В наступающем году 2 июня будет 60 лет неизвестной и не переработанной национальной памятью катастрофе: на станции Минино под Красноярском груженый товарняк на скорости 60 км/ч въехал в стоявший нефтеналивной состав. 50-тонные цистерны с горючим, громоздясь друг на друга, складываясь гармошкой и сходя с рельсов, опрокинули последние вагоны остановившегося на соседнем пути пассажирского поезда Красноярск — Абакан. Горючее разлилось и вспыхнуло, дальше цистерны пошли взрываться. Очевидцы говорят о двух, трех и даже четырех вагонах с людьми, завалившихся набок и сгоревших. Двери в них были закрыты: остановки в Минине не предусматривалось.
Внутри — помимо обычных пассажиров, дачников, большой отряд пионеров, возвращавшихся в Хакасию из Красноярска со слета и праздника по случаю Международного дня защиты детей.
Катастрофу засекретили, погибших быстро похоронили, их списки в архивах не найдены. Билеты тогда были не именные. Начиная с 90-х братская могила приходила в запустение. Пока родители сгоревших были живы — приезжали (со всей страны, так мне рассказывали мининцы, — из Уфы, Владивостока и т.д.), но специфика этой трагедии, детской, такова, что память продлевать некому. Таблички с именами, прикрученные родственниками к могильной ограде, открутили, сдали в лом.
«Новая» писала о гражданской инициативе обиходить могилу и восстановить картину катастрофы, имена ее жертв (из темноты их выуживают по одному). Единомышленников собрал Михаил Афанасьев, будучи еще журналистом, продолжил с новыми ресурсами и возможностями, став советником главы Хакасии по правам человека. По мере сил помогает и «Новая».
Как водится, из рассказов очевидцев всплывают и подлецы, и герои. О последних. Сведения о молодом мужчине, что, не мешкая, разбил окно девятого вагона, помог бежать через него народу, и умер, обгорев, подтвердились наполовину. Мужчина выжил. И он действительно спас десятки людей: найдены те, кто конкретно выпрыгивал, нырял на насыпь головой вперед со столика у боковых сидений и через лучи от разбитого стекла — так и было. В девятом вагоне погибла только молодая пара. В другом завалившемся вагоне (или даже двух или трех) такого человека не нашлось.
В «Зимней вишне» первый и третий кинозалы вышли и спаслись. Спаслись и те 13 человек, кто не мог спуститься и поднялись на крышу. Второй кинозал ждал помощи минут 15. Из него выжил только один, решивший выйти мужчина. Две его дочери и еще 34 человека, оставшись на месте, погибли. Они действовали по государственной инструкции: ждали пожарных и спасателей. Вспоминаю главную трагедию уходящего года не потому, что зрительный зал или вагон — в этом отношении — похожи; Минино-1959 и Кемерово-2018 — классические огненные ловушки. Не из-за совпадения числа жертв (наименьшее оценочное число погибших в Минине — 65, в основном дети). Но — куда уж наглядней: есть человек, готовый взять на себя ответственность и действовать, при этом — действовать правильно, или такого человека нет.
Имя человека, 2 июня 1959 года взявшего на себя ответственность за спасение вагона и его спасшего, — Геннадий Колиберда.
Табу
Уцелевшие в катастрофе всегда полуслепы, не зря говорят «врет, как очевидец» — после пережитого шока память работает дискретно. Нейтрализует, камуфлирует травматический опыт, защищая человека от перегрузки и помешательства. Компенсаторные механизмы. «Ты только все, пожалуйста, запомни, товарищ Память» — это желание для прошедших кошмар неисполнимо, память усекает себя, чтобы ее носитель не тронулся. В дробной реальности воспроизведенной очевидцами катастрофы есть просто поразительные моменты — как нечто внутри нас или некто вовне сберегает психику. Одна из сестер Борисовых, ей тогда было 6 лет, вспоминает: когда они, спасшиеся из огня, добежали до отогнанного состава, и поезд тронулся вновь — света не было, а люди стояли, как сельди в бочке. Младшая сестра, тогда четырех лет, — об этом же моменте:
«Когда сели снова в вагон, кажется, я у мамы была на руках все это время. Засыпала и просыпалась от собственного крика, и снова засыпала».
Дети обожжены, а у матери руки — сплошное мясо, она бы не смогла ими держать дочь. Но кто-то прижимал девочку и баюкал, успокаивал материнским голосом.
Сестры делятся этим с посторонними впервые за 60 лет. Что неудивительно. Но, оказывается, они и меж собой о том дне, определившем во многом их судьбы, никогда не говорили. В их домах, в домах других пострадавших — молчали. Почему, тоже, в общем, понятно: сестер Борисовых было три. Самая старшая — ей через несколько дней после катастрофы исполнилось 8 — могла бы рассказать больше всех (да, наверное, в том и дело, что очень хорошо помнила), но получила так и не устраненные проблемы с психикой, сейчас ее уже нет в живых. Поэтому и в этой семье, и в других — табу на внутреннее разрушение, секреты, запреты. Сокрытие, самоцензура, как анестезия, требовались, чтобы жить.
