Камера

Первым делом, еще на входе в автозак, у меня забрали телефон. Один омоновец больно тащил за плечо, другой орал прямо в ухо, чтобы я сдала средства связи. Я послушно вытащила аппарат из кармана.

Приличия ради, я поборолась со здоровенным ментом в черной маске за сумку, в которой не было ничего, кроме прав и паспорта. Уступила с горьким вздохом — и победитель втолкнул меня в утробу автозака.

Я не знала, что в белорусских автозаках бывают отдельные камеры. Знала только, что людей швыряли вповалку на пол машины, чтобы по пути удобнее было избивать. «Это вам повезло, — объяснит мне потом «сокамерник» уже в милиции. — На пол бросают и бьют в омоновских, а вы попали в милицейский. Он ведь белый был?»

Цвет машины я не успела рассмотреть, а камера внутри была серая. С серой скамейкой и серой дверью. Наверху — круглая дыра, прикрытая створкой.

Камера была похожа на пенал, площадь примерно полметра на полметра. Мужчина средней комплекции чувствовал бы себя там неважно. А я сложилась, удобно пристроив ноги на какую-то перекладину на дверце.

Общество «Динамо»

Ехали мы больше часа, я успела поспать. И вот мотор замолчал, дверца камеры резко открылась, я выпала на омоновца.

Еще один человек в маске толкнул меня между лопаток: «Пошла!». И дотолкал до спортзала с эмблемами «Динамо» на стене.

Ни один футбольный клуб я не вспоминала с такой нежностью. Потом я узнаю, что это спортзал Первомайского РУВД Минска: «У нас в каждом РУВД есть свой спортзал», — гордо сообщит мне милиционер по пути на допрос.

В спортзале вдоль фанерной скамейки, приделанной к стене и выкрашенной в синий цвет, переминались с ноги на ногу люди. На другой стороне, на такой же скамейке, сидели три милиционера с погонами старших лейтенантов. Они нас охраняли.

Я села. Успела насчитать задержанных 46 человек, когда один из тех, на скамейке напротив, гаркнул, что все должны стоять лицом к стене и головами не вертеть. Ко мне подошла завитая девица, похожая на продавщицу советской галантереи. Обыскала. Потребовала сдать украшения, часы, ремень и шнурки из кроссовок. Сложила мое имущество в хлипкий коричневый мешок для мусора, туда же сунула мои телефоны и сумку и завязала края узелком. И приказала мне поставить мешок перед собой. Такие же стояли перед каждым задержанным.

Мешок надо будет носить с собой на допрос, на фотографирование, на беседу с миграционной службой.

По пути на следующий допрос я суну айфон обратно в дырявый мешок.

Теперь я могла рассмотреть подельников. На скамейке сидели с десяток щуплых «ботанов» в очках. Примерно столько же таких же без очков. Экономист в белых носках (что экономист — это он мне потом расскажет). Хипповатый юноша с жидким хвостом, перехваченным резинкой (со спины я приняла его за девушку). Четверо подростков (их вскоре отпустят). Три женщины (включая меня). Несколько немолодых дядечек с усталыми лицами. Несколько на вид работяг (один действительно окажется рабочим государственного завода, еще один — автоэлектриком). Тренер по легкой атлетике на пенсии. Блогер, у которого изъяли камеру и стедикам. И сухощавый бомжеватый мужичок — единственный, кто на нашей скамейке громко матерился. Позже я узнаю, что

из-за них его теперь выдворят обратно в Волгоград, где «совсем жрать нечего и даже автобусы не ходят, а тут хотя бы порядок и не [обманывают]».

«Мы не знали друг друга до этого лета»

Такой рисунок несла в колонне 6 сентября рыжеволосая девушка с косичками в бело-красных лентах. На митинге в то воскресенье было никак не меньше двухсот тысяч человек. А то и все триста тысяч. Задерживали, надо так понимать, самых отпетых. Самых опасных врагов режима, самых злостных бойцов с милицией. А кого еще задерживать? И мне бы удивиться, что в спортзале РУВД собрали такую жалкую публику. Но я не удивилась. Потому что видела, как их ловил ОМОН.

Власти Беларуси мучительно ищут способ справиться как-то с тем, на что сами толкнули граждан 9 августа. Каждая новая попытка выглядит все более безумной. Самую меткую и емкую оценку этому я услышала возле Красного костела на площади Независимости, где две женщины обсуждали знаменитую «прослушку» Лукашенко:

— процитировала известный детский стишок та, что постарше.

Одним из символов фантастического идиотизма, который демонстрируют защитники белорусского президента в борьбе с народом, стала история жилого комплекса «Каскад» на северо-западе Минска.

Началось с того, что несколько жильцов 25-этажных новостроек вывесили бело-красные флаги. Кто-то эти флаги сорвал. Тут же в окнах появились бело-красные полотнища.

— И тогда к нам повадились «альпинисты», — рассказывала мне во дворе женщина. — Мы вывешиваем флаги — они забираются и срезают. Мы вывешиваем — они срезают. Вон там, в углу, видите? Сдирали флаг — и поломали карниз.

Тогда жители верхних этажей «свечек», стоящих друг против друга, договорились и протянули через двор тросы с флагами. Из окна в окно и так, чтобы альпинисту не залезть.

В субботу, 5 сентября, во двор «Каскада» приехала пожарная машина со стрелой, способной дотянуться до 25 этажа. Сопровождали пожарных люди в камуфляже и масках в несметном количестве. Спецоперация длилась больше двух часов. Сколько денег в нее вгрохали, и гадать не будем.

Жильцы высыпали во двор и попробовали пришельцев прогнать. Высокий вежливый товарищ с балаклавой вместо лица объяснил: флаги уродуют облик города, они искажают архитектурный замысел.

— Я — добропорядочный гражданин, — выдал он в ответ на просьбу представиться.

— А мы тогда кто? — закричала девушка в розовом. — У нас выборы украли, теперь флаги крадут!

— посочувствовал ей сверху вниз «зеленый». — У вас, я смотрю, мозги уже промыты…

— А вам их надо промыть, а то у вас там мусор один! — не растерялась девушка.

Люди кричали «Позор!». Под этот аккомпанемент пожарная машина перепахала газон, любовно выращенный жильцами, и потянула свою стрелу к флагам. Трое пожарных добрались до троса и его перерезали. Он полетел вниз, но так, что вереница флагов вытянулась вдоль всей стены дома. Жильцы ликовали. Стрела потянулась к другому тросу — с самым большим и красивым полотнищем. Через несколько минут оно летело вниз — и тут в каком-то окне его поймали и втянули в квартиру.

— Пускай снимают, мы еще больше повесим, — хохотнул рядом со мной молодой парень.

И ведь не просто повесили:

Еще одна история развивалась на площади у метро «Пушкинской». Там горожане устроили мемориал в память об Александре Тарайковском, убитом 10 августа омоновцами, и о других погибших. Там всегда стоят живые цветы. А на плитах рядом — надпись крупными белыми буквами: «Не забудем».

И вот эти буквы коммунальные службы повадились засыпать солью. Люди дружно сметали соль. Власти ставили милицейскую охрану. Весь Минск хохотал над тем, как милиция охраняет кучку соли. На пару дней мемориал оставили в покое, но в воскресенье, 6 сентября, надпись просто закрасили. Я не удивлюсь, если белорусы уже все восстановили.

Вполне понятно, что к пятой неделе противостояния одна сторона начала терять терпение, другая — просто звереть. Жесткие и при этом совершенно безумные «хапуны» участились. Только в Минске и только на отрезке проспекта Победителей между резиденцией Лукашенко и Комсомольским озером за 10 минут в минувшее воскресенье похватали около двухсот человек. Хотя здесь важно не количество, а качество «хапунов»: это было не столько жестко, сколько трусливо, жалко и подло.

Воскресенье

Утром 6 сентября в телеграм-каналах, ориентированных на протест, появилось сообщение: если перекроют площадь Независимости, идем так-то и так-то.

К полудню площадь действительно была оцеплена на дальних подступах. Но к часу дня перекрыт оказался уже весь центр Минска. Не работали станции метро. На улицах стояла милиция. Только на одной Саперной улице, ведущей к резиденции Лукашенко, я насчитала 30 автозаков, водометов и серых бронемашин — таких, которые несут перед собой щиты, чтобы перекрывать дорогу и теснить людей.

К двум часам в разных районах Минска демонстранты, собравшиеся в колонны с флагами, обнаружили, что не могут пройти к центру, потому что перекрыто все. В половине третьего в Минске вырубили интернет. Чуть ли не у каждого дома дежурили «тихари» — люди в штатском и в масках. Это просто немыслимо, сколько таких, оказывается, есть у Лукашенко.

— Мы самоорганизовались и выдвинулись от своих домов по Кальварийской улице в сторону стелы, — рассказывал мне мужчина в колонне, которая как-то вдруг вынырнула у меня перед носом. — И вдруг нас обогнали автозаки, из них попрыгали омоновцы и попытались повязать тех, кто от общей массы отстал. Пробираться к проспекту Победителей пришлось дворами. Теперь мы идем на Немигу, чтобы соединиться с основной колонной.

Основная колонна сама вышла навстречу по проспекту. У мемориала Победы на тротуаре стоял пожилой военный в погонах полковника, фронтовик — весь в орденах. Наверное, в таких президент Лукашенко видел свою опору. Но ветеран размахивал букетом белых цветов, перевязанным красной ленточкой.

На власть люди уже были очень злы. Если раньше над Лукашенко хохотали и издевались, то теперь появились откровенно злые кричалки типа: «Чтоб ты сдох!». На удивление дружные. Оскорбления, которые сыпались в адрес милиции, я не буду цитировать. Самое мягкое — это «слабовики». Так им теперь кричали белорусские женщины.

Но встретили эту колону «слабовики» у дворца Лукашенко неслабо. Проспект перегородили две бронемашины с серыми щитами. На этих щитах люди немедленно начали клеить свои плакаты и писать лозунги. Получилось что-то вроде «берлинской стены». По ту сторону стены дежурили вооруженные бойцы в касках. Вправо от нее тянулись мотки колючей проволоки, за ними — «космонавты» со щитами и дубинками, за теми метрах в двадцати — еще такой же строй. И две цепи военных в бронежилетах и касках стояли наготове за оградой резиденции. Дворец Лукашенко явно готовили к отражению штурма.

С двух сторон для воздействия на нервы демонстрантам врубили милицейские сирены. Они выли, не умолкая, и на психику вооруженных людей наверняка тоже действовали. В пятом часу еще и дождь зарядил. Демонстранты продолжали зубоскалить, у них в руках были остроумные плакаты, мне понравилась кричалка:

Дождь лил, сирена выла, время шло.

— А дальше-то что? — вдруг услышала я рядом.

Немолодой мужчина держал зонтик над спутницей, с ней он и разговаривал. Но этот вопрос просто висел в воздухе, он выливался сверху вместе с дождем. Ну, мы пришли сюда. Четвертое воскресенье подряд. Через неделю тоже придем. И потом еще можем. А дальше-то что?

Две недели назад какие-то люди, называвшие себя Координационным советом, изображали, будто что-то и впрямь координируют: Павел Латушко провозглашал какую-то программу, и многие верили. Лукашенко, во всяком случае тогда, напугали так, что он забыл вставить рожок в автомат, выпадая из вертолета. Неделю назад приходила Мария Колесникова, требовала переговоров, из дворца тоже кто-то показывался и выговаривал какие-то слова. А теперь что?

Хапун

Колонна начала редеть. Народу на проспекте оставалось немного. Тут-то и стало ясно, как видит «дальше» противная сторона. Бойцы на заднем плане выстроились «свиньей» и пошли на демонстрантов. Люди отшатнулись.

Из просвета в «берлинской стене» высунулись тихари в масках — 14 штук, я сосчитала. Им удалось схватить какого-то щуплого зеваку, стоявшего рядом. Тот упал на асфальт, четверо вооруженных бойцов его скрутили и утянули за щиты.

Я вдруг зачихала, закашляла и стала задыхаться одновременно. Секунды три пыталась понять, что это, потом обнаружила, что вокруг все чихают, кашляют и хватаются за горло.

И вот перед железной стеной, с которой бойцы храбро посрывали плакаты, остались журналисты, снимавшие все это. И те, кто не успел откашляться. Из щели полезли тихари, а за ними вооруженные бойцы. Они в прямом смысле гнали тех, кто оставался на проспекте. Гнали профессионально. К пятаку возле Комсомольского озера, где не нырнуть в подъезд, не уйти через арку, не спрятаться за домом. И плевать они хотели, у кого какой плакат в руках, кто выкрикивает лозунги. Все плакаты уже валялись на асфальте, а кричать людям мешал кашель. Они гнали мальчишек-ботанов, гнали пожилых задыхавшихся мужчин, гнали женщин, очкариков, студентов и подростков. Просто тех, кого видели и считали легкой добычей. Вот как раз тех, кого я через час с чем-то увижу в спортзале Первомайского РУВД.

Я стояла одна возле какой-то клумбы и просто наблюдала, когда кто-то подошел ко мне со спины, сильно схватил за плечо и потащил в автозак.

Подельники

Женщин, кроме меня, в спортзале Первомайского РУВД было две, но сидели они далеко, за что попались — не знаю. Рядом на скамейке сидел худой невысокий мальчишка, на вид — лет восемнадцать, в оранжевой футболке и шортах.

— Мне отпираться бесполезно, мое «обвинение» вон лежит, — кивнул он в сторону кучи матов в углу зала.

На матах валялся скомканный бел-чырвона-белы сьцяг — бело-красно-белый флаг. Парня взяли за то, что нес его вдоль берега Комсомольского озера.

— Когда тихари бежали на нас, я хотел с флагом в воду прыгнуть, но не успел. Жалко. Дело не в деньгах, просто теперь у нас такой не купишь.

Это правда. Раньше в Минске можно было потихоньку купить БЧБ-флаги и флажки. С началом протестов смельчаки раздавали их на улицах. В сентябре флаги пропали. В воскресной колонне женщина в белых брюках и красном свитере рассказывала мне, что оделась так вынужденно. Хотела пойти с флагом — не нашла нигде, решила пошить —

Не поверив, я зашла в «Искусницу» на проспекте Независимости. Там действительно не было красной и белой ткани. В окне жилого комплекса «Каскад» я видела остроумное решение проблемы: кто-то закрыл белые шторы в комнате, а снаружи, как раз посередине, вывесил красное платьице.

А парень с флагом (то есть уже без флага) больше всего боялся, что о задержании узнают дома.

— Мама у меня в непростом месте работает. В общем, госслужащая.

Потом я узнаю, что флаг из его «дела» выпал, ему выписали штраф пять «базовых» и отпустили. Если в российских рублях — примерно 5 тысяч. Это большая удача: основную часть задержанных отправляют в Окрестино или в Жодино, потом суд — и штрафы в 20–30 «базовых». Или арест на сколько-нибудь суток.

Другой юноша оказался студентом.

— Нам ректор обещал: если кого задержат на акциях, то проблем не будет, — сказал студент. — Вслух нас преподаватели, понятно, ругают, но в нормальных разговорах поддерживают.

Когда на допрос увели студента, рядом со мной оказался упитанный бородач лет тридцати. Фельдшер скорой помощи. Он вышел на акцию впервые, потому что раньше все время выпадали дежурства. Рассказал, что никогда не интересовался политикой, а теперь точно из Беларуси уедет.

— Да хоть на Украину, хоть в Литву, — махнул он рукой. — Я узнавал: медики в Литве нужны, оттуда в Германию все уехали.

— Это точно, — подключился к разговору седой усталый мужчина. — Я сыну тоже говорю: уезжай. Чем бы у нас это ни кончилось, в выигрыше будет Литва, туда много молодежи уедет.

Людей уводили и уводили. Наконец, очередь дошла до меня. Совсем молоденький опер, лет двадцати, минут пять глубокомысленно смотрел в монитор, потом быстро набил что-то на клавиатуре и, не задав ни одного вопроса, распечатал протокол. Так я узнала, который теперь час: на протоколе стояло время — 0 часов 50 минут. Я просидела в Первомайском РУВД 6 часов. Опер предложил подписать протокол. Там было написано, что я шла в колонне демонстрантов и кричала «Жыве Беларусь». Я не сдержалась и фыркнула.

— Ну ладно — в толпе, — кивнула я лейтенанту. — Но «Жыве Беларусь» вы где взяли?

Судя по скорости, с которой он выдал протокол, мы все, кто был в спортзале с эмблемой «Динамо» сейчас, кто побывал в нем раньше, кто сидел на других скамейках в залах с эмблемами «Динамо» — все мы кричали «Жыве» хором, стоя у одной клумбы. Но даже так я, убейте, не понимала, в чем состав правонарушения. А надо было чего желать Беларуси?

Подписывать эту галиматью я не стала. Почему-то опера это разозлило страшно. Он требовал хотя бы написать, что я с обвинением не согласна. Я честно призналась, что мне лень и хочется спать.

Примерно через час за мной приехал сотрудник российского посольства. Его подняло посреди ночи мое чуткое руководство. Весь вечер и полночи посольские искали по всем минским РУВД корреспондента «Новой». Утром я уже ехала домой.

Ботаников, седых дядечек, автоэлектриков, студентов и хиппи, пойманных после воскресного марша и сидевших со мной на одной скамейке в спортзале, ждали тюрьма в Жодине и СИЗО в Окрестине. Потому что все, если верить протоколам, кричали «Жыве Беларусь!».

Минск