Молчание — пожалуй, самая красноречивая черта путинской эпохи. Так и врачи, делясь с нами тем кошмаром, что творится у них в больницах, просят их «только не сдавать». Где-то — как в местных газетах — эта немота как вата, и что-то сквозь нее просачивается, а где-то, как в широко понимаемой судебной системе, — это уже глухая стена.

Так получается даже не о суде, а шире — о честности. Имеет ли она какие-то пределы, допускает ли оговорки? На этот вопрос каждый отвечает себе сам, и всякий раз заново. Философ и критик Михаил Бахтин сформулировал тезис, крайне актуальный в нашу эпоху молчания: «У нас нет алиби в бытии». То есть никто не имеет права сказать себе: «Я этого не знал», — ко всякому злу, какое только происходит в мире, мы должны как-то отнестись. Мой судья не говорит: «Я этого не знал», — он просто вообще ничего не говорит.

Кто-то изнутри «системы» легко разгадает его инкогнито, но это не должно повредить его репутации — несомненно, честного человека. А нам важно знать, как судебная система устроена. Ведь в какой-то момент стена рухнет, и лучше, чтобы она никого не придавила — особенно тех, кто ничем себя не запятнал, а языка лишился тоже не по собственной воле.

Старый судья (не в обиду, мы с ним одногодки) со смешной фамилией — пусть будет «Коровкин» — издал книгу и имел неосторожность прислать ее мне. А я возьми ее, да и прочти, возьми, да и напросись к нему в гости в чудесный город N.

Название книги связано с патриотизмом — это «кирпич» весом в два кило, изданный на глянцевой бумаге и обильно снабженный фотографиями — и самого судьи Коровкина с семьей, и портретами председателя Верховного суда, других судей, президента Путина, Владимира Высоцкого, а также сценами народных праздников и другими жанровыми — из жизни. Значительную часть тома занимает рассказ школьного учителя о «Моем Ученике» (с большой буквы, как имя собственное), за ним следуют эссе самого Коровкина о Льве Толстом и Высоцком, библейских началах судейской этики и народной поэзии, о юристах-фронтовиках (ранее заметки публиковались в судейских журналах и местных газетах).

Несколько лет назад одно немецкое издательство обратило внимание на статью судьи Коровкина о патриотизме и правосознании и предложило ему написать книгу, которую бралось перевести и издать в Германии — почему-то эта тема их там заинтересовала. Судья загорелся и начал над этим работать, а параллельно советовался в органах судейского сообщества. Там отвечали: «Конечно, патриотизм — это хорошо, и писать книжки — твое право…» — а далее повисала пауза, означающая: «Это все хорошо, но…»

Раз с немцами почему-то рискованно, Коровкин предложил готовую книжку «РОС» (Российскому объединению судей) — есть такая общественная организация, и деньги там тоже есть, они много чего издают. Но и тут-то же: «Конечно, предложение отличное, но…» Кончилось тем, что Коровкин издал книгу за свои деньги, потратив на это примерно половину стоимости автомобиля (с пробегом), которого у него нет — он любит ходить по городу N пешком. Книгу он разослал в администрацию президента, губернатору, в Думу, в Верховный суд и научные юридические институты — отовсюду пришли хорошие отзывы и благодарности, но обсудить с ним эту книжку выразил желание только я один.

Начал я с простого вопроса: для чего он ее написал? Ответ оказался длинный — как раз на пару дней моего гостевания в городе N. Такой ответ придется интерпретировать, как и слово «патриотизм». Позволю себе сделать это в логике Жана-Франсуа Лиотара — в своем знаменитом докладе «Состояние постмодерна» он описал его как утрату человечеством «легитимирующего метанарратива»: все, какие были, «великие рассказы» кончились, рассыпались на мелкие фрагменты, и все обратилось в какую-то кашу. На самом деле это простая штука: вот был, допустим, у судьи Коровкина при его вступлении на свою стезю в 1981 году «великий рассказ о Суде» (с большой буквы), который худо-бедно длился еще лет 20, ну 25, а потом куда-то делся, «иссяк». И вот сидит не такой уж и старый судья и думает: «А кто я теперь?» Думал-думал — и получилась у него толстенная книжка — про все, что он раньше любил и старается дальше любить: и в людях, и в себе, и вообще — а все это и есть в его понимании «патриотизм».

