«Испанская» увертюра

Собственно, в России первая волна этого гриппа поначалу осталась даже незамеченной. Но затем пришла вторая… Первые сведения об «испанке» датируются августом 1918 года, а география ее распространения показывает, что по городам и весям бывшей Российской империи грипп распространялся с юга или юго-запада: первоначально эпидемия разразилась на территории Украины. Только в Киеве было порядка 700 тысяч заболеваний — это притом что, по переписи 1917 года, в городе насчитали официально зарегистрированных лишь чуть более 467 тысяч жителей. Правда, в августе 1918 года к ним добавились десятки тысяч беженцев, а также дислоцированные в Киеве части германских оккупационных войск и армии гетмана Скоропадского…

Получается, переболели поголовно все! Смертность составила 1,5%. Но это лишь те, кого «посчитали», множество больных и умерших вообще ни в какую статистику не попали. Да и кто их мог считать, если по всей Украине уже полыхало восстание против гетманской власти

С большой долей уверенности можно полагать, что в украинские пределы «испанку» первоначально привезли именно немецкие солдаты. Больше просто и некому: еще в июне 1918 года эпидемия стремительно охватила Германию. Всего в 1918 году в Германии зарегистрировано свыше 10 миллионов заболевших гриппом. В середине сентября 1918 года грипп второй волны появился в австро-венгерской части — в Кракове, в октябре — в оккупированной немцами Варшаве, а затем охватил всю Польшу, двинувшись дальше на восток.

Впрочем, там уже были свои очаги заражения. 13 августа 1918 года «испанка» зафиксирована в Могилевской губернии (тоже тогда оккупированной немецкими войсками). И — понеслось: с августа 1918 года грипп расползался по всей Воронежской губернии, тогда же первые больные появились в Рязанской, Смоленской, Петроградской и Орловской губерниях, в совершенно удаленных, казалось бы, Пермской и Вятской губерниях. Сентябрь 1918 года: полыхнули губернии Витебская, Могилевская, Новгородская, Псковская, Олонецкая, Калужская, Тамбовская, Владимирская, Тверская, Череповецкая, Пензенская. Октябрь 1918 года: эпидемия охватывает Ивановскую, Нижегородскую, Московскую, Орловскую, Саратовскую, Северо-Двинскую, Ярославскую губернии. А вот в Крым эпидемия «испанского гриппа» пришла с некоторым запозданием — лишь в середине октября. Как пишет Супотницкий, «отчетливо прослеживался «ход» эпидемии с юго-запада на северо-восток, в «обход» Москвы».

Не миновал грипп, разумеется, и Первопрестольную, где катастрофическому росту заболевших способствовала «топливная катастрофа». Как записал 4 ноября 1918 года в своем дневнике москвич Н.П. Окунев, «в последние дни в Москве катастрофа с топливом: квартиры, несмотря на начавшиеся, к счастью еще очень маленькие, морозы (не более 2º), — не топят. Зябнем, простужаемся…»

Но если в Украину «испанка» пришла с германской армией, то в собственно российские пределы ее доставили, похоже, другие: основную массу тех, кто перемещался тогда в Советскую Россию через линию германо-советского разграничения, составили «мешочники», которые везли в голодную Совдепию муку, сахар, сало и другие продукты. Они же привезли и «испанку», жертв которой, собственно, в России так никто и не сосчитал. Да и до подсчетов ли было на огромной территории, охваченной Гражданской войной? И уж кому было вести их там, где всласть гуляли атаманы, батьки, вольные комбриги и прочие полевые командиры любых расцветок.

Кроме того, медики — которые сами умирали тоже массово — толком еще не разобрались, что это такое и как с этим бороться: «Специфического лечения «испанки» не существовало», — сухо констатирует Супотницкий. Надежды на существовавшие препараты не оправдались (а в России их и вовсе не было!), разве лишь наркотические препараты — дионин (этилморфин), героин и кодеин — применялись против кашля, облегчая работу сердца.

В Красной армии, равно как и в белых формированиях, заболевших «испанкой» вообще не выделяли как особых, отдельных больных: заболевшим с симптомами гриппа обычно ставили диагноз «тиф». Ссылаясь на годовой отчет Наркомздрава РСФСР, исследователи Елена Лотова и Хася Идельчик сообщали: в самый пик эпидемии, с августа 1918 года по весну 1919-го, в Советской России «испанкой» переболел 1,09 млн человек.

