В отличие от Басманного суда, где заседаний по четырем новым фигурантам пришлось ждать часами, в Мосгорсуде явно хотели закончить как можно скорее. Апелляции по продлению меры пресечения Жукову и Раджабову объединили в одно заседание — ради этого Самариддина даже привезли в суд, хотя обычно обходятся видеосвязью (в зале, когда завели молодого человека в кислотной желтой толстовке, удивились — посчитали это хорошим знаком). За десять минут до этого другой судья в том же зале рассмотрел еще одну апелляцию Жукова — его защита обжаловала заключение под домашний арест.

У зала, где прошли оба заседания, к полудню собрались десятки людей. Всем войти не получается: из предыдущих судов люди знают, что два ряда небольших лавочек займут родственники обвиняемых и журналисты, кому повезет. На возглас судебного пристава: «Родственники!», — в зал суда заходят мама Егора и — под хохот оставшихся за дверями — проректор Вышки Валерия Касамара с рэпером Оксимироном. Оба исправно ходят на суды к Жукову.

Егор, как и всегда, держится уверенно — демонстрирует сознание собственной правоты. Периодически уходит в патетику, честно предупреждая об этом слушателей.

— Экспертиза следствия основана на лжи, — берет слово Жуков. Речь идет о судебной экспертизе, выполненной институтом криминалистики ФСБ. Она нашла призывы к экстремизму в роликах на его YouTube-канале. — Эта ложь развенчана уже четырьмя экспертизами, которые мы опубликовали в публичном пространстве. Эти экспертизы проведены не нами, а ведущими российскими учеными. Они подтвердили очевидное: я, Егор Сергеевич Жуков, являюсь противником любого насильственного сопротивления. Неважно кому — силам власти или отдельному человеку. Насилие противоречит не только моим убеждениям, но и научным данным, на которых я основываю свою политическую деятельность.

Раз за разом Егор — студент четвертого курса факультета политологии Вышки, убежденный либертарианец — напоминает, что либертарианство постулирует принцип ненасилия. В своих роликах Жуков говорил только о мирных путях смены власти.

На прокурора Елену Мещерякову доводы защиты не действуют. Вкрадчивым голосом гособвинитель произносит дежурные фразы: решение районного суда правомерно, выбор меры пресечения в виде домашнего ареста обоснован, «прошу отказать в удовлетворении апелляционной жалобы».

Происходящее в зале суда ей, кажется, совсем не интересно. За два заседания подряд лишь однажды ее спокойствие удалось нарушить: в перерыве между апелляциями кучка слушателей слишком громко что-то обсуждает. «Можно потише? Очень тяжело присутствовать при вашем шуме! Хотите общаться — выйдите за дверь и спокойно там похихикайте, ладно?» — отчитывает их прокурор.

Суд возвращается с решением — оставить всё, как есть. Значит, Егор не сможет вернуться к учебе в Вышке.

— Все понятно? — обращается судья к Жукову.

— Так точно!

Самариддин Раджабов — все, включая Егора, называют его просто Самар — проводит судебное заседание в «аквариуме». Его адвокаты Анри Цискаришвили и Сергей Бадамшин сидят бок о бок с Егором Жуковым, которого защищает Леонид Соловьев. По солнечной улыбке и ярко-желтой толстовке с близняшками из «Сияния», с которой он не расстается, нельзя сказать, что происходящее его сильно расстраивает. Самариддин позирует фотографам, показывает им козу, улыбается сидящим в зале.

Анри Цискаришвили зачитывает заявление дяди Раджабова — он готов предоставить свой дом для племянника, если того отпустят под домашний арест. Потом — характеристики личности от классного руководителя и директора школы, в которой учился. «Занимался в секции самбо», «в конфликты не вступал», «юноша эмоциональный», «всегда находился в хорошем настроении».

Черноволосый молодой человек на этих словах кивает, улыбается, в шутку показывает мышцы.

Суд удовлетворяет ходатайства защиты: к материалам дела приобщают и справку о месте жительстве дяди, и характеристики личности, и постановление о привлечении в качестве обвиняемого от 15 октября.