Разумеется, я задавал судье Коровкину всякие неудобные вопросы. Но есть статья 22 Кодекса судейской этики, часть первая ее гласит: «Каждый судья имеет право свободно выражать свое мнение…» Но между первой и второй частью повисает уже известная нам пауза, и далее: «…судье следует воздерживаться от публичных заявлений или замечаний, которые могут причинить ущерб интересам правосудия».

Что за «интересы правосудия», разве это не наши же общие интересы? Нет, это будет определять квалификационная коллегия судей. Там сидят коллеги, которые иной раз не прочь вас как-то и подсидеть. Они по-своему и в зависимости от разного будут трактовать это «но…», которое бог знает что и означает. Коллеги же определят и санкции — вплоть до лишения статуса судьи. Это значит, что

вместе со статусом будет лишен и пожизненного содержания, то есть, по-нашему, пенсии, но больше. И останется он на старости лет голый: «содержание» (с целью сделать их совсем уж независимыми) судьи получают из специального фонда, поэтому в обычный пенсионный стаж их работа в этой должности не засчитывается.

Коровкин ведь прекрасно понимал, зачем я к нему приехал, но не ответил «нет» — а показывал музей, который в городе N в самом деле великолепен, и кормил ужином. Поэтому заходим издалека: «Виталий Никитич, вы рассматривали в 1997 году первое в современной России дело о пытках в милиции…» — «Да, семеро сотрудников угрозыска запытали до смерти студента. Мы их всех приговорили к длительным срокам лишения свободы». — «А вот в Пензе — вы же в тех краях как раз и выросли, — там по «делу Сети*» тоже ведь были пытки?»… Он глядит в сторону, ничего не отвечает.

— «А вы читали заметку Светланы Прокопьевой из Пскова, за которую ей был вынесен обвинительный приговор?» — (Отводит глаза): «Ну да, читал…» — «А нужна была в этом деле экспертиза?» — Молчит… Сказать, что нужна? А как же патриотизм (в который он, конечно, вкладывает и понятие честности)? Сказать: не нужна? Но тогда и ребенку ясно, что там нет состава преступления, и надо было оправдывать — а как это сказать?

Статья 13 Кодекса судейской этики посвящена «взаимодействию со СМИ» (я даже принимал участие в ее редактировании комиссией Совета судей РФ в 2012 году): «Эффективность судебной деятельности зависит от доверия со стороны общества, от понимания обществом правовых мотивов принятых судом решений» — все верно. «Судья должен проявлять сдержанность и корректность при комментировании решений своих коллег» — допустим. «В среде судейского сообщества судья может выражать несогласие с поведением коллег в целях устранения недостатков в сфере судопроизводства»… Но это же статья о «взаимодействии со СМИ», при чем тут судейское сообщество? При том, что — см. выше о квалификационной коллегии судей, а она с какого-то времени трактует любые комментарии судей по жесткой формуле: «что не разрешено, то запрещено».

Он мне по-честному ничего не говорил, но я много чего понял и хочу, чтобы это поняли другие — за тем и ездил в N. Поставим себя на место судей, приговоривших Прокофьеву к огромному штрафу (но не к реальному лишению свободы, о чем просил прокурор!). Так им удалось (или показалось, что удалось) договориться с их «патриотизмом» (совестью). Перечеркнуть 30 (20, пусть 10) лет свой жизни? При том, что оправдательный приговор все равно, скорее всего, был бы отменен?.. Возможно, в воображении

А на месте судей, вынесших приговор по делу «Сети*», мы представлять себя не будем — все равно это у нас уже не получится.

Конечно, если речь о судьях со стажем, они на такое не подписывались и видели свою будущую работу совсем иначе. Но если уж соскакивать с этого поезда, это надо было делать раньше, а поезд-то не останавливался, только замедлял ход, и они свою станцию, как-то и сами не заметив, проскочили. Вот симпатичный, несомненно, открытый, добрый, совершенно self-made и «подлинник» Виталий Коровкин — на будущий год будет 40 лет как судья. Что стал бы он делать, попади к нему какое-нибудь дело вроде «Сети*»? Это бессмысленный вопрос: хотя в суде, где он дослужился до зампредседателя, и действует с недавних пор автоматическая система распределения дел, но не настолько же она «автоматическая»! Есть тут судьи и помоложе, нового поколения — уж они-то точно знали, что им предстоит иной раз делать, — так зачем же и жизнь Виталию Никитичу, и само это дело портить?