Скорее всего, эта цифра просто была высосана чиновниками Наркомздрава из пальца. Если уж в Германии — с ее полноценной системой здравоохранения (а также учета и контроля) — только в 1918 году было свыше 10 миллионов переболевших «испанкой», то в России всяко должно было быть много больше. Исходя из среднемировых показателей смертности, эта эпидемия должна была собрать на территории бывшей Российской империи (без Польши и Финляндии) жатву более чем обильную — только умерших никак не могло быть меньше 4,4 млн человек… Но жертвы «испанки» словно «затерялись» на фоне других страшных эпидемий.

Профессиональная болезнь солдата

Началось же все с Первой мировой войны: основным «поставщиком» инфекционных эпидемий стала армия. Генерал-майор медицинской службы Исаак Рогозин, один из виднейших советских военных инфекционистов, в своем труде «Развитие военной эпидемиологии за 50 лет Советской власти», привел такие данные по количеству больных в русской армии (без Кавказского фронта, сведениями по которому ученый, видимо, не располагал) с августа 1914 года по сентябрь 1917-го: дизентерией заболело 64 264 человека, холерой — 30 810, брюшным тифом — 97 522, сыпным тифом — 21 093, возвратным тифом — 75 429 человек.

Помимо своих же солдат активными распространителями заразы стали еще и военнопленные: в русский плен попало от 2,2 до 2,9 млн австро-венгерских, немецких и турецких солдат. Большую часть их отправили в восточные губернии европейской части России, за Урал и в Сибирь. Чуть ли не 375 тысяч пленных солдат австро-венгерской армии погибли от тифа и оспы в лагерях за Уралом. Волну тифозной инфекции принесли в тыловые губернии и беженцы фронтовой и прифронтовой зоны: уже в 1915 году их было 3‒4 миллиона человек, а в 1917 году — и вовсе 10‒15 миллионов.

Но это были еще цветочки, ягодки пошли зимой 1917‒1918 года, когда миллионы солдат развалившейся русской армии ринулись с фронта по домам, эшелонами разнося заразу по всей стране. Именно теплушки и вагоны поездов были основными очагами массового заражения: два-три дня в теплушке — гарантированный сыпной тиф. Впрочем, достаточно было и одного укуса тифозной вши. Железные дороги превратились в главного распространителя тифа, а вокзалы и железнодорожные узлы — в самых массовых поставщиков тифозных больных. Все это — на фоне наступившего при большевиках краха системы здравоохранения, и без того хилой и достаточно условной.

Переносчиком тифа стали платяные вши — поначалу их называли «блондинками». Затем переименовали в честь советского наркома здравоохранения Николая Семашко, запомнившегося изнуренным голодом и холодом современникам лишь безудержной болтовней-агитацией — призывами соблюдать гигиену. Да только и мыла не было, и бани без топлива мертвы, и проводить дезинфекцию нечем — химическая промышленность встала. Вот советские обыватели, раздраженные пустой болтовней наркома, и прозвали платяных вшей «семашками», а выражение «словить ядовитую семашку» означало быть покусанным тифозными вшами.

Уже в январе 1918 года эпидемия тифа охватила Дон, Украину, Северный Кавказ. Но пока это была «профессиональная болезнь» военных. Согласно данным генерал-полковника Григория Кривошеева («Россия и СССР в войнах ХХ века»), в 1918 году в Красной армии было якобы лишь 5940 инфекционных больных, из которых умерли 756 человек. Подавляющая часть — 5543 человека — это больные тифом: сыпным, возвратным и брюшным. Данные явно заниженные! Так, в докладе «Год Гражданской войны на Северном Кавказе», представленном Совнаркому 10 июля 1919 года, Григорий Орджоникидзе сообщал, что уже к концу января 1919 года только в частях Красной армии в одном лишь Владикавказе «мы имели уже 50 тысяч тифозных. Все вокзалы, все дома были переполнены тифозными».

