— Алексей, к чему пришли за эти годы вы, ваша группа, ваше поколение?

— Наше поколение, поколение 50-летних, к сожалению, проиграло. Мы очень поверхностно жили. И то, что мы все сейчас получили по носу от власти, по большому счету закономерно.

— Потерянное поколение?

— Нет, именно проигравшее. Лично для себя-то многие как раз выиграли. Я, например, проживаю достаточно обеспеченную жизнь. Большинство моих друзей востребованы, в них по-прежнему заинтересовано общество.

— Так, может, в этом все дело? Умные, честные, интеллигентные люди не устояли перед соблазном успеха, сладкой жизни, больших денег. И пошли на компромисс с властью. Это началось задолго до Путина. Еще в 1996 году вы участвовали в туре «Голосуй или проиграешь». Говорят, за те концерты платили фантастический гонорар.

— Да, хороший. Больше того: я потом еще за Черномырдина агитировал, хотя дружил с СПС. Был такой проект «Старые песни в нашем доме», и я был там конферансье. Помните партию «Наш дом — Россия»? Тогда как раз вышли «Старые песни о главном» на ОРТ, и почти все музыканты, которые приняли в нем участие, поехали агитировать со страшной силой за Черномырдина. Это были первые огромные деньги, которые я заработал.

Я работал и особо не задумывался о том, к чему это приведет. Но если б даже задумался. Я однозначно был на стороне Ельцина, а уж тем более младореформаторов. Молодые, задорные, красивые. А главное, по языку, по психотипу, да и просто по возрасту совершенно свои. За кого же агитировать, если не за своих? У нас и аудитория была такая же: студенты престижных вузов с прогрессивными взглядами. Думающая образованная публика.

— И не бедная.

— Да, потом из них выросли менеджеры больших компаний. Наша аудитория не очень широка, но хорошо обеспечена. Мы до сих пор играем для них концерты, реже публичные, чаще частные.

— Корпоративы?

— Именно.

— Как интересно. Вы участвовали в поддержке узников Болотной, в поддержке Навального. И одновременно играли на корпоративах у людей, против которых, собственно, и направлен протест.

— Не совсем так. Мы уже лет десять не играем у чиновников, только у бизнесменов.

— А «Газпром» куда относится? Это власть или бизнес?

— Да, для сотрудников «Газпрома» играли. Можно встать на радикальную позицию и сказать, что частные концерты играть вообще нельзя, потому что деньги обязательно украдены. Все крупные состояния нажиты нечестным способом, как говорил Бендер. И это правда. Но если так радикализировать свое существование, останешься с голым торсом. Я ни в коем случае не пытаюсь представить нас невинными агнцами. Мы идем на компромиссы, мы зарабатываем в сегодняшней России, где все пронизано коррупцией, каждая купюра, любой товар. Но если человеку хотя бы не противно смотреть в глаза, мы играем.

— А зачем это было делать?

— Основной мой аргумент: интересно. Неужели не интересно встретиться и поговорить с президентом своей страны? Я у него ничего не просил, он мне ничего не предлагал. Кроме запонок. Мы потом продали их за сумасшедшие деньги и пожертвовали в благотворительный фонд.

— Вы что-то поняли о нашей власти на этой встрече?

— Ничего. Чисто туристические впечатления. Очень понравилась обувь Дмитрия Анатольевича, прекрасные ботинки. Но это все.

— Так стоило ли? После этого тысячи людей сказали: ага, Кортнев продался власти!

— Неприятно когда тебя ругают, вешают ярлыки, третируют. Но еще обиднее, когда третируют не по делу. Ну, кому я продался, зачем? Все это мимо кассы. Вот недавно СБУ закрыло мне въезд на территорию Украины. И тоже непонятно за что. Концертов в Крыму мы никогда не играли.

— Но повод был. В 2014-м вы дали скандальное интервью «Свободной прессе», где одобрили присоединение Крыма.

— Странно, что они вспомнили об этом только сейчас, спустя четыре года почти. Я в Украину с тех пор заезжал раз двадцать. Последний раз играл концерт в Украинском музыкальном театре в Одессе, и все было хорошо.

— Помню ваше антивоенное выступление на «Нашествии». Помню, как вы вступились за Земфиру в безобразной травле из-за украинского флага. Но ведь и интервью это было…

Но главное из того интервью я готов повторить и сейчас: слава богу, что обошлось без кровопролития и прямого военного вмешательства. А что, лучше бы лились реки крови?