Судья вышел из кабинета — куда-то вызвали, а его помощница приносит мне чай. Она работает с Коровкиным с 2002 года, и я спрашиваю: «А почему вы не стали судьей? Не хотите?» — «Помоложе берут, — отвечает она, не отводя взгляд. — А я уже слишком умная для такой должности, наверное…»

Она, я думаю, рассказала бы мне о судебной системе больше, да и отчетливей, чем ее шеф, — но я же не к ней приехал, к тому же тут и он сам вернулся. Застав конец нашей беседы, говорит:

Осекся: и то, наверное, уже лишнего наговорил: «может нанести ущерб интересам правосудия».

«Новые судьи», каких теперь большинство, пройдя школу секретарш и помощников, уже не строят себе иллюзий. И хорошо, что чаще всего они заканчивают юридические вузы заочно: идеалы «правового государства» не так болезненно сталкиваются у них с действительностью. Судейские ряды пополняют также бывшие следователи и прокуроры, а адвокаты в судьи не идут — не потому, что их не взяли бы, а потому, что понимают, что тут им всю жизнь придется молчать.

Засев за свою книжку, судья Коровкин, видимо, столкнулся с проблемой: он уже не владел местоимением «я». Он ведь всегда писал только приговоры (ну иногда еще для разнообразия о Высоцком или о Льве Толстом). А приговоры выносятся в третьем лице: «Суд решил…» — то есть от имени государства, которое в виде герба за спинкой кресла судьи как бы висит. Ответственность за приговор, это уж, как ни крути, на нем, но так это четко ощущалось раньше, а в какой-то момент и она тоже куда-то «иссякла» — вместе с «великим рассказом о Суде».

Поэтому, как можно догадаться, судья и изобрел «нарратив» в виде рассказа своего школьного учителя — в третьем лице, но тоже ведь про Коровкина и в основном с его слов. Из повествования о «Моем Ученике» мы узнаем много интересных деталей. Детство он провел в лесу: его родители собирали смолу, а будущий судья им помогал — и это был тяжелый труд. А в 1973 году в воинскую часть, где служил сержант Коровкин, приезжал Владимир Высоцкий — пел песни, рассказывал о своем дедушке, который был адвокатом, а потом от лица командования вручил лучшему спортсмену Коровкину лыжи — и заодно поинтересовался, кем тот хочет стать. Коровкин до этого думал, что журналистом, но под влиянием рассказа про дедушку вдруг ответил: «Хочу быть юристом, вот только с моей-то фамилией…» — «Запомни! — сказал Высоцкий (который был, конечно, патриотом): — Не фамилия красит человека, а человек ее своими делами!»

Лыжи Высоцкого Коровкин потом одному своему другу дал прокатиться, а тот одну сломал, но сам он к тому времени уже стал кандидатом в мастера спорта и учился на юриста. Затем несколько лет он проработал адвокатом в поселке, известном тем, что там вокруг много колоний. Однажды адвокат Коровкин защищал зэка, который выколол на лбу татуировку: «Раб КПСС». Дойдя до самого верха, Коровкин добился-таки отмены приговора: арестант развлекался этим в одиночной камере, значит, никому ничего «не демонстрировал».

После такого успеха Коровкина вызвал их начальник юстиции и задал три вопроса: правда ли тот поклонник Высоцкого; продолжает ли он бегать на лыжах; и слышал ли он о книге Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»? Коровкин на все эти вопросы ответил «да», и тогда его, еще беспартийного, отправили в тот же поселок судьей. Было это в 1981 году, а теперь-то кандидатам в судьи на экзаменах, наверное, какие-то другие вопросы задают. И как ты по их ответам разберешь, патриот перед тобой или карьерист и просто прохиндей? (Но это уже я от себя, это не из книжки.)

За годы работы Коровкин вынес 13 приговоров к «высшей мере» — включая, пока от них не отказались, расстрелы, а затем к пожизненному лишению свободы. Но были у него раньше и оправдательные, какие теперь бывают больше у присяжных. В 1993 году в отместку за суровый приговор квартиру Коровкиных подожгли — он с женой и двумя детьми чудом спасся, потом два года они прожили с государственной охраной: семья вчетвером в одной комнате, а двое охранников, сопровождавших судью повсюду, — в другой. Потом, в 1997-м, было еще дело про запытанного насмерть студента, потом… А потом судья Коровкин почему-то ни о чем таком интересном больше не вспоминает.

