Добровольное принуждение

Габриэлла начала в 15. К тому моменту она уже пару лет продавала свои изображения в секс-чатах по просьбам мужчин и таким образом окончательно нормализовала для себя сексуальное насилие, которое терпела от парня с 12 (в среднем по миру около 60% проституированных женщин пережили сексуальное насилие в детстве; исследователи считают, что это важная предпосылка для «входа» в проституцию).

— Я уже не думала об этом как о чем-то серьезном, — вспоминает 20-летняя Габриэлла. Мы разговариваем в тесной и заполненной кофейне, но девушка говорит смело и громко. Ей подгавкивает Альбус, беспокойный пес-болонка. Даже сейчас Габриэлла выглядит ребенком. Покупателей ее возраст не смущал.

Первый раз Габриэлла попробовала выйти через год, когда ее избили. Она обратилась в полицию, получила психологическую помощь, но вскоре вернулась к продаже.

— Когда подсаживаешься на быстрые деньги, остановиться очень сложно, — объясняет девушка. — Это ужасно, но ты реально к этому привыкаешь. Я смогла выйти, только когда получила по суду большую компенсацию. Каким-то образом я нормально окончила школу и поняла, что у меня все-таки есть будущее. А буквально через полгода появилось наше движение, и я познакомилась с людьми с таким же опытом. Все это помогло не вернуться туда опять.

Движение, одной из основательниц которого стала Габриэлла Вольфе, называется Inte Din Hora — «Не твоя шлюха». Оно возникло в конце 2017 года как часть глобального движения#metoo, когда после «Вайнштейн-гейта» женщины по всему миру стали рассказывать в соцсетях о пережитом сексуальном насилии.

Участницы Inte Din Hora — сейчас их около 150 — заметно изменили повестку, касающуюся проституции, в Швеции. Из авторов поста в фейсбуке они быстро стали специалистками, которые на равных помогают женщинам с опытом коммерческого секса, консультируют полицию, ставят условия политикам, читают лекции студентам и школьникам (около сотни за два года).

Люди, продающие секс, — очень закрытая группа. Часто от их лица говорят сервисные организации, которые работают по модели снижения вреда (это, например, борьба с предвзятым отношением, против насилия со стороны клиентов) и обычно выступают за легализацию «индустрии». Inte Din Hora — редкий случай, когда проституированные женщины говорят за себя сами и борются не с последствиями, а с причиной явления: мужским спросом, сексуализированной властью, основанной на гендерных, классовых и этнических различиях. Эта власть хорошо видна в историях участниц движения.

• «В 23 я познакомилась в клубе с человеком, который уговорил меня стать эскортницей. Я была в долгах, у меня были зависимости, только что погиб партнер. А этот мужчина раньше уже вовлекал женщин в проституцию, и я увидела в нем „спасителя“, который точно знает, как уладить мои проблемы».
• «Мне было 13 или 14. В первые семь-восемь месяцев я приняла больше 100 мужчин. На стенах в их квартирах висели фотографии их детей — старше и младше меня».
• «Я почти никогда не смотрела в их лица, просто закрывала глаза и думала о чем-то другом. Все это оставило большую дыру в душе, мне противен секс, мне стыдно, я боюсь встретить на улице знакомых. Я больше не чувствую никакой ценности в себе. Единственное, чего я стоила, — одной тысячи крон за 15 минут».
• «Мне было 16, а ему 40. Я приехала к нему на дом. В полицейском протоколе было указано, что он ударил меня 139 раз за полчаса. Когда он кончил, он оттащил меня в ванную и поцеловал. Я лежала там и думала: „Вот так, наверное, мертвые себя чувствуют“».
• «Я говорила им, что они могут не останавливаться, даже если я буду кричать. Но чего стоит согласие, когда спустя несколько лет моя жизнь по-прежнему ограничена этим опытом? Добровольность не делает тебя невосприимчивой к ЗППП и побоям. Добровольность не защищает от депрессии и ПТСР».
• «Первый раз я попыталась выйти в 18 лет. Женщина в соцслужбе удивилась, что я пришла к ним за помощью. Она достала калькулятор, сосчитала, что я за неделю зарабатываю больше, чем она за месяц, и сказала, что они ничем помочь не могут».

