Cумку не взяли, сначала придравшись к лямкам, потом, когда проблема с лямками решилась, — ​нам удалось доказать, что, несмотря на лямки, это все-таки сумка, а не рюкзак, а почему нельзя рюкзак, осталось глубинной тайной ФСИНа, — ​так вот, после лямок завелся на полную катушку вредный приемщик, полноватый и приземистый Гена в круглой, как у медсестры, шапочке.

— Я не приму. Не приму — ​и все. Меня уволят, если приму, — ​говорил Гена другим приемщицам, более сердобольным и менее трусливым.

— Да ну, че ты, — отвечал кто-то из женщин, — ​да ладно те, жалко парня-то!

— Не приму, — ​продолжал капризничать и трусить Гена.

— Гена, — ​вступила и я в хор защитников Кости, — ​Гена, не будь крокодилом, будь человеком!

— Нет, не буду! И вообще, — ​выкатил он основной аргумент, — ​вы на цвет сумки этой посмотрите — ​это ж камуфляж! А камуфляж нельзя!

— Ой, да, — ​прямо горестно всплеснула руками приемщица Наталья Петровна, опытный сотрудник с многолетним стажем. — ​И правда, камуфляж — ​это все. Это даже если мы пропустим, потом не выпустят на этап.

— Какой это камуфляж, — ​загудел Костин папа. — ​Это специальная сумка охотника, видите, у нее непромокаемое дно, чтобы по болотам охотник мог с собой таскать. И цвет у нее специально для охоты, рисунок совсем другой!

Кто-то из сочувствующих стал звонить более высоким чинам,

— Ну возьмите, Косте удобно будет нести, он же не амбал какой-нибудь, — ​стала упрашивать я.

— Нет-нет, — ​покачала головой Наталья Петровна, — ​вот я звонила, не берут камуфляж.

И вздохнула сочувственно.

Ладно, Алексанниколаич, — ​сказала я. — ​Сумку не передали, значит, вес ее, целых кило двести, можно использовать для чего-то другого, у нас совсем ведь мало веса осталось, кило триста всего.

И тут раздается звонок мне на мобильный.

— Виктория Марковна? — ​спрашивает женский голос.

— Да.

— Это вас беспокоит СИЗО номер один.

— Как это? Я ж вот сейчас прямо в СИЗО номер один и нахожусь, воюю тут за Костю Котова.

— А вы, — ​продолжает женский голос, — ​приходили к нам позавчера на прием, заявление оставляли, и я обещала вам перезвонить…

— Ах, — ​отвечаю я радостно. — ​Анисья, это вы?

— Вы помните мое имя? — ​удивляются на другом конце линии.

Ну вот можно ли забыть собеседницу, которую зовут Анисья? Да еще и из следственного изолятора.

— Конечно, помню. Я же говорила вам, что вы вторая Анисья в моей жизни.

Я действительно приходила на прием к замначальника, который был на каком-то совещании, а вместо него принимали два невероятно любезных сотрудника, одного звали Денис Евгеньевич, он был молод, свеж и окончил академию ФСИН во Владимире, выпустился юристом, а другого, вернее, другую — ​Анисья, она вела карточку учета посетителя, то есть меня.

— Ваше заявление рассмотрено, — ​говорит Анисья. — ​И получен положительный ответ. Вы можете передать Константину Котову сухие вегетарианские пайки заводского изготовления весом до трех килограммов, когда он поедет на этап.

А пайки такие нашел Костин папа, пытающийся максимально облегчить Костино путешествие в неведомое, устроенное судьей Мининым и прокурором Мыцем.

— Спасибо, спасибо! Ура! Любез-нейшая Анисья, наша с папой благодарность вам за сообщение.

И мы с папой чуть не в пляс пускаемся от радости…

В общем, вот идет этот типично русский карнавал, из-за которого так странно притягательна жизнь в России, когда внезапно среди жестокой, античеловечной системы встречаешь обычные, нормальные человеческие проявления.