Ростовский историк Ольга Морозова приводит такую красноречивую оценку ситуации красным командованием: «Красная армия на Кавказе отходила не столько под натиском контрреволюции, сколько от тифозной вши. Армия откатывалась, заполняя города и села тысячами тифозных красноармейцев». В первую очередь именно из-за тифа численность красных войск на Северном Кавказе и сократилась со 150 тысяч человек до 90 тысяч бойцов! Но ведь очевидно, что если в январе счет подхвативших тиф красноармейцев зашкаливал за 50 тысяч (и только лишь на одном Северном Кавказе), то рвануло, по крайней мере, с ноября-декабря 1918 года. Однако нам выдают цифру поистине смехотворную — 5,5 тысячи тифозных красноармейцев по всей Красной армии за весь 1918 год!

«Белая армия, черный барон…»

Генерал Петр Врангель, чьи части тогда как раз и разгромили ту группировку красных войск на Северном Кавказе, описал, как его войска продвигались по территории, буквально усыпанной телами умерших от тифа: «С наступлением зимы в рядах Красной Армии стал свирепствовать сыпной тиф. При отсутствии порядка и правильно организованной медицинской помощи эпидемия приняла неслыханные размеры. За переполнением больниц тифозные заполняли дома, вокзалы, стоявшие на запасных путях вагоны.

Распространению эпидемии, как уточняла Морозова, способствовала погодная аномалия: в декабре 1918 года по всему Северному Кавказу установилась необычайно теплая погода, это и «способствовало тому, что заболевшие тифом дольше находились среди здоровых, заражая их». А потом, как вспоминали выжившие участники перехода через ногайские и калмыцкие степи, начался кошмар: ударили сильнейшие морозы, у красных войск кончился фураж для лошадей и продукты для людей, тут тиф и взял свое в полной мере.

«Весь путь отступления красных, — писал Врангель, — был усеян <…> трупами убитых и умерших от болезней. <…> Огромные толпы пленных тянулись на запад по обочинам дорог». В плен попало свыше 31 тысячи красноармейцев — практически все уже больные тифом. На станциях и разъездах стояли брошенные эшелоны, где «лежали забившиеся в вагоны больные, вперемешку с трупами.

«В одном из вагонов, — это тоже Врангель, — я видел умирающего, под головой которого подушку заменял труп его товарища. На одном из разъездов нам показали поезд мертвецов. Длинный ряд вагонов санитарного поезда был сплошь наполнен умершими. Во всем поезде не оказалось ни одного живого человека. В одном из вагонов лежали несколько мертвых врачей и сестер. <…> От станицы Каргалинской до Кизляра на протяжении 25 верст железнодорожный путь был забит сплошной лентой брошенных составов». Тоже с мертвецами.

Именно тиф стал одним из решающих факторов поражения Красной армии на Северном Кавказе зимой 1918‒1919 года. Вот только победа досталась белым в комплекте с тифом, который стал собирать смертоносную жатву и с них. Сам Врангель в январе 1919 года свалился в тифозном бреду: «Поднялась температура, сильная головная боль не оставляла меня целые дни. Несколько дней я перемогал себя, оставался на ногах и продолжал заниматься делами. Однако вскоре должен был слечь. <…> я стал временами терять сознание. Жар поднимался, меня душили страшные кошмары. Ко всему этому прибавились повторившиеся сердечные спазмы, бесконечно мучительные. <…> Положение мое все ухудшалось. На пятнадцатый день болезни оно стало почти безнадежным. <…> Я беспрерывно бредил, вдруг начинал командовать, отдавать боевые распоряжения. Иногда бред становился совершенно бессвязным, и я бесконечно повторял одно какое-нибудь слово. <…> Неожиданно к вечеру шестнадцатого дня болезни температура стала падать, на семнадцатый день наступил кризис, и я был спасен. <…> Выздоровление было длительно и мучительно. Я был страшно слаб, сильно болели ноги. Лишь в середине марта смог я перейти из постели в кресло». Примерно так описывали свою болезнь и те, кому посчастливилось выжить.

Согласно статистике Кривошеева, в 1919 году в Красной армии было уже больше 587 тысяч инфекционных больных: 319 тысяч красноармейцев заболели сыпным тифом, больше 182 тысяч — возвратным, еще почти 26 тысяч — брюшным (у остальных — холера, дизентерия, малярия, оспа, цинга). Почти 74 тысячи человек из этих заболевших умерли. Но самым страшным оказался для Красной армии 1920 год: инфекции подкосили тогда 1 миллион 660 тысяч красноармейцев, из них умерли — больше 208 тысяч. Большая часть заболела тифом: сыпным — 834,5 тысячи бойцов, возвратным — почти миллион, брюшным — 46,5 тысяч, а еще почти 93 тысячи — тифом, тип которого определить не удалось. Остальные — холера, дизентерия, малярия, цинга, оспа… Если верить той статистике, с 1918 по 1920 год в РККА было 2 миллиона 253 тысячи 405 инфекционных больных, из которых умерло 283 079 человек. Согласно же другим данным, от инфекционных заболеваний (прежде всего от тифа) в госпиталях РККА умерло не менее 407 тысяч красноармейцев. Всего же в 1918‒1920 годы в действующей армии заболело тифом и прочей заразой свыше трех миллионов красноармейцев, да еще свыше 700 тысяч заболело в военных округах.