В этих репликах есть типичные черты «добровольной» проституции, которые согласуются с «полевыми» интервью в большинстве научных работ. Средний возраст вовлечения — до 18 лет. Причина — нужда, часто помноженная на зависимости, низкий уровень образования и обман. Гарантировать себе физическую безопасность невозможно (в странах, где проституция легализована, не становится меньше ни насилия, ни стигматизации, зато растут количество вовлеченных вообще и торговля людьми). Нередко у людей в проституции возникает диссоциация от своего тела и дереализация, и это подрывает психическое здоровье (что может вести за собой и соматические проявления). До 90% вовлеченных в проституцию хотели бы выйти из нее. Но когда пытаются это сделать, их не понимают — даже в Швеции.

Голос одного порядочного мужчины

Дискуссия об опасности проституции для самих женщин началась в Швеции (как, впрочем, и везде в Европе, включая Россию) в последней четверти XIX века — с появлением аболиционистов.

Аболиционистское движение — то есть движение за отмену полицейского надзора над проституированными женщинами — появилось в Англии в 1870-х годах. Тогда выяснилось, что их проживание и работа в строго отведенных зонах, а также принудительный медицинский осмотр не помогают общественному здравоохранению — мужчин-то никто не проверяет. Аболиционисты утверждали, что

В 1876 году британская феминистка Жозефин Батлер основала Международную федерацию аболиционистов. Идея перестать угнетать и без того угнетенных быстро добралась и до России. По оценке исследовательницы Наталии Ходыревой, «к началу XX века среди подавляющего числа образованных людей в России преобладала точка зрения, что проституцию порождают социальные условия и женщины являются жертвами этих условий» («Современные дебаты о проституции: гендерный подход», 2006).

Но с 1918 года в России проституированные женщины фактически оказались вне закона (современная Россия наследует такую политику), а вот в Швеции с того же года регулирование проституции перешло от муниципалитетов к правительству. С годами это позволило обсуждать проблему на национальном уровне.

— Еще в 60-х годах в Стокгольме, Гётеборге и Мальмё существовали программы помощи проституированным женщинам, — говорит Ингер Сегельстрём, одна из авторов закона о запрете покупки секса. В 1995–2003 годах она возглавляла женское крыло Социал-демократической рабочей партии Швеции (СДРП). — Программы были довольно успешными, но когда они заканчивались, всё откатывалось обратно. Требовалось политическое решение, и мы в женском крыле стали его разрабатывать. Но в начале 90-х женщины составляли одну треть членов партии, и нашу инициативу раз за разом отклоняли на конгрессе. Нам говорили, что эта проблема не требует законодательного регулирования. Что это личное дело каждого.

Все изменилось перед парламентскими выборами 1994 года. Женщины пригрозили однопартийцам-мужчинам, что создадут свою партию и пойдут на выборы отдельно от них.

Так Ингер получила кресло в Риксдаге. Криминализация клиента в проституции была ее первой инициативой. Конгресс партии наконец согласился с этой идеей. Ее обсудили в парламенте, и социал-демократок поддержали женщины из трех других партий — Левой, Либеральной и Партии Центра. В итоге правительство, где у СДРП были свои министры, внесло законопроект в парламент, летом 1998 года он был принят, а в следующем году вступил в силу.

— Поскольку нас, женщин в парламенте, было 50 процентов, нужен был голос всего одного порядочного мужчины,— говорит Сегельстрём. — Было чувство, что мы совершили революцию. Мы сумели сделать мужчин в партии профеминистами, и это полностью изменило подход к проблемам: началась реальная борьба с насилием в отношении женщин и детей.

За покупку секса была установлена линейка штрафов. За неоднократное преступление можно было сесть на срок до полугода. Женщины были освобождены от всякого наказания. Такой подход назвали нео-аболиционистским.

По опросам, закон одобрили 80% шведских граждан (одобрение оставалось примерно на том же уровне и в 2012 году, особенно среди женщин). Согласно докладу норвежского министерства юстиции, такую поддержку закон получил благодаря общественным кампаниям, рекламным постерам, лекциям для школьников и призывников. Большой эффект оказала драма Лукаса Мудиссона «Лиля навсегда» с Оксаной Акиньшиной в главной роли, снятая по мотивам писем литовской школьницы Дангуоле Расалайте, которая попала в Швеции в сексуальное рабство и покончила с собой.

