В начале февраля эпидемиологи осторожно предполагали, что вспышка в Китае вскоре пойдет на спад. Так и произошло: масштабный государственный контроль над населением, несколько закрытых городов размером с Нью-Йорк, построенные за 10 дней гигантские госпитали — реакция китайских властей на кризис была впечатляющей даже с учетом всех этических оговорок. Не отставал и Народный банк КНР, объявивший о пакете стимулирующих мер для поддержки китайской экономики.
В итоге эпицентр эпидемии в провинции Хубэй удалось локализовать — число новых случаев заражения внутри Китая резко сократилось. Неопределенности в новостях о коронавирусе стало чуть меньше, рынки успокоились.
Но в конце февраля произошел неожиданный скачок зафиксированных случаев в Италии, Корее и Иране. Сильно возросли шансы глобальной пандемии. Этот пугающий термин не означает, что через пару недель карта мира будет выглядеть как скриншот из известного симулятора Plague Inc. Более вероятно, что с наступлением теплых времен года обстановка все-таки стабилизируется, а новый коронавирус пополнит список обычных сезонных заболеваний — правда, более летальных, чем грипп.
Совсем другой вопрос — экономические последствия пандемии. Как ни странно, прямой зависимости между смертоносностью вируса и ущербом, который он наносит мировой экономике, не существует. И вот почему.
Возьмем, к примеру, вспышку лихорадки Эбола в 2014-2016 годах, которая унесла гораздо больше жизней, чем коронавирус Covid-2019. Тогда потери коснулись в основном стран африканского континента, который интегрирован в международное разделение труда гораздо в меньшей степени, чем Юго-Восточная Азия. Почти весь ущерб от Эболы пришелся на несколько африканских стран.
Китай, напротив, за последние 30 лет замкнул на себя цепочки поставок для компаний со всего мира.
Практически ни один промышленный или высокотехнологичный товар, от последней модели «Теслы» до электронного планшета, используемого для всероссийской переписи населения, не обходится без китайских комплектующих.
Каких-то 20 лет назад мир зависел от Китая гораздо меньше. Во время вспышки острого респираторного синдрома (SARS) в 2003 году доля Китая в мировом ВВП составляла всего 4%, а к 2020 году выросла до 17%. Несмотря на торговые войны и моду на протекционизм, экономические связи между странами сегодня сильнее, чем когда-либо. Демонстрация уязвимостей в цепочках добавленной стоимости — это и есть самое глубокое последствие от Covid-2019 для глобальной экономики.
Во-вторых, меры, принятые Китаем для сдерживания коронавируса, не имеют аналогов в мировой истории. Закрытые границы, отмененные авиарейсы, остановленные предприятия, сорванные поставки, перенос международных выставок — это следствие именно карантинных мер, а не издержек от вируса как такового.
Ограничения необходимы для борьбы со вспышкой, но они действуют как удавка для потребительского спроса. Люди перестают пользоваться транспортом, не ходят в рестораны и избегают поездок за границу. Особенно страдает сектор услуг, где нет возможности реализовать отложенный спрос после улучшения ситуации.
В выигрыше — цифровые сервисы.
Китайцы в изолированных регионах стали проводить в социальных сетях значительно больше времени, чем до эпидемии.
Читая панические биржевые сводки, важно помнить про разницу между ущербом для реальной экономики и волатильностью на финансовых рынках. Да, основатель Amazon Джефф Безос за неделю «обеднел» на $11,9 млрд, а суммарно активы богатейших людей мира обесценились на $444 млрд. Но это не означает, что кто-то физически уничтожил товары на такую стоимость — скажем, 500 млн айфонов или 10 тысяч суперджетов. Эти огромные колебания — всего лишь цифры на табло биржевого терминала, которые зависят от настроений, прогнозов и фобий инвесторов не меньше, а иногда больше, чем от фундаментальных производственных показателей.
К началу января мировые рынки подошли в несколько «перегретом» состоянии, так что
коронавирусную коррекцию в некотором смысле можно рассматривать как «оздоровление».
А вот оснований для полномасштабной мировой рецессии пока не просматривается, хотя отдельные страны (в первую очередь, Китай, которому грозит самый медленный рост с 1990 года, а также Италия и Германия) столкнутся с весьма серьезными проблемами.
Но в целом ожидать финансового апокалипсиса пока преждевременно. Даже если дело дойдет до пандемии, скорее всего, это будет кратковременный шок, который не затронет жизненно важные механизмы мировой экономики. И в этом главное отличие от краха банковской системы в 2008 году, негативные эффекты которого ощущаются по сей день.