В постановлении с обвинением в окончательной редакции нет даже упоминаний «массовых беспорядков», говорит адвокат Бадамшин. Теперь Раджабову вменяют только угрозу применения насилия (ч. 1 ст. 318 УК), что мягче, чем покушение. Значит, и меру пресечения надо смягчить, уверена защита, если не вовсе закрыть уголовное дело.

В том же постановлении передаются слова пострадавшего — младшего лейтенанта Линника: он почувствовал угрозу со стороны Раджабова, «поскольку брошенная им бутылку ввиду тяжести и приданого ускорения, будучи быстродвижущимся предметом, при падении о тротуарную плитку создала резкий звук удара, имитирующий разрушение неизвестного предмета с опасностью причинения телесных повреждений».

— Бутылка пролетает на полметра ниже и вообще не касается его, — говорит Бадамшин. — Я не знаю, что у него с нервными окончаниями, но мы вчера подали ходатайство о проведении психолого-психиатрической экспертизы потерпевшего.

Адвокаты хотят проверить младшего лейтенанта на наличие «заболеваний, вызывающих неконтролируемое чувство страха».

Обвинение Жукова, как и в случае с Владиславом Синицей, осужденного на 5 лет за «призывы к насилию» над детьми силовиков, целиком строится на судебной экспертизе. Компетентность экспертов в обоих случаях под сомнением: независимые экспертизы опровергают их выводы.

«Эксперт не только не обладает лингвистическими знаниями и умениями, но и занимается правоприменением, толкует закон, как ему угодно. Он также эксперт в политологии: дает определение терминам, не имеющим отношения к экстремизму. Также он экстрасенс, потому что додумывает, за моего подзащитного, что он имел в виду», — иронизирует Леонид Соловьев.

И Самариддин, и Егор весь процесс шутят, ведут себя так, будто не просидели последние месяцы под арестом в СИЗО и дома.

— Получилось так, что я сначала сидел за то, чего не было вообще, — начинает Раджабов свое последнее слово. — Приведу историю, почему так получилось.

Я единственный сын своей матери. Полностью ее поддерживал. Пока я сижу в тюрьме, я не могу исполнять свои обязательства. Я не могу засыпать — представляю свою мать голодной.

Лирика неожиданно перебивается рэпом: Самариддин начинает читать свои стихи.

— В жизни мы не убивали, не воровали ни разу. Выйдя за свободу, мы лишились ее сразу…

В зале не сразу понимают, что происходит. Наконец судья опомнилась: «Раджабов, остановитесь, пожалуйста!» — но он уже закончил.

— Мы как-то слишком стали привыкать к тому, что происходит, — берет последнее слово Жуков. — Мы не замечаем абсурд. То, что сейчас происходит, — полный бред.

Мы верим в это, проводим судебные заседания, рассуждаем, что представитель власти испугался бутылки. Костю… Константина Котова сейчас посадили за то, что он вышел на несколько мирных акций…

Судья вновь прерывает его: дело Котова не относится к предмету судебного разбирательства.

— Ваша честь, я прошу вас, заканчивайте все это! Это не только обращение лично к вам — ко всей судебной системе. Что вы творите? Мы все не должны быть здесь. Я не должен быть здесь! Я должен учиться сейчас. Самар должен рэп писать, своей матери помогать, работать. Прокурор должен заниматься настоящими делами, а не смотреть на нас с укором. Под конец я себе позволю чуть-чуть пафоса, вспомню великого писателя Солженицына и его цитату: граница между добром и злом протекает не между государствами, не между партиями. Она протекает по каждому человеческому сердцу, Ваша честь. Я надеюсь, осталось сердце у людей, которые все это сейчас устраивают. И, надеюсь, оно осталось у вас. Потому что вы становитесь участником грандиозного преступления! — повышает голос Жуков. — Не делайте этого.

После оглашения решения — оставить меры пресечения без изменений — приставы торопят нас уйти за зала.

— С кем рэп записать хочешь? — бросает Раджабову Оксимирон.

— С тобой!

— Точно? Честно?

— Отвечаю!

— Я тебя услышал. Давай, держись.