Идеологический успех закона был неоспорим, а вот инструментальный — неочевиден.Норвежцы подсчитали, что за пять лет уличная проституция в Швеции сократилась почти вдвое. Однако было неясно, в какой мере это связано с законом, а в какой — с развитием интернета в те годы. Та же неясность была с насилием в отношении вовлеченных. Критики закона утверждали, что у женщин стало меньше времени на оценку безопасности клиента, но исследования того времени рост насилия не фиксировали.

Официальный отчет шведского Минюста к десятилетию закона был исключительно позитивным. Чиновники сделали вывод, что это именно закон уполовинил уличную проституцию (по независимой оценке, в 2007 году в Стокгольме, Гётеборге и Мальмё в сумме насчитывалось около 300 женщин, работающих на улице), а к тому же заметно воспрепятствовал торговле людьми. Было предложено увеличить максимальное наказание за покупку секса до года тюрьмы (что и было сделано) и наказывать шведских граждан, покупающих секс за границей (идея обсуждается до сих пор).

Количество шведских мужчин, в какой-то момент жизни покупавших секс, сократилось с 13% в 1996 году до 8% в 2008 году (по данным исследований, среднестатистический покупатель секса — это мужчина в стабильных отношениях или женатый мужчина, часто с детьми).

Первое время полиция возбуждала в среднем по сотне дел о покупке секса в год, причем среди преступников попадались сами полицейские и судьи. В 2017 году в Швеции зарегистрировали 222 таких дела, в 2018-м — 279.

В тюрьму за 20 лет никто не сел.

Преступление без потерпевшей

Об эффективности запрета на покупку секса с точки зрения полиции я говорю с Матсом Паульссоном. В 2005–2018 годах он был начальником гётеборгского отдела по борьбе с торговлей людьми. Теперь Матс — старший инспектор нового Агентства по гендерному равенству.

— Мы координируем полицию, социальные службы, миграционную службу, трудовую инспекцию, налоговую и прочие ведомства в борьбе с торговлей людьми, — объясняет задачи агентства Паульссон, седой мужчина с грустным и напряженным лицом человека, который, кажется, давно разочаровался в мире. Только что он провел семинар для персонала аэропорта «Арланда» — учил, как выявлять людей, вовлеченных в трудовую эксплуатацию.

В юности Паульссон хотел быть моряком, а в полицию попал неожиданно для себя в конце 90-х. Начинал с патрульного. Я спрашиваю, что он знал о проституировании в то время.

— Я тогда даже не рефлексировал на этот счет. Мне казалось, что это какая-то феминистская идея, за которой гонятся политики, — признается Матс. — За пару лет работы патрульным я ни разу не выписал штраф покупателю секса и не помню никого, кто сделал бы это. Но потом я перевелся в уголовный розыск, а в начале нулевых случилось несколько командировок по линии ООН — в том числе в Сербию. И вот там я впервые осознал, насколько все плохо (поразившие его вещи показаны в другом жутком фильме, «Стукачке» с Рэйчел Вайс — «Новая»).

Когда в 2005 году Паульссону предложили возглавить отдел полиции Гётеборга по борьбе с торговлей людьми, ни у кого из его подчиненных не было специального образования. По словам Матса, начальство просто сказало им: «Мы знаем, что у нас есть проституция. Очевидно, что торговля людьми у нас тоже должна быть, мы ведь не в изоляции живем. Давайте-ка разберитесь за полгода».

— Не было ни идей, ни каких-то рамок, некого было даже спросить, — вспоминает Матс. — Сейчас образование есть, хотя в полицейских школах оно, на мой взгляд, не очень хорошее. Для будущих следователей в университете Уппсалы есть специальный курс, на котором полиция, прокуратура, академические исследователи дают широкое понимание феноменов проституции и торговли людьми. А вот в программах для обычных полицейских этому по-прежнему уделено мало времени. Это то, что мы в агентстве сейчас попытаемся изменить.

Я предлагаю Паульссону представить, что я полицейский из России, и прошу назвать главные вещи о проституировании, которые мне необходимо знать.

