ДЕНЬГИ. О них больше всего говорилось вчера, в течение одиннадцати часов заседания. Но обвинение так и не смогло доказать, что они были украдены. Оно просто решило считать: вся сумма обналиченных средств присвоена. А защита доказывала: несмотря на бардак в бухгалтерии, средства тратились на проект от начала и до конца.
Но все происходящее, что бы ни говорили обвинители, не про деньги.
ДЕЛО Серебренникова, Итина, Малобродского и Апфельбаум — больше чем судебный процесс. «Дело вышло за пределы моей личной истории», — справедливо сказал Алексей Малобродский.
Оно сейчас ЗD диагноз состоянию России.
Разорванной на полюса, разделенной на лагеря, измученной восхищением властью или противостоянием ей. Оглушительно безмолвствующей и беззвучно орущей.
Если будет удовлетворен запрос обвинения, значит, страна, в которой убили Михоэлса, расстреляли Мейерхольда, в которой покончили с собой Есенин, Маяковский, Цветаева, где погубили Пильняка и Мандельштама, из которой изгнали Бродского, — возвращается к своему худшему состоянию. Пятится из двадцать первого века назад, в двадцатый. В этом старом/новом времени фабрикуют подлоги, отказывают несогласным в праве на жизнь, держат под подозрением и ненавидят — художников, других, инаковых, выходящих из ряда.
Слово «ПРИГОВОР» было произнесено так, будто не было трех лет разбирательства.
Будто обвинение зачеркнуло все — допросы, свидетельства, защиту и рассыпающиеся доказательства вины. Будто оглохло. Но не для всех.
В этом процессе не зал суда был главным. А его закулисье. Оттуда направлялись указания, поступали команды. И там, за кулисами процесса, оно уже давно царит и диктует истерическое требование результата.
Символ всего дела — запрос на срок для Серебренникова. Шесть лет. Для человека, который не занимался хозяйственной деятельностью, не подписывал финансовые документы, а ставил спектакли. Наказать надо — именно его.
ТРИ ГОДА продолжался суд. Клетка, наручники, допросы, содержание в изоляторе, домашний арест, фальсификация улик, давление на свидетелей, поддельные протоколы — все это имело место в ходе процесса. За доблестные методы ведения следствия полковник Лавров получил звание генерала.
Прокуратура построила все «на Масляевой», обвиняемая стала главным свидетелем обвинения. Если б не ее готовность сотрудничать, оговаривать и клеветать — обвинение рассыпалось бы в пыль.
«Новая газета» вела это дело с начала. Мы в десятках публикаций фиксировали все его этапы. И теперь у нас — хроника долгоиграющего абсурда, из которой историки легко сложат портрет явления.
АПФЕЛЬБАУМ — в некотором смысле маркер процесса. Человек, наугад выхваченный из шеренги чиновников Министерства культуры. Обязанный выполнять волю президента, правительства, министра культуры, министра финансов, начальника своего департамента. И делавший это с соблюдением всех законов и правил. В злой умысел, виновность и злонамеренность Софьи Михайловны не верит ни один человек в театральном цехе страны. Да вообще ни один из тех, кто способен мыслить. Это при том, что по поводу всех остальных общество (или то, что от него осталось) не просто конфликтует — воюет и грызется друг с другом. Тот, кто добавил Апфельбаум в состав обвиняемых, оказал фабрикантам процесса медвежью услугу — заранее опроверг все домыслы обвинения.
ЛЮБИМОВА получила должность министра культуры вместе с инструкциями. Основная — как вести себя по делу «Седьмой студии».
В советское время это называлось «наказ». И предшественник наказывал, и, надо полагать, крестный отец. Минкульт — «потерпевший» и таковым остается. Впрочем, что потерпел, так объяснить и не смог: ведь годами числил «Платформу» своим достижением. Пока в ситуацию не вошли кураторы из ФСБ. Ну как при данном раскладе Ольге Любимовой считаться с письмами в защиту? Они — лишь факт сотрясения либерального воздуха, поступающего из давно просроченного баллона.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО. Вместо него Серебренников прочитал судье «Конец прекрасной эпохи». Кольцевая композиция, структурная рамка: данное событие (как и «Сон в летнюю ночь» в самом начале дела) сейчас, третьей экспертизой признано несуществующим. А оно было, вот так звучало:
«Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика. Не по древу умом растекаться пристало пока, но плевком по стене. И не князя будить — динозавра. Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора да зеленого лавра».
Самый известный русский изгнанник ХХ столетия уже в наш жестокий век призвал к милости. Наверное, первый раз Бродский посмертно вошел в зал суда; судья слушала завороженно. Сегодня она — тоже исполнитель: исторического события.
Конец эпохи обозначен. Каким он будет, узнаем 26 июня в 11 часов.