А потребность сейчас, спустя 60 лет, высказаться — притом что все эти годы своей памяти избегали, отстранялись от нее — вызывает на помощь аналогии и олитературивание. Например, говоря о себе, вспоминают все ту же «Зимнюю вишню»: «как и мы, купили билет в адское пекло, за триста рублей», «горячее дыхание смерти». Некоторые вещи проверить невозможно, надо рассчитывать, когда говорят, что огонь поднялся на 500 метров, что над станцией выросло грибовидное облако… Сейчас, конечно, уже непредставима глубина мининского ужаса, сколько ни всматривайся.
Сын Геннадия Колиберды Александр пережил эту катастрофу в два с половиной года. Что-то было — смутное знание этого всегда было при нем, но лишь сейчас он узнал, что именно, подробности и роль отца. После появления первых свидетельств в прессе начал расспрашивать сестер — они к моменту катастрофы были старше и помнили больше. Они и сказали первыми, что его отец спас всех. Об этом все знали в их семьях, но никогда о том не говорили. А потом нашлись и другие спасшиеся пассажиры девятого вагона.
Преодоление
В тот день они отправились на летний отдых к родителям большим коллективом: Геннадий Александрович с женой Раисой Абрамовной и сыном Александром, их невестка Елизавета Михеевна с тремя своими дочерями — Тамарой (8 лет ей готовились отмечать уже в доме бабушки), Наташей (6), Ниной (4). С ними же ехала и нянчилась с самым младшим — Сашей — его двоюродная сестра Валентина. По возрасту она детям была как тетя, в момент аварии она с Сашей на руках находилась в тамбуре.
Александр Геннадьевич Колиберда:
Вчера разговаривал с двоюродной сестрой Натальей, она под Москвой живет. Думал, в 10 минут уложимся, проговорили час. Людей, которые прошли через это, душат спазмы, слезы и через 60 лет. Воспоминания вызывают глубокий стресс: точно заново переживаешь тот день. Я-то деталей не помню, отпечатался внутри только тот, видимо, максимальный, что в этом возрасте человек способен воспринять, ужас: что-то красное, страшное, неуправляемое. Были потом у мамы единичные попытки заговорить об этом, но она, начав, сразу сбивалась, срывалась на слезы и не могла никак оценить происшедшее. Эмоции душили. Всё горит, все бегут, отец спасает. Ну, у меня отложилось, что, наверное, так и должно быть. А отец ни разу не обмолвился. И с сестрами их родители на эту тему никогда не говорили. Какое-то негласное понимание, что это сложно пережить, и потому — не стоит об этом. У меня лет до сорока при хаотичных больших событиях изнутри, из детских слоев надвигалась в душе какая-то смута, это не диагностируется. А тогда, в детстве, из садика хотели выгонять — недержание появилось, но со временем, годам к пяти-шести, наладилось.
По образованию я инженер-теплоэнергетик, изучал теорию горения, исходя из нее и из тех фактов, что сейчас выясняются, понимаю, что на эвакуацию было 3–4 минуты. Уже шла, по сути, напалмовая атака: ГСМ разбросало, разбрызгало, и нефть горела на стеклах, всех поверхностях вагонов. Все сдвинулось, перевернулось, заметалось. Дикая паника. Судя по тому, что рассказывают очевидцы, вагон повалился направо на насыпь из шлака под углом градусов 20 к поверхности земли. То есть под ним получился лаз где-то в метр от земли до окон. Дверь в тамбуре и так-то открыть — надо усилия прилагать, а тут ее тянуть приходилось вверх. Видимо, не получилось. Может, перекосило. А может, и не пытались, поскольку отец, по всем свидетельствам, один моментально сориентировался и разбил окно, и вся эвакуация пошла уже через него. Было около 9 вечера, все готовились ко сну, отец был босой, и он сразу, не ища ничего тяжелого и крепкого, голыми пятками разбивает стекло. Наташа помнит, что у него ноги были изрезаны.
Сестры были уже в том возрасте, когда воспринимали мир более осмысленно, чем я, и сейчас они в том возрасте, когда могут все пояснить. Они рассказывают, как люди, вся эта неуправляемая масса лавиной прямо по ним, по малолетним детям, хлынула сюда — здесь было окно в жизнь из адского жара, с того света. Отец вылез и помогал выбираться всем. И успел, пока ловушка не захлопнулась: когда люди отбежали на пригорок, обернулись — вагона уже не было, стояла сплошная стена огня высотой от 30 до 50 метров. Можно рассчитать уровень запредельного термического напряжения: рельсы загибались, шпалы в земле выгорели — на их месте остались ямы.
Наталья Федоровна Борисова:
Помню, как сидела на боковушке, как вагон опрокинулся на эту сторону, правую, на нас, как по нам с мешками лезли, как бежали от поезда — а за нами уже все полотно горело, стена огня очень плотная и ярко-оранжевая… О времени не спрашивай, времени