Чем-то вроде маленького деревца, пробившегося невероятным образом сквозь совершенно гладкую и тупую бетонную стену.

Я понимаю, что все это на грани идиотизма: поиски каких-то спецвегетарианских сухпайков, охотничьих сумок с лямками и без камуфляжа — ​для отправки в колонию человека, который ни в чем не виноват, и все вокруг знают, что он не виноват, но никто ничего не может поделать, и при этом эти все служат системе, посадившей невиновного, и не видят в этом никаких противоречий, а жирное и богатое государство никак не может обеспечить своих заключенных нормальной человеческой едой и нормальной человеческой доставкой к месту отбытия наказания — ​в Костином случае наказания неизвестно за что.

А русский макаберный карнавал несется дальше, не останавливаясь, из века и век.

В конце концов, не желая совсем сдаваться, мы с папой решаем, что нужно пойти к начальнику на прием, на этот раз папе самому, показать эту чертову сумку, и пусть начальник увидит, что это не камуфляж, и разрешит своей начальниковой властью Косте тащить свои вещи в охотничьей сумке с непромокаемым дном, специально сшитой по заказу Костиного папы в ателье для охотников.

И папа идет. Но начальника опять нет, а есть заместитель, подполковник, который любезен и светел, вежлив и добр. И говорит он папе так:

И так он это говорит со значением, ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, и папа мне пересказывает тоже со значением, ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, — ​что я не отваживаюсь спросить, что это такое вообще — ​ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, просто понимаю, что все знают про пиксельную, и всё, а я — ​глупая дура. А заместитель рассуждает, что можно, конечно, сверху эту пиксельную обшить тканью, и внезапно приходит вот к какому аргументу:

— Понимаете, — ​говорит замначальника папе Кости Котова, — ​ну, допустим, я даже и разрешу, и пропустим мы эту сумку! Но дальше-то что? Дальше-то на каком-то из этапов кто-нибудь обязательно скажет, что нельзя, изымут ее, сумку вашу, и не в чем гражданину Котову будет нести свое имущество!

И папа принимает этот аргумент и сворачивает сумку. Потом, через несколько дней, он идет на прием уже к настоящему начальнику, долго беседует с ним и в конце концов получает разрешение на средних размеров скромный рюкзак, который велено принести прямо перед этапом.

А я опять думаю, что сначала сумку было нельзя из-за лямок, потом из-за камуфляжа, а потом из-за пиксельности, и не означает ли это, не дай бог, что на самом деле нет никакой точной и четкой инструкции на этот счет вообще? Пугаюсь, конечно, своих мыслей, ибо не может быть ни в жизнь, чтобы в моей стране, где есть приказ на все, не было бы подробной инструкции про сумку, в которой зэк имеет право тащить свои вещи в лагерь.

Потом, правда, вспоминаю, что в каждом следственном изоляторе страны вывешен свой, а не общий для всей системы исполнения наказаний список разрешенных и запрещенных продуктов, от чего совсем мутится сознание бедных родственников и волонтеров, ничем перед государством не провинившихся, а, наоборот, в помощь государству пытающихся зэков подкормить и приодеть. Да вот даже в Москве в одном СИЗО рыбу можно, в другом нельзя, в одном помидоры, огурцы и бананы берут, в другом – который в ста метрах от первого – ни под каким видом, здесь сигареты велят дома вытаскивать из пачек и складывать в целлофановые мешочки, а тут принимают только магазинные упаковки, ну и так далее. И почти каждый поход с передачей в СИЗО превращается в интереснейшую импровизацию с неопределенным исходом и многими неизвестными…

Мы не сдаемся. Мы знаем, что Костя победит и выйдет на свободу.

Одно непонятно — ​что делать с яростным русским карнавалом?

Есть в нем какая-то неимоверная притягательность, сила, страсть и жизнь…

Без карнавала этого нам всем совсем худо было бы.