— Николай Владимирович, возьмем три наиболее свежих примера: бывший министр Михаил Абызов, бывший губернатор Виктор Ишаев, международный инвестор Майкл Калви — в ваших терминах получается, что они политические заключенные?

— Разумеется, нет: никто из них не выступал оппонентом власти. Если определять политический характер репрессий в зависимости от их объекта, то так можно говорить об осужденных по «Болотному делу». А нас интересуют преследования в отношении элит, и тут политическим оказывается не содержание обвинений, а сам системный характер репрессии.

Фокусируя внимание на отдельных сюжетах, мы, с одной стороны, видим имевшее место на самом деле или притянутое за уши преступление, а с другой — стараемся угадать причину, по которой этому делу (в отличие от других) дан ход. Но если мы поменяем фокус и посмотрим на картину в целом, то как бы хаотические репрессии предстанут как серийные: еще не массовые, но уже групповые — и четко адресованные тем или иным группам элит. Так власть сегодня проводит свою политику в отношении тех, кто занимает место рядом с ней самой. Более или менее случайными жертвами, как и адресатами, которые считывают «сигналы», оказываются сами одушевленные элементы системы управления: губернаторы, министры и их замы, генералы из силовых структур, ну и крупные предприниматели, поскольку бизнес у нас не живет отдельно от власти, а власть вдали от материальных и денежных ресурсов.

Если исходить из такой картины, то очередные фигуранты попадают под этот маховик относительно случайно, но усиление репрессий — и по частоте, и по тяжести наказания — не является неожиданностью. Воронка раскручивается в собственной логике, и надежды на то, что после президентских выборов 2018 года закручивание гаек прекратится, не оправдались. Напротив,

— Социолог Мануэль Кастельс в книге «Власть коммуникации» проводит мысль настолько простую, что она выглядит как откровение: «Чем плотнее власть захватывает дискурс, тем меньше ей требуется насилие». В какой момент изменилось соотношение пропаганды и репрессии?

Владимир Гусинский согласился продать «Медиамост» еще в июне 2000-го, а соглашение об этом было подписано в «Бутырке». Михаил Ходорковский не скрывал финансовой поддержки парламентской оппозиции, и политическая подоплека в «деле ЮКОСа» была несомненна. Но до 2011–2012 годов эти приемы применялись от случая к случаю, и о системе нельзя было говорить.

Сергей Гуриев и Дэниел Трейсман в работе «How Modern Dictators Survive…» показали, что «информационный авторитаризм» благодаря захвату медиа, которые усиливают эхо от репрессий, может применять их более экономно. Фонд «Петербургская политика» опубликовал анализ статистики уголовных дел против высокопоставленных чиновников. За 2006–2010 годы таких набралось всего 8, причем 6 из них касались уровня муниципалитетов. В 2011-м их стало уже 6, за следующий год — 16, и начиная с 2012 года эта цифра постоянно росла, пока не стабилизировалась начиная с 2015 года на уровне 30–40 человек, представляющих те или иные элиты ежегодно. Особенно это заметно в регионах, причем касается как собственно управленцев, так и назначаемых Москвой руководителей правоохранительных и контрольных ведомств. С недавних пор под огонь все чаще попадают и региональные силовики.

Параллельно усиливается давление на крупный бизнес, поскольку любые акции против чиновников вызывают шатания всех их патрональных пирамид. Есть и обратная связь: дела такого масштаба, как против братьев Магомедовых, не могут не вызвать пертурбаций в иерархиях чиновников, но такие перемены чаще всего отложены по времени, и мы это не сразу видим и можем связать одно с другим.

— Какие причины вызвали такой всплеск именно с 2012 года? Ведь казалось бы, гражданские протесты требовали, наоборот, консолидации элит.

— Это в конечном итоге и произошло, но роль консолидирующего фактора стали играть уголовные дела. Все началось с того, что на парламентских выборах 4 декабря 2011 года «партия власти» при всех очевидных натяжках практически во всех регионах не смогла показать планировавшийся высокий результат, зато 4 марта 2012 года Владимир Путин собрал почти 64% голосов, разрешив, казалось бы, кризис легитимности.