— Прежде всего — что большинство людей в проституции невероятно стыдятся того, через что они вынуждены проходить. Они считают, что это их собственная вина. Особенно трудно разговаривать с нигерийками, трудно объяснить, что они были детьми, а преступники, которые их вовлекли, воспользовались тем, что у них не было образования и возможностей. Постарайтесь понять это явление от самых корней.

Кроме того, учит Матс, надо иметь в виду, что зачастую это организованное преступление: «Если вы покупаете секс, вы можете спонсировать организованную преступность. Некоторые мужчины говорят: „Я заплатил ей, потому что мне ее жалко, я помог бедной женщине“. Ну если тебе действительно было ее жалко, зачем ты ее насиловал?»

—А как вы вообще ловите покупателей? — спрашиваю Паульссона.

— Очень просто, — отвечает инспектор. — Если говорить про уличную проституцию, то это обыкновенное патрулирование. Видим женщину, видим машину, которая за ней подъезжает, видим, как женщина садится. Едем следом, не ждем, пока все начнется, останавливаем машину и оформляем попытку покупки. Опрашиваем женщину, покупателя. Все занимает минут 15. Отправляем протокол прокурору, а прокурор, если нет никаких особенных обстоятельств, выписывает штраф. И преступник платит в среднем тысячу крон (около 6700 рублей по нынешнему курсу — «Новая»). Но сейчас это редкость. Все отделы по борьбе с проституированием расфомированы: не хватает ресурсов. К тому же покупка секса — это преступление, в котором есть подозреваемый, но нет потерпевшего, потому что женщина рассматривается как свидетельница. Наказание — штраф. Выходит, что это незначительное преступление против государства — вроде превышения скорости, и приоритет у него соответствующий.

Что касается интернета — тут мы сёрфим сайты в нашем городе. Чаще всего смотрим подростковые объявления. Иногда по фотографиям, по тексту объявления заметно, что девушка может быть жертвой торговли людьми. Тогда самый простой способ — прикинуться покупателем, спросить, в какое время она свободна, узнать цену и адрес. Потом устанавливаем наблюдение, задерживаем клиентов, идем к девушке, узнаем, в какой она ситуации, есть ли у нее сутенер, рассказываем, что она может выйти из этого. Кто-то соглашается, кто-то настаивает, что работает по своей воле, иногда у нас нет достаточно доказательств обратного.

— Критики закона говорят, что криминализация клиента просто увела проституцию в «подполье», в даркнет, поэтому ее вроде как и нет.

— Да, этот «аргумент» нам предъявляют все 20 лет. Но это совершенная неправда, потому что если у 70-летних мужчин, которые только в 50 узнали, что такое компьютер, получается находить проституированных женщин в интернете, то и полицейский может.

Проституция в Швеции, по словам Паульссона, пережила несколько волн изменений. Первая случилась после падения Берлинской стены, когда вся Европа открылась для Румынии, Болгарии, а чуть позже и для бедных постсоветских республик. Вторая — после закона 1999 года, когда стала уменьшаться доля шведок (сейчас как минимум две трети вовлеченных — мигрантки). А с 2008 года начался массовый ввоз девушек из Нигерии и других африканских стран.

— Нигериек вербуют с помощью проклятия вуду, в которое они истово верят, — рассказывает Паульссон. — В Румынии распространена практика, когда мужчина завязывает роман с девушкой, а потом привозит ее сюда и заставляет заниматься проституцией. В Болгарии такое тоже бывает. Еще у нас было несколько сложных кейсов, связанных с войной в Украине.

Они совсем не хотели с нами говорить, утверждали, что работают сами по себе. Но потом одна рассказала, что в квартиру, где она жила с парнем, ворвались вооруженные люди (по их форме она не смогла понять, украинцами они были или россиянами). Парня забрали, сказали, что он в чем-то подозревается. А ей дали номер телефона и объяснили, что если она хочет поскорее увидеть любовника, то пусть позвонит, ей дадут работу, и когда она заработает 20 тысяч евро, то сможет выкупить своего друга.

Номер, конечно, вел в агентство, которое вербует в проституцию. Несколько русскоговорящих женщин впоследствии рассказали Матсу идентичные истории. Поэтому когда Паульссон слышит слово «легализация», его грустно-напряженное лицо становится яростным.

