Декабрь. Ночь. Волгоградский проспект. Новоостаповская улица. Здание с бесконечными коридорами. Это кинокомпания «Амедиа», распластавшаяся на месте шарикоподшипникового завода.

Гигантский павильон по всему периметру затянут тряпичным полотном с фотопечатью блочных девятиэтажек. Оказываешься внутри постсоветского бело-серого пространства. От сквозняка полотно едва заметно колышется. В центре — макет квартиры среднестатистической семьи Петровых, которые в канун Нового года заболели гриппом: и сам слесарь Петров (Семен Серзин), и его жена-библиотекарь (Чулпан Хаматова), и их сын (Владислав Семилетков). В гриппозном мареве сама реальность словно впадает в горячку, сквозь которую проступают характеры и судьбы героев.

Одним словом, кино.

37 съемочных смен. С перерывом на Новый год. Снимают ночами. Днем — некогда, днем суд. Судят режиссера. Даром что обвинение невнятное, свидетели либо отказываются от показаний, либо рассказывают об уникальных проектах режиссера. Артисты молодые и прославленные со своими воспоминаниями выступают… перед судьей, которая их с удовольствием слушает. Кажется, еще минута — и взяла бы у них автограф.

Такой параллельный монтаж. День/ночь. Ночью в кино на краю Москвы — все, как в жизни. Днем в центре в зале суда — все, как в кино. Одним словом, абсурд пишет сценарий этой двойной высокотемпературной жизни.

В этот день Кириллу повезло — успел к началу подготовки съемки благодаря очередной эвакуации в суде.

Начало подготовки — 18.00. «Мотор» — 21.00. «Стоп» — 6.00.

Петров просыпается в спальне от крика Петровой, которая ругается с сыном. Разбуженный криками, Петров выходит на застекленный балкон, закуривает, смотрит во двор. За окном идет снег. В комнате продолжается ссора, мелькают тени жены и сына, поблескивает зажженная елка.

У монитора — режиссер Кирилл Серебренников и оператор, уважаемый коллегами профи Влад Опельянц. Кирилл: «Можно снега добавить в торце балкона и сбоку? Хорошо, давайте пылесосами». Влад: «Не слишком в расфокусе плаваем?» Кирилл: «По свету правильно. Дымчатое, серое состояние мне нравится. И потом, человек с бодуна встал».

Режиссер и оператор долго ищут точку съемки, ракурс, мизансцену, свет. И вот, наконец, исчезают: камеры, свет, машинерия. Просто вышел озябший человек на балкон, завернувшись в идиотский красно-зеленый меховой плед, покурить, отвлечься от семейных ссор. Снаружи идет снег, сквозь запотевшее, плачущее окно промелькивают тени жены и ребенка. Петров затягивается. Утро.

Продюсер Илья Стюарт рассказывает о симптоматичном совпадении: «Мы выкупили права на книгу «Петровы в гриппе и вокруг него» у Алексея Сальникова». Сценарий предложили написать Кириллу — он улыбается: «А мы в Гоголь-центре уже спектакль ставим по этой книге».

В роли заболевшего гриппом Петрова — Семен Серзин: режиссер, драматург, актер. Из тех, кого любит камера, за кем действительно интересно наблюдать.

Ссора Петровой с сыном пишется без камер, она за кадром. Микрофончики наклеивают на разношенный коричневый свитер Чулпан Хаматовой и на одежду Владислава Семилеткова. О нем — отдельно. Владислав — ребенок из отбракованных актерскими агентствами и многочисленными пробами. Мечтает стать актером. Но сколько раз он уже слышал, что делать в кино ему нечего! «Такого глубокого, тонкого, ответственного актера, — говорит режиссер, — поискать. Не важно, что ему семь лет. Собран, точно выполняет замечания режиссера, оператора. Печально, когда детей используют как собачек, умиляясь их обаянию, органике. Владик меняется осмысленно: здесь он сонный, там разъяренный, счастливый, мечтающий».

Этот серьезный ответственный актер отдаленно напоминает маленького Бурляева. Степенью отдачи и подлинности. Абсолютная вера в предлагаемые обстоятельства. Вот сейчас он дрожит от негодования всем телом. «Подумаешь, температура! Я хочу на елку!»

Режиссер направляет: «Владик, реагируй быстрее. Импровизируй! Возражай, кричи: «Поеду! Папа меня любит, а ты ненавидишь!». — «Конечно, он хороший, я плохая». — «Я у папы останусь! Я с папой поеду!» — «Тебя же только вчера на ноги поставили!»

Режиссер: «Чулпан, не стой, двигайся по комнате, перекладывай вещи». Оба выкладываются по полной, даром что не в кадре. Чулпан мечется по гостиной, едва не роняя елку, не переставая орать на ребенка. На нервной почве выхватывает ручку из старого кресла. Почти плачет от бессилия.

Полная тишина в павильоне. От освещенной квартиры Петровых к режиссерскому пульту через весь павильон носится с камерой наперевес Зося Родкевич, автор картины о Борисе Немцове. Здесь она тоже при деле, снимает «фильм о фильме». На Зосину камеру уже никто внимания не обращает.

В час ночи объявляют обеденный перерыв. У сопродюсера фильма Ильи Джинчарадзе начинается день рождения. Папа привез из Тбилиси домашние хачапури, эклеры, сациви, сулугуни… «Ешьте, пожалуйста! Мама готовила!» К импровизированному столу стекается вся большая группа. Нет только парня из звукового цеха. Его нога попала в кадр на съемке, и ему влетело. Теперь придется с помощью компьютера «стирать ногу», что означает недетские траты. Где он? Уходят искать… Приводят. Перенервничал. Теперь ест со всеми домашние хачапури.

Рядом с «квартирой Петровых» в пластиковом корыте лежит снег, еще не распыленный пылесосами. Поодаль в посудине — гуашевая кровь. Скоро она будет вертеться, вздыбленная стиральным порошком в машинке.

3.00–3.30. Петров раздевается в ванной, обращает внимание, что в стиральной машинке крутится кровавая вода. Петрова объясняет, что стирается ее пальто. (На самом деле или в гриппозном бреду — она страдает манией убийства.)

Съемка в ванной сверху, с крана. Петрова достает пальто из стиральной машинки. Петров принимает душ. Чтобы нормально работал душ, притащили едва ли не цистерну воды. В какой-то момент задевают шланг. Воды нет. Актер с мокрой головой. Ждут. «Холодно! Дайте Сене срочно обувь, укутайте его!»

После долгих поисков правильного ракурса само пространство узкой ванной изменяется, обретая фантасмагорические очертания. Штанга для шторы превращается в границу: в одном пространстве — Петров под душем, в другом — Петрова со своим мокрым пальто. Словно мир, разрезанный по живому.

В раковину из шланга все еще подтекает кровавая вода. Но течет неправильно: «Никуда не годится! Добавьте пены в гуашевую воду! Еще!» Актеры снова и снова повторяют дубль. Кирилл и Влад колдуют над кадром.

Спрашиваю Влада Опельянца, в чем особенность работы с Серебренниковым. «В том, что он неординарная личность. Всегда в захватывающем поиске. С ним интересно. Не знаешь, что он предложит. Поэтому осмелюсь назвать то, что мы делаем, творчеством. Сегодня это редко случается в кино. Можем спорить, возражать, но мы слышим и понимаем друг друга. Он по-настоящему «операторский режиссер». К тому же он не стоит на месте, постоянно развивается».

Кажется, Чулпан Хаматова наконец-то дождалась большой роли, достойной ее дарования. Работает отважно, безжалостно по отношению к себе. Моментально включается на полную. Ее героиня — женщина-Амок: обычная и странная, неистовая, одержимая и страдающая одновременно.

Кирилл тщательно репетирует. Особый жанр требует особого подхода. Он усиливает свойственный сальниковской абсурдистской стилистике трагифарс, его гипнотическое воздействие, инфернальную составляющую, но с проработанным, точно прописанным психологическим рисунком, сложной вязью человеческих отношений (здесь главный водораздел — между будущим фильмом и карнавальным сюрреалистическим спектаклем в Гоголь-центре, который поставил Антон Федоров).

Утром встречаемся в суде. Спрашиваю Кирилла, что в «Петровых» его больше всего заинтересовало. «А тебя?» — «Меня завораживает сам процесс сгущения обыденности в абсурд, мистику».

Кирилл Серебренников: «А я вижу здесь другую реальность. Мне важно, что Петров — не только автослесарь, сантехник, но и создатель комиксов, он художник. Этот текст — суггестия, он напичкан триггерами, подталкивает, пробуждает воображение. Знаешь, есть такое наблюдение. Если из реальности изъять какой-то фрагмент, сама реальность обретает другое измерение. Грипп — богатая метафора, словно ошибка реальности. Поэтому в обыденность влезают странные, страшные, смешные существа.

У Сальникова этот метод чем-то напоминает гоголевский или платоновский. У классиков подобное ощущение возникает из слов. У нас — другая лексика, самопроизводящаяся образная система. Ведь текст кино нематериален. Но и в романе Сальникова между слов — воздух. К примеру «Текст» Глуховского — сам по себе экранизация. А я люблю авторов, не сочиняющих будущие киноинсценировки. Сальников вне всякого бизнес-плана просто создает иную материю жизни. При этом в романе есть точное описание жизни среднестатической семьи, топонимия Екатеринбурга как место обитания постсоветской действительности. Да, это и есть в каком-то смысле история обычной советской семьи. Людей с нашими проблемами. Но и Акакий Акакиевич родом из Санкт-Петербурга, при этом его история — космическая, вне времени и места.

Интересуюсь отличиями будущего фильма и пьесы, которую поставили в Гоголь-центре. «Я и по написанному мною сценарию снимаю, как по чужому. Заново придумывается каждая сцена. Разница очевидная. В театре спектакль поставил Антон Федоров — тонкий, умный, самостоятельный режиссер. Его видение сальниковского мира совершенно иное. И это очень интересно и неожиданно».

Но и в спектакле, и в будущем фильме уже ощутима неразрывность связи гриппозного бреда героя и самой приболевшей, галлюциногенной действительности, в которой абсурд вытачивается каждым будничным днем.

Фильм «Петровы в гриппе» — копродукция России, Франции, Германии, Швейцарии. Казалось бы, что им екатеринбургские Петровы со своим гриппом? Но вот со мной на съемку в одну из ночей приехал швейцарский сопродюсер. Ходит с горящими глазами по павильону, замирает вместе со всеми при слове «мотор!», потирает руки: «Remarkably!».

Фильм, как и роман, вмещает в себя разные стили и жанры: черно-белое кино и цвет, реальность и гротеск, комиксы и быт, фарс и трагедию, ретро и современность.

Все как в нашем высокотемпературном времени. Ночью после очередного заседания — снова съемка. Снова в квартире Петровых зажигается елка. Снова дышит, оживает 3D советского космоса. И кажется, вот киношники уйдут, а здесь все останется по-прежнему.

Одна из последних сцен снимается уже под утро. Камера наезжает на телевизор, в котором сплошь помехи. Петров садится за стол, над которым его комиксы, пришпиленные к стене. Он рисует.