Но если в Красной армии больных хотя бы удалось подсчитать, то сколько больных тифом было в армиях белых, в отрядах самостийных командиров и, главное, среди мирного населения, можно лишь гадать. По утверждению наркома Семашко, в 1920 году основным источником эпидемий оказались сдавшиеся красным 60 тысяч солдат армии Колчака: 80% из них были больны тифом. По официальной версии, тиф шел якобы с востока на запад. Но это откровенная ложь, пандемия продвигалась как раз на восток — с бойцами Красной армии. Правда, пленными: именно сдавшиеся в плен красноармейцы — их были тысячи и тысячи, — и стали источником распространения тифа в Сибири.

Историк Василий Познанский утверждал, что, когда осенью 1919 года Колчак отступал под ударами 5-й армии Тухачевского, то он «был увлечен маниакальной идеей вывезти все и вся. Транссибирская магистраль была забита составами с вагонами, груженными войсками, оборудованием, сырьем, беженцами, и вскоре встала. К идее «ничего не оставлять красным» относится и попытка Колчака вывезти заключенных, больных и здоровых, которых сначала гнали этапом вдоль железной дороги. Ослабевших конвой пристреливал, а оставшихся в живых вскоре посадили в вагоны и повезли вплоть до Забайкалья, отчего была заражена вся Сибирь. Транссиб превратился в русло сыпнотифозного потока».

Потому, как водится, и здесь победитель получил все — с тифом в придачу. Петропавловск: из 43 тысяч жителей 17 тысяч больны тифом. Омск: в руки красных войск попали 15 тысяч больных тифом солдат армии Колчака. «На новосибирской станции Кривощеково стояли три штабеля по 500 трупов каждый, — пишет Познанский. — Еще 20 вагонов с умершими находились поблизости. Аналогичное положение сложилось повсеместно. «Наследство» досталось жуткое». Как вспоминал Тухачевский, вся дорога от Омска до Красноярска представляла собой сплошное царство сыпного тифа. А смертность от него превысила 30%! Отвалялся в тифозном бреду и сам Тухачевский, и сменивший его Генрих Эйхе, эпидемия охватила всю 5-ю армию красных, унеся больше жизней, чем собственно боевые действия. Для ликвидации эпидемии пришлось даже создавать специальный орган — Чекатиф (Чрезвычайную комиссию по борьбе с тифом).

В армии Деникина пик потерь от эпидемии тифа пришелся на ту же зиму 1919‒1920 года, и картина на Юге России была столь же ужасающа, как и вдоль Транссиба.

Тиф косил одну армию — побеждала другая, но затем, взяв пленных и заняв территорию противника, тоже получала в «подарок» эпидемию, и тиф косил теперь победоносную армию. И так — до бесконечности. В конечном счете победу одерживал вовсе не тот, у кого лучше была система санитарно-медицинского обеспечения (она была предельно отвратна у всех), но тот, кто имел возможность выставить новые и новые человеческие ресурсы, в буквальном смысле завалив противника телами, даже и тифозными. У красных таких ресурсов оказалось больше.

Официальная советская статистика утверждала, что в 1918‒1923 годах зарегистрировано свыше 7,5 миллиона заболеваний сыпным тифом, и от него умерло более 700 тысяч человек. Но эта статистика явно лукавая: еще в 1922 году российский эпидемиолог Лев Тарасевич (главный военно-полевой санитарный инспектор армии во время Первой мировой войны) оценил количество больных только сыпным тифом и лишь за 1918‒1920 годы в 25 миллионов человек. В целом же заболевших тифом было никак не менее 30 миллионов человек. Значит, жертвами его стали никак не меньше 3 миллионов человек, а то и в 1,5‒2 раза больше.