— Я как-то был на конференции Интерпола в Южной Америке, в которой участвовали южноамериканские страны и страны Карибского бассейна — всего около 40 государств. Я там рассказывал о подходе Швеции и подходе Германии с Нидерландами, где легализовано абсолютно все. Потом было обсуждение, и где-то 35 делегатов высказались за легализацию. Но на следующий день модератор рассказал мне, что всю ночь участники горячо спорили и хотели бы задать мне дополнительные вопросы.

Мы поговорили еще, а потом поднялся делегат от Гаити. Он сказал: «Мы тут самая бедная страна.

А представьте, что женщины из Чили массово ехали бы продавать секс на Гаити. Да вы бы ввели войска и забрали их назад — потому что можете. А мы — маленькая страна, мы не можем сделать ничего, кроме как кричать о помощи и просить принять закон о запрете покупки секса». Он еще добавил, что свирепеет, когда слышит, что Нидерланды «заботятся» о секс-мигрантках: дают жилье с душем, мол, они в хороших руках. «Мы хотим видеть их не в ваших руках, а в наших семьях. Душ, медосмотры — это все для клиентов, а не для них. Просто невероятно, как вы обсуждаете женщин из третьего мира, словно они животные», — вот как он сказал. И это все изменило. Делегаты снова проголосовали, и результат был примерно 20 на 20.

Не такая же работа

Сторонники легализации считают, что шведы манипулируют общественным мнением, когда, как Матс Паульссон, говорят о продаже секса и торговле людьми в одном контексте. Они настаивают, что без принуждения взрослый человек сам решает, что делать со своим телом, и эту самостоятельность нужно уважать (такой политики в отношении проституции с 2015 года придерживается в том числе правозащитная организация Amnesty International).

В отличие от аболиционистов, которые называют людей, продающих секс, «вовлеченными в проституцию» (указывая таким образом на большую роль внешних обстоятельств, которые их вынудили), сторонники легализации используют термины «секс-работа» и «секс-работники».

— На первый взгляд, это даже почти логично: у человека есть базовые права, свобода выбора, и почему бы ему не продавать свое тело как услугу. В действительности это очень поверхностное представление, — говорит психолог Елена Тимофеева, которая 15 лет работает с пережившими сексуальную эксплуатацию. В конце нулевых она в команде Агентства ООН по миграции создавала первый в России реабилитационный центр для пострадавших от торговли людьми. Переехав в Швецию, Тимофеева основала Национальный центр по борьбе с эксплуатацией и насилием, который помогает пострадавшим, занимается превентивной работой и консультирует других специалистов.

— Ни одна работа в мире не имеет столько физических и психологических последствий: от более высокого риска онкологии до пост-травматического стрессового расстройства, — продолжает психолог.

— Но есть же профессия военного? Военный тоже может получить травму и заработать ПТСР.

— Нет, сравнение с профессией военного не работает. Даже у военного есть дистанция между тем, что он делает, и его телом. Проституирование — это использование интимных частей тела, а наша сексуальность и даже простое осознание тела неразрывно связаны с нашей личностью. В проституции дистанции нет вообще, — объясняет специалистка. — Еще важен баланс власти.

Если даже человек пытается их как-то обозначить, этими правилами часто пренебрегают. Так что если говорить о базовых правах, то это в первую очередь право на безопасность жизни и тела. Когда в личные границы постоянно вторгаются, ощущение безопасности теряется, а вместо него появляется ощущение, что с тобой могут делать все что угодно. Из-за этого рушится базовая идея о себе, о теле и жизни в целом. Ни одна профессия в мире не рушит человека так, как рушит проституция.

Тимофеева добавляет, что психологическая сторона проституирования — сложная вещь, для изучения которой не у всех есть время и достаточное образование. Часто из-за этого в судах разваливаются дела по торговле людьми.

— Многие преступники даже не трогают своих жертв, не отбирают документы, но люди не ищут помощи. Почему? Потому что есть угрозы семье, есть психологическое насилие, есть континуум насилия (концепция о связи разных форм мужского насилия, которым женщины подвержены с детства; сформулирована британской исследовательницей Лиз Келли в конце 80-х — «Новая»). Но все это не пощупать без грамотной экспертизы.

При этом последствия проституции распространяются далеко за границы личности самого вовлеченного, объясняет психолог.

