«Атом триединый и неделимый, Протон, Нейтрон и сын их Электрон»

— Технократию в спектакле поженили с религией, и получилось почти по Сорокину — ядерное православие.

— Не православие, нет. Да и технократия сомнительная — не работает же у них ни хрена. В Лжедмитрове нет религии в подлинном значении слова — веруют не в Бога, а в коллайдер. Его построили еще при Берии в 1950-е. Но сейчас, когда умерли те, кто строил, никто уже не понимает, как им управлять и зачем он нужен вообще. Какая-то херня крутится, периодически что-то взрывается, но как это работает, неизвестно. Был построен Научно-исследовательский институт большого ядерного коллайдера, БЯКО.

— Вполне реалистично, несмотря на то, что фантастика. Мы же помним, как батюшки освящали запуск ракет, как ГИБДД устраивала крестный ход.

— Можно было написать гораздо более похоже, гораздо горше и злее, а у нас это все-таки сказка. У нас и мэр Лжедмитрова — не Путин ни в коем случае, хотя у них много общего. И Антон, которого я играю, не Навальный, готовый организовать сопротивление власти. Наоборот, он слабый, разуверившийся в себе задрот, ходит по городу и только варежку разевает от удивления. Единственное, за что я могу любить своего персонажа — есть грань, переступить которую он не может. Пойти на коллаборацию, написать гимн, стать вице-мэром по культуре — да. Но одобрить убийство, открыть памятник Берии и потом нормально себя чувствовать — на такое он не способен.

«Продаю излишки совести»

— Не знаю, кого ты имел в виду, когда вывел в пьесе Вергилия Петровича, интеллигента, работающего «мерилом добродетели при мэрии», но догадываюсь, как среагирует либеральная публика: «А, ну это про Баронову в Russia Today, про Боякова, поддержавшего войну в Донбассе, про Макаревича в Совете по культуре при Думе».

— Давай только не будем про Макаревича, на него столько грязи вылилось и совершенно незаслуженно, на мой взгляд. Ему-то уж точно от них ничего не надо. Я абсолютно уверен, что он пошел туда, чтобы творить добро.

— Этому я как раз верю. Я не верю, что у него получится.

— Иногда получается, есть положительные примеры. Несколько лет назад Дума пыталась принять совершенно безобразный закон о концертной деятельности.

И даже если б не получилось — все равно стоило. Как сказано в известном фильме, мы хотя бы попробовали.

— Тогда о ком это?

— Все мы, авторы пьесы — «болотные» персонажи, носившие белые ленточки, певшие песню «Шла Саша по шоссе» на митинге за Навального. Это о нас, обо мне, по крайней мере, уж точно. Я, извините, на приемы к Шойгу ходил, появлялся на центральном телевидении, два года назад вообще был штатным сотрудником НТВ. Причем все это уже после пения на площади и других оппозиционных шагов.

— А зачем? Кто тебя заставлял? Денег хотелось?

— И это тоже. Жизнь полна соблазнов, а я, увы, не святой. Но есть и другой момент. Я артист, пишу песни, хочу, чтоб люди их слушали. Какая у меня альтернатива? Уйти в подполье? Уехать из страны? Но тогда творческая единица по имени Алексей Кортнев перестанет существовать.

«Родина. Перед употреблением проконсультируйтесь со специалистом»

— Фраза убойная, и там целый ряд таких. Не боишься, что на тебя за это госпатриоты накинутся?

— Пусть кидаются, поговорим. Я вообще сторонник дискуссий.

— А где ты последнее время видел дискуссии? Ты же помнишь, как было с Серебряковым: никто с ним в полемику не вступал. Просто наорали, и все.

— Значит, наорут, потерпим. Ко мне десятки раз приставали с этими глупыми обвинениями: родину не любишь, не патриот.

— И что ты отвечал?

— Что люблю, и это абсолютная правда. Но если ты патриот своего тела, ты же не будешь скрывать от себя и от врача цирроз или перелом. Это опасно, ты просто умрешь, если сделаешь вид, что у тебя все ок. Надо пойти к доктору и сказать: «Доктор, у меня печень больная. Давайте что-то с этим делать. Я хочу жить, я хочу быть здоровым». А теперь давай доктором представим президента страны, человека облеченного высшими полномочиями.

Не буду же я сидеть и молчать, я не самоубийца.

«Жить — это забывать»

— Ключевая тема в спектакле. Он и открывается песней о том, что лучше не ковыряться в собственной памяти. Откуда вдруг такой страх перед прошлым?

— Страха нет, это сюжетный ход. Мой герой смог вырваться из Лжедмитрова, только благодаря своей способности забывать. Вырвался и прожил вдали от родного города двадцать пять лет. Другой вопрос, насколько счастливо. Уверен, что нет. Эмиграция не приводит человека к счастью, она даже не приводит к обновлению. Люди, которые уехали отсюда, бросили эту загнивающую, с их точки зрения, часть суши, все равно до конца своих дней живут ее проблемами.

— А назад все же не возвращаются. Как писал Мандельштам, нет возврата из бытия в небытие.

— Но ты не можешь забыть, что сам ты из небытия, что на родине-то у тебя небытие, что твои братья и сестры остались там. Вот это, мне кажется, пережить невозможно.

«Почти неотличимы от нормальных людей»

— Мэр говорит твоему герою: «Ты поехал искать себя и просрал все, что было. А я остался здесь, двадцать лет работал, город кормил». И это правда: он хоть и подлец, но реальные дела делает. Это главный аргумент, который нам всегда предъявляют. Противопоставить ему что-либо чрезвычайно трудно. Люди нашего с тобой круга постоянно кричат, что они против ужасной, безнравственной, преступной власти, но это, что называется, негативная повестка. А позитивная где?

— Нету. Как раз об этом спектакль. Была огромная проблема в течение всего периода написания. Нам говорили: «У вас нет финала». А что вы предлагаете? Чтобы Антон устроил в Лжедмитрове революцию? Взорвал город? Но ведь тогда погибнут люди, а людей жалко, да и не способен он на такое. Чтобы вывел их к солнцу, куда-то в другое место, где все живут счастливо? Но они не смогут там жить. Убери излучение — они сойдут с ума в тот же день.

«Все разбрелись по свету, почти неотличимы от нормальных граждан, только попахивает от них немного».

— Концовка чисто набоковская, как в «Приглашении на казнь»: карточный домик разваливается, морок исчезает, как только человек перестает в него верить.

— Об этом говорится впрямую: купол не над городом, он у тебя на голову, как каска, надет. Сможешь его снять — значит, сможешь освободиться.