— Те, чья молодость пришлась на нулевые, назовут их прекрасной эпохой. Слушали ваши песни, путешествовали, ездили на дорогих машинах, ели в дорогих ресторанах. И вот их выдернули из этого уютного мира в гораздо более жесткий. Что пошло не так, как вы думаете?

— Думаю, что как раз с Украины и запустился этот маховик, эта патриотическая истерика.

— А перед этим все было так?

— Нет, конечно. Посадка Ходорковского, разгон НТВ…

— Бог с ним, с Ходорковским. В стране существовали островки Европы, оазисы жирной жизни. А вокруг них мыкались миллионы нищих. Это хуже, чем разгон НТВ. Но я вижу, что многие борются сегодня за то, чтобы все это вернуть и жить снова как в нулевые. А зачем возвращать? Ведь кончится опять тем же.

— Если маятник качнется обратно, в либеральную сторону, все равно уже как прежде не будет. Хотя черт его знает. Как жить дальше и что делать, вообще неясно. И думаю, не только мне одному.

Надеюсь, что они выживут и смогут принести пользу своему народу, своей родине.

— А у вас у самого не возникала мысль об отъезде?

— Возникает регулярно, но нет, ответ отрицательный. Я много ездил по миру и понимаю, что работать хочу только здесь. Здесь моя аудитория. Я, в конце концов, песни пишу по-русски.

— То есть тут чисто профессиональные резоны или вы патриот? Я не вкладываю в это слово негативного смысла.

— Я тоже. Наверное, патриот. Слушал недавно выступление Драпеко о том, что нам необходимо создать комиссию по нравственности. Фактически цензуру. Каждый день выходит на поверхность какой-то бред. И когда я слышу такие вещи, я хочу, чтобы они уехали, а не я. Ну да, сейчас я в проигрыше, но так будет не всегда, я надеюсь.

— Смотрите, что получается. Вы патриот и в то же время либерал. А нас постоянно уверяют, что это слова-антонимы.

— Нас вообще все время разводят на ложные противопоставления. Это такая идеологическая метода: плюс и минус, черное и белое, без нюансов. Либо патриот, либо либерал. Либо — либо. Интересно, как трактуется при этом патриотизм: патриот обязан ненавидеть пиндосов. Не дружить с другими людьми, любя свою родину, а любить свою родину, ненавидя всех окружающих. То есть, ненависть по их версии — это такая форма любви.

— И как ей противостоять?

— Мягко, без агрессии. Писать, петь, говорить.

— От вас что-то ждать в этой плоскости?

— Еще как ждать. Мы сейчас активно пишем мюзикл «В городе Лжедмитрове», который будем играть и на больших площадках, и в клубах. Лжедмитров по сюжету — это такой моногород, построенный в 1950-е вокруг ядерного реактора. Там, под куполом излучения, все иначе, чем в окружающем мире. У них вечный мэр, который не умирает и не стареет, и культ человека, который основал этот город. Дальше рассказывать не буду. Это уже и так спойлер.

— А в чем месседж?

— В критике существующего строя, конечно. Главный герой побеждает зло. Это же мюзикл, там не может не быть хеппи-энда.

— То есть, некоторую надежду вы людям все-таки оставляете.

— В этом весь смысл.

— Вы не пророк, я тоже, но давайте попробуем смоделировать ближайшее будущее. Рок окончательно станет ретро-жанром. На слуху останется три-четыре имени. Так?

— Ну, пять. Это как в опере. Кого мы знаем? Пласидо Доминго, Каррераса, еще двух-трех артистов — и все. Я счастлив, что успел заскочить в рок-н-ролльный поезд на последней остановке, но сейчас это уже не поезд, это музей.

— Режим будет ужесточаться, пройдут посадки.

— Видимо, да.

— Молодежь все чаще станет выходить на улицы. Это, собственно, уже происходит. Кстати, интересно, что они будут при этом петь.

— Когда хоронили Немцова, несли плакаты с фразой «Я офигеваю, мама». Мы выпустили эту песню за неделю до того, как его убили. Никто не пел, просто несли плакаты. Я был потрясен.

— Украинская война постепенно сойдет на нет, но начнется что-то еще, заварят новую кашу.

— Война стагнируется, как конфликт в Карабахе, как Приднестровье, как оккупация Кипра. А новую, да, постараются замутить. Воевать выгодно.

— Вот такая у меня картина будущего. А у вас?

— Очень похожая. А с другой стороны, так же рассуждали люди за три-четыре года до перестройки. Сидели и говорили: «Ничего не изменится, стагнация еще на десятки лет». Такие вещи происходят внезапно. Причем именно тогда, когда их меньше всего ждешь, когда кажется, что все уже кончено.