— Для женщин это потерянное здоровье. Для государства это потерянные деньги (перед тем как закон о покупке секса был принят во Франции, исследователи подсчитали, что проституция и связанное ней насилие стоили этой стране 2 миллиарда евро в год — «Новая»). А для общества это поддержка патриархальных норм, которые влияют на каждую женщину. Это замкнутый круг, — говорит Тимофеева, и я вдруг впервые вспоминаю школьный случай, который иллюстрирует, как незаметно и крепко усваиваются эти нормы. Классе в седьмом ребята спросили меня, за сколько я «купил» бы одну нашу одноклассницу. Я ответил: «Ну, тысяч за пять». Я даже не удивился этому вопросу, хотя не имел ни сексуального опыта, ни опыта романтических отношений в принципе, не представлял, что такое проституирование и как вообще выглядят пять тысяч рублей (проезд на рязанском троллейбусе тогда стоил рубля четыре).

«Патриархат делает женщин бедными, — уточняет эту логическую цепочку Наталия Ходырева в „Современных дебатах о проституции“, — бедность женщин поддерживает существование института проституции, а проституция поддерживает патриархат, традиционную маскулинность мужчин, [их] страх зависимости от женщин и страх перед чувствами вообще».

«Люди не должны бояться просить о помощи»

«Шведская модель» изначально предполагала не только криминализацию клиента, но и целую инфраструктуру для выхода людей из проституции и поддержки тех, кто в ней еще остается. С этим связана вторая группа претензий, которые сторонники легализации предъявляют аболиционистам.

«Условия жизни и работы [за 20 лет] значительно ухудшились из-за <…> отсутствия низкопороговых программ снижения вреда и непредвзятой медицинской помощи секс-работникам, враждебного отношения, особенно к мигрантам и цветным женщинам, и стигматизации», — говорится в докладе, который в сентябре 2019 года выпустило шведское сообщество секс-работников Fuckförbundet.

Эта и другие организации — например, Rose Alliance и Шведская федерация за права ЛГБТК-людей (RFSL) — призывают прислушиваться к мнению самих вовлеченных и работать над проблемами вместе с ними. Представитель RFSL Пер Викторссон, однако, отказался от интервью из-за «негативных последствий публичных выступлений по этому вопросу», а Rose Alliance и вовсе не ответили на мое письмо.Но такими же последовательными критиками «шведской модели» оказались сами ее сторонники, с которыми я поговорил.

— Куда женщина, вовлеченная в проституцию, может обратиться за помощью в Швеции? — спрашиваю я у Йенни Вестерстранд, председательницы Шведской ассоциации приютов для женщин и девочек (ROKS), старейшей и самой большой подобной организации в стране.

— Да особо и некуда, — прямо говорит Йенни. — В Стокгольме, Гётеборге и Мальмё есть муниципальные консультационные центры Mika. Раньше туда можно было сколько угодно раз прийти и поговорить с терапевтом. Недавно количество консультаций ограничили восьмью. Дальше уж, мол, сами как-нибудь. Это был сильный удар по работе с проституцией: чтобы выйти из нее, нужно время. Восемь встреч — это ничто. И это довольно нелепо: страна вложила столько ресурсов в криминализацию покупки секса, но при этом не берет ответственность за состояние вовлеченных и их будущее.

ROKS финансируется государством, но ее сотрудницы (трудно представить такое в России) беззастенчиво критикуют чиновников.

Всего в Швеции, по словам Йенни, около 450 приютов-шелтеров. Из них специализированных шелтеров для женщин — в районе 150. В ROKS состоит сотня. Но проституированных женщин в приютах этой ассоциации — единицы. Вестерстранд называет несколько причин.

— Если вы хотите попасть в государственный приют, вам нужно пойти в соцслужбу и узнать, полагается ли вам помощь. В соцслужбе вас спросят: «Вас преследуют? Бьют?» И если вы отвечаете, что нет, вы просто хотите выйти из проституции, чаще всего они такие: «Ой, всё».

Потом: шелтеры получают деньги от муниципалитетов на терапию и образование для подопечных, но не на оплату жилья. А соцслужбы не хотят оплачивать место в шелтере, пока женщина не расскажет о своем опыте, сутенерах или торговцах, которые ее продали, — что вообще-то непросто. Мы деньги с женщин не берем, но работать так становится все сложнее.