Дел-то, конечно, меньше не стало, и жизнь его вовсе не кончилась, но, если судить по книжке и по тому, что он мне рассказывал, переместилась домой, в семью: сын уже вырос и тоже работает судьей, дочь — следователь, оба уехали в другие регионы — подальше от «конфликта интересов», зато есть внуки…

Незадолго до моего приезда к нему в гости заместитель председателя суда Виталий Коровкин, получив напутствие в Высшей квалификационной коллегии судей, подал заявление на конкурс по вакансии председателя суда. А прежнего кто-то как-то подсидел — разумеется, это сделал не он, и со мной он на эту тему особенно распространяться не стал. Вскоре после нашей встречи его должны были вызвать на кадровую комиссию президента, и я обещал, пока этого не произойдет, ничего не писать про поездку в N.

Но, раз так, я спросил: а что он собирается делать, если его утвердят председателем? На этот вопрос, в отличие от многих других, Коровкин ответил без запинки: «Прежде всего, я изменю микроклимат». Я стал допытываться, что для этого надо сделать, и пошло опять не очень внятное: ну вот эти подсидки, доносы всякие, карьеризм…

В своих статьях: о Толстом, о фронтовиках, «об искусстве добра и справедливости» — судья Коровкин (это мой вывод, а не его) именно к этике и обращается. Закона-то уже нет, и он-то лучше нас это понимает. Но он не понимает — не осмеливается понять, — что и этики тут тоже уже нет: остался лишь лежащий у него на столе под портретами Высоцкого «Кодекс судейской этики». С одной стороны, это просто обложка, а с другой, опасно стало говорить о праве — скользкая тема, то ли дело патриотизм — он у каждого свой…

Интересно было бы, конечно, обсудить это с молодыми коллегами Коровкина, да не будут они говорить. А может, и не поймут, о чем это: вовсе не за этим они сюда пришли и здесь остаются, а те, кто верил в «большой нарратив», уже уволились — еще с должностей секретарей судебных заседаний. Тут все теперь только рутина «малых рассказов», даже отрывков: принял дело «к производству», обезличился черной мантией, «рассмотрел» — да и выкинь из головы, а то ведь с ума сойдешь: думать, степень вины устанавливать, не спать по ночам, за каждого подсудимого и потерпевшего переживать. Перечить следствию и прокуратуре — толку все равно не будет, да и себе дороже, а по гражданским делам — и вовсе механическая работа. Что-то вроде кассира в универсаме: ценник уже на товаре, в кодексах все расписано — посчитал, пробил чек — получите и на выход, а что вы с этим будете дальше делать, это, извините, уже не к нам.

А обсуждать это можно только с мужем (женой), да с ближайшими друзьями из своих же, судейских, — а других уже и не бывает, разве что из той же прокуратуры — они поймут. Где-то там, где живет совесть (или, на языке Коровкина, «патриотизм»), конечно, что-то сосет, как язва, — отсюда бесчисленные судейские загулы и попойки, которые раз за разом взрывают сеть «ВКонтакте», но «новые»-то уже знали, с кем заключают договор…

Не Кодекс судейской этики закупорил судебную систему, она окуклилась сама и не хочет смотреть на себя в зеркало. Критика ее изнутри — а значит, и оздоровление, стало невозможным. А на рассуждения каких-то там журналистов и правозащитников можно и вовсе не обращать внимания: собака лает — караван идет.

«Эх, Виталий Никитич! Чтобы «изменить микроклимат», пришлось бы вам как председателю для начала уволить половину этих бывших секретарш. Только раньше они бы сами вас съели. Да и кто бы тогда стал «отписывать»? — вот и недолго проработали бы вы председателем. А впрочем, никто вас и не утвердит. Вот ваша же помощница вам это лучше и объяснит: потому что вы тоже «слишком умный».

Ничего из этого я ему, конечно, не сказал. Мы же сидели трезвые, а тут как раз зашел коллега из районного суда — член совета судей. Кого-то еще там подсидели — они стали это обсуждать, а я не хотел подслушивать и спустился курить на крыльцо. В самом деле, очень славный, беззлобный город N…

*Организация признана террористической и запрещена в РФ.