Президент оказался менее зависим от региональных и корпоративных элит, а они, наоборот, более зависимы от него. Тогда же, с оглядкой на результаты парламентских выборов и протесты, Путин впервые позиционировал себя как президент не всех россиян, а большинства. Силовики жестоко расправились с протестом 6 мая 2012 года и заявили претензию на роль главной опоры режима. Пошло «Болотное дело» против гражданской оппозиции. Ваша газета следила главным образом за репрессиями против «простых людей», но власть действовала дальновидней: ее испугали не столько протесты граждан, сколько то, что они создавали возможности и соблазн перегруппировки для элит, а это в понимании Кремля уже удар в спину.

Конечно, их руководители приходили с такими предложениями и сами, и силовики извлекли из этих дел, которые чаще всего принимали форму «хозяйственных», максимум выгоды для себя, но с 2012 года репрессии приобрели характер системы. Альтернативой этому мог бы стать запуск экономики, но реформы в этой сфере создают неприемлемые риски с точки зрения сохранения власти.

— Кроме 2012 года, был еще и 2014-й. Конечно, силовики получили еще больший карт-бланш, а воинственная риторика на фоне присоединения Крыма провоцировала насилие и сама по себе. Но, наверное, это коснулось в основном «простых людей»?

— Нет, Крым стал важным фактором усиления репрессий и против элит. Обстановка «военного времени» могла повлиять на строгость приговоров — это отчетливо видно. Но прежде всего ухудшилось экономическое положение в стране — а если на фоне растущей экономики власть могла смотреть сквозь пальцы на растаскивание активов, то в новых условиях с этим стало гораздо строже, тем более что началось постоянное обновление элит, и новых тоже надо чем-то кормить.

мы это видим сейчас на примере изъятия имущества Александра Шестуна. Разумные люди сами раскошеливаются: так, видимо, поступил глава Федеральной таможенной службы Андрей Бельянинов, который после показанного по телевизору обыска в июле 2016 года был, тем не менее, прощен.

Но это волны, а взрыв произошел в 2012–2014 годах. Кремль, увеличивая давление на граждан и на элиты, стал искать новую модель легитимности. На фоне присоединения Крыма Путин сменил электоральную легитимность на «вождистскую», и это изменило всю конструкцию власти. До этого легитимность поступала как бы снизу вверх: президент был легитимен постольку, поскольку региональные элиты обеспечивали ему на выборах убедительные победы. А с тех пор модель перевернулась: теперь губернаторы получают легитимность лишь постольку, поскольку президент назначает их «и.о.», а последующие выборы рассматриваются уже как формальность…

— Осенью прошлого года на выборах в Хакасии, Хабаровском и Приморском краях и во Владимирской области это не сработало — почему?

— Заметьте, что в этих регионах показатели уровня жизни соответствуют среднему уровню, а во Владимире даже выше. Но после волн репрессий, имевших место в каждом из этих регионов, власть там оказалась дискредитирована в глазах избирателей, а элиты, демотивированные и деморализованные, устранились от избирательных кампаний. Так, в Хакасии в 2016 году был задержан, а через два года осужден за махинации с ценами на лекарства Владимир Бызов — руководитель администрации губернатора. В таких условиях все чиновники просто перестали на него работать.

— Вы считаете, что эти уголовные дела как-то направляются из единого центра?

— Сложный вопрос, он скорее о наличии самого такого центра. Вся система власти выстроилась таким образом, что непогрешимых в ней нет. Но схема избирательного правоприменения работает и в обратную сторону — как избирательное неприменение закона: чтобы возбудить дело против любой значимой фигуры во власти, надо получить санкцию ее патрона. Отмашку на уровне губернаторов и министров, я думаю, дает президент (иначе выходит, что он вообще ничем не управляет), а на уровне ниже, может быть, это руководство его администрации. Но система непрозрачна, и точно никто ничего не знает, тем более что в последнее время правила, видимо, меняются.

Предложение, наверное, превышает спрос — «силовые структуры» развиваются уже по законам раковой опухоли, требующей экспансии, система накопила инерцию, ее нельзя остановить, не вызвав недовольства внутри. Какие-то «органы» постоянно накапливают тонны компромата и кому-то про это докладывают. «Кто-то», наверное, в каких-то случаях может сказать «нет», но в других, когда на стол ложится «материал», уже и не может. Но к праву и вообще к публичной политике это отношения не имеет. Это способ управления, эффективный на коротких дистанциях, но опасный в более далеком горизонте.

Доступ туда ограничен, а если резолюцию «не возражаю» может наложить только один человек, то надо понимать, что его возможности держать все это в голове тоже ограничены.

— Возникает впечатление, что таинственный мозговой центр находится на ступеньку ниже, на уровне самих силовых структур.

— Внутри силовых структур никакого центра тоже нет, он был ликвидирован в 2008 году: перед тем как уступить пост президента Медведеву, Путин произвел радикальные перестановки в силовом блоке. Обладавший политическим весом и авторитетом среди своих Николай Патрушев, до того возглавлявший ФСБ, получил красивую должность секретаря Совета безопасности, сохранил влияние, но лишился доступа к силовому ресурсу. На его место был назначен Александр Бортников, не обладающий сопоставимым влиянием. В 2011 году, перед возвращением Путина в президентское кресло, из Генеральной прокуратуры был выделен Следственный комитет, и с тех пор эти два ведомства постоянно собачатся.

Между собой воюют даже управления ФСБ, заключая разного уровня и непостоянные союзы с СК, Генпрокуратурой и МВД. В результате силовики и сами часто попадают под раздачу. В 2011 году на всю страну гремело дело о «прокурорских казино», и хотя оно вроде ничем и не кончилось, влияние в силовом блоке перераспределилось. В 2012-м под антикоррупционное дело попал министр обороны Сердюков, который еще хорошо отделался, а в 2015-м — экс-глава ФСИН РФ Александр Реймер.

Ярким примером стало «дело Сугробова». В 2011 году он был назначен начальником одного из ключевых (экономических) главков МВД — ГУЭБиПК, а 7 мая 2014 года задержан ФСБ по обвинению в провокации взятки (как будто спецслужбы не занимаются этим постоянно!). Сугробов был осужден на 22 года за «создание преступного сообщества», которое состояло из его же подчиненных, и злоупотребления должностным положением даже без понятной корыстной цели — только ради звезд и продвижения по службе. Верховный суд, не отменяя приговор, снизил наказания всем участникам «сообщества» вдвое, а эксперты увидели за этой историей войну спецслужб между собой.

В апреле 2018 года вынесен приговор бывшему начальнику службы собственной безопасности СК РФ Михаилу Максименко, по этому же делу осужден за взятку и замначальника ГСУ СК РФ по Москве Денис Никандров и другие. Дело Дмитрия Михальченко, которое сначала выглядело как контрабанда коньяка, повернулось против замминистра культуры Пирумова и рикошетом ударило по директору ФСО Евгению Мурову.

Если мы спустимся ниже, то будем поражены масштабом репрессий против региональных силовиков, которые часто предшествуют делам против губернаторов…

— Давайте про губернаторов, а то получается, что клочья летят только от силовиков.

— Но мы же пытались ответить на вопрос, управляемы ли репрессии. Вот так они только и могут быть управляемы — через надевание намордников на самих акторов. А дальше уже рутина: губернатор Сахалина Александр Хорошавин (задержан в 2015 году, осужден в феврале 2018-го), губернатор Коми Вячеслав Гайзер вместе с предшественником и целой компанией замов (основное дело еще рассматривается). Если брать федеральный уровень, это конечно, министр экономического развития Алексей Улюкаев, а далее со всеми остановками: дело Арашукова, задержанного под телекамеры в Совете Федерации, может повернуться и в сторону Северного Кавказа и региональных силовиков, и в сторону до сих пор неприкасаемого «Газпрома». И это верхушка айсберга — каждый фигурант тянет за собой цепочку соучастников и свидетелей, которые, в свою очередь, дают показания на кого-то «вбок», папки с компроматом пухнут, генералы выстраиваются в очередь…

— Я читал обвинительное заключение по Гайзеру — там более двух тысяч страниц, причем на протяжении первых 400 следствие перечисляет, кто с кем был знаком — создает «преступное сообщество». Но есть и очень занятные страницы: повествуется, как на похищенные деньги руководство Коми скупало прессу и организовывало выборы… А на какие еще деньги это можно было делать?

— За одни и те же действия один начальник даст медаль, а другой отправит в тюрьму. Из-за запутанности законодательства любая активность в хозяйственной сфере может трактоваться как противозаконная, не говоря уж о том, что всякая должность до какого-то момента подразумевала элементы «кормления» через участие в коррупционных схемах. Есть и смешные примеры: замминистра энергетики Вячеслав Кравченко был обвинен в хищении пары миллионов рублей путем фиктивного трудоустройства своей знакомой. Но то, что вчера считалось невинной шалостью, сегодня может попасть под новый двойной стандарт избирательного правоприменения, ведомый только силовым структурам.

— Ваш коллега Александр Кынев предложил периодизацию методов управления в России Путина по главам его администрации. «Сурковский» период характеризовался созданием «партии власти», кооптацией в нее сторонников, что давало им определенные преимущества и иммунитеты. При Володине партийность перестала играть роль — власть перешла к разруливанию конфликтов с помощью сложных многосторонних соглашений. А при Кириенко и эти соглашения потеряли смысл, так как никакие гарантии не действуют: в пример Кынев приводит Павла Грудинина, который выгодно оттенил победу Путина на выборах, а думский мандат ему блокировали, и хорошо (возвращаясь к теме репрессий), если все это не закончится для него уголовным делом.

— Я соглашусь с периодизацией Кынева с поправкой на то, что фигуры глав АП не создают эпохи, а только их олицетворяют. Они сами — продукт не столько политического развития страны, сколько отсутствия ее экономического развития. Я тоже думаю, что сегодня, во многом благодаря тому, что воронка репрессий раскручивается уже сама по себе, мы пришли к кризису нормативности: не только в смысле писаных законов (о них уже как-то неудобно говорить), но и в смысле «понятий».

— А что тогда происходит на скамейке запасных?

К тому же скамейка запасных формируется по принципу лояльности, а не компетентности. Недостатка в «сменщиках» Кремль пока не испытывает, свидетельством чему стали мартовские отставки глав сразу пяти субъектов Федерации — с их последующей заменой новыми людьми, которые теперь выбираются чаще всего не из коренных жителей соответствующего региона. Все эти отставки, которые, в общем, тоже являются дисциплинарными (но и финансовыми) репрессиями, создают иллюзию управляемости в коротком горизонте, но угрожают ее потерей в более далекой перспективе. Одни и те же «грабли»!..

— А как на эту «борьбу с коррупцией» реагируют «народ»?

— Власть, управляющая и крупными медиа, эту тему особенно не педалирует — понимает, что демонстрация исподнего приближенных не поднимает и ее собственный престиж. Опросы общественного мнения показывают, что на федеральном уровне оно более или менее заметило арест Улюкаева с «колбасками» Сечина, массовые чистки в Дагестане и поражающую воображение сумму, изъятую у полковника Захарченко. Все остальное существует как фон, что вполне устраивает власть, тем более что

— Существует ли солидарность в элитах, позволяющая им противостоять репрессиям?

— Практика обращений к президенту только усиливает впечатление того, что только он обладает правом миловать, а следовательно, и казнить. Попытка солидаризироваться была предпринята только в отношении Кирилла Серебренникова — но это особая статья, потому что и элита особая, какими-то серьезными ресурсами не обладающая, и на ее фокусы можно смотреть снисходительно. Серьезные игроки деморализованы и не решаются поддерживать друг друга: власть и силовики тут смогли сыграть на опережение, раскрутив маховик до того, как возникла солидарность. Атомизировав элиту, репрессии разрушили базу и для возникновения такой солидарности в будущем.