Сами мы тоже не всегда готовы к рискам. Наши приюты — это обычные квартиры. Проституция часто связана с зависимостями. А если женщина — жертва торговли людьми, то она может быть свидетельницей отмывания денег и других преступлений. Иногда это очень опасно.

Вестерстранд считает, что сам по себе закон о запрете покупки секса хорош, но был принят в другой Швеции, очень отличной от нынешней.

— Страна была богаче, лучше работали соцслужбы, были нормальные вакансии, было жилье. Сейчас с этим гораздо сложнее, — говорит председательница ROKS. — Я по-прежнему на сто процентов за закон, потому что он сдерживает спрос, но

Елена Тимофеева, работающая в Швеции с 2016 года, согласна с такой оценкой политики властей. По ее словам, идеальная программа выхода из проституции должна включать терапию, сопровождаемое проживание и помощь в быту (по желанию), получение образования и трудоустройство. «А сейчас этих людей даже сориентировать некому».

— Если ты взрослая дееспособная женщина, никакую помощь от государства получить невозможно, — подтверждает Йонна, еще одна участница движения Inte Din Hora. Она начала продавать секс в 21: парень «серьезно попал на деньги», и девушка хотела ему помочь. Ее «карьера», как иронически называет Йонна время, проведенное в проституции, закончилась в 24.

Поэтому Йонна и Габриэлла Вольфе уверены, что такие консультационные центры, как Mika, надо открыть по всей стране — только помощь должна стать конкретнее.

— Поговорить в безопасной обстановке — это очень важно, но нужно фокусироваться на обстоятельствах, которые привели человека в проституцию, — объясняет Габриэлла. — Если это ребенок, который переживал насилие в семье, надо работать с этим. Если это взрослый и у него финансовые трудности, надо решать их.

— И люди не должны бояться просить о помощи, — добавляет Йонна. — А они боятся. Боятся, например, что у них заберут детей, потому что проституция рассматривается государством как самоповреждающее поведение. Бывало и такое.

Габриэлла считает, что на первом месте должна стоять помощь с жильем. Сейчас, чтобы его получить, надо сначала перестать продавать секс, перестать употреблять наркотики, «перестать делать вообще все». Но нельзя перестать все это делать, не получив никакой помощи. А без нескольких месяцев в безопасной среде, добавляет Йонна, невозможно иначе взглянуть на свое состояние.

— Проституция стала частью моей самоидентификации, и пока я была в ней, меня реально бесил этот закон, — говорит она. — Когда я вышла, когда появилась дистанция от покупателей, когда я ощутила — и до сих пор ощущаю — последствия, узнала о статистике, о вещах, которые меня раньше вообще не беспокоили, — всё это открыло мне глаза на суть того, через что я прошла.

У Inte Din Hora есть программа. Она состоит всего из четырех пунктов. Движение требует:

• уважительного и профессионального подхода к людям с опытом продажи секса со стороны социальных служб, суда, медицинских и образовательных учреждений;
• усилить правовую защиту лиц, вовлеченных в проституцию, вне зависимости от наличия у них шведского гражданства;
• включить тему покупки секса в школьные уроки о сексуальной грамотности;
• создать программы выхода с предоставлением жилья, медицинской и психологической помощи и возможностью сопровождаемого проживания.

«Проституция имеет разрушительные последствия для тех, кто в нее вовлечен. Это происходит каждый день, в каждом городе. Пора перестать закрывать на это глаза», — так заканчивается их призыв.

***

Достоверно подсчитать количество людей, вовлеченных в проституцию, невозможно ни в одной стране, но чаще всего в исследованиях и обзорах встречаются такие усредненные числа: Швеция — две тысячи человек, Нидерланды — 30 тысяч, Германия — 400 тысяч.

В России только по данным МВД (причем за 2012 год — до Крыма, войны с Украиной, санкций, антисанкций и всех экономических последствий) в проституцию вовлечены не меньше миллиона человек. По оценке ассоциации «Серебряная роза», которая выступает за декриминализацию действий всех сторон в коммерческом сексе, — три миллиона.

Административная статья за занятие проституцией в России до сих пор не отменена.

Стокгольм