот ролик, я его вообще не видел. Пресс-служба, насколько я знаю, готовила релизы за неделю до реализации. Это свой мир, живущий отдельно от оперативников. В пресс-службе люди, бывает, носят генеральские погоны. И вы хотите, чтоб они согласовывали что-то с лейтенантами?

— Но перед нашим разговором вы говорили, что оперативники обиделись на «Новую» за наше к ним недоверие.

— Они не обиделись, а расстроились, потому что работа-то реально была проделана крутейшая. Но я понимаю, что вы анализировали то, что у вас было перед глазами.

Потолки в квартире реально высокие. Правда, это уже не двушка. После обыска в 2019 году Войтовичи поняли, что негоже хранить дома ворованные лекарства, и арендовали маленькую однушечку. А чтобы не ходить далеко за ворованными лекарствами, арендовали ее в том же доме, где сами живут.

И смотрите, что произошло. Приходят оперативники с обыском в их квартиру, а Алеся выходит веселая: ребята, да вы что, чтобы мы и лекарства — ни-ни. И действительно, в квартире чистота, порядок, от лекарств ни этикеточки.

А видно, что все ключи от квартир, причем все похожие. Дом-то элитный, двери квартир тоже элитные, поэтому замки везде однотипные.

Алесю попросили показать квартиру, от которой лишние ключи. Она оперативников послала. Тогда они просто взяли ключи и пошли по всему жилому комплексу — подбирать замок. И через три часа нашли нужную дверь. Зашли — а там стеллажи, термоконтейнеры и так далее, и так далее, и так далее.

В этой квартире изъято 24 хладоконтейнера и 12 картонных коробок с препаратами теплового хранения. Всего 2700 упаковок. И не забудьте, что в прошлом году изъяли столько же. Если прошлогоднее дело реанимируют, если его не уничтожили совсем, то количество может удвоиться. Потому что 2700 упаковок — это, похоже, квартальный объем, явно не годовой. Там были препараты, произведенные в мае 2020 года. Только произведенные! То есть их едва-едва успели отгрузить в больницу — и они попали к Войтовичу.

— Из документов, которые оглашались в суде по мере пресечения Войтовичу, известно, что медсестры недоливали препарат в капельницы, а потом выносили излишки.

— Да, у медсестер были найдены схроны с препаратами. Но чтобы вы понимали: лекарства выносили через день-два после их поступления на склад больницы. Они банально не успели бы создать излишки. Поэтому в большинстве случаев тупо шли на склад, расписывались, что берут для введения пациенту, и сразу выносили. А уже потом в процедурные дни миксовали капельницы из того, что было.

— Им совсем было плевать на больных?

— Вы много рассказали про Сережу из Питера — и ничего не сказали про Мишу из Питера. Какой была роль Шаршина?

— Я не знаю, как в итоге распределятся роли всех, кого взяли, кто окажется главарем. Но чаще всего, как я понимаю, Михаил Шаршин выступал как поставщик препаратов для Войтовича, у него был какой-то пул знакомых медсестер. Правда, и у Войтовича он был, и у его жены Алеси. У Войтовича, как мне кажется, было более высокое положение в этой иерархии. Но все они — промежуточное звено, все поставляли лекарства еще выше.

— Выше — это куда?

— А вот об этом мы пока не будем говорить. Это у полиции «десерт». Пока они «обедают» и не хотят портить себе аппетит «десертом» раньше времени.

• Санкт-Петербург

Материал подготовлен при содействии фонда профилактики рака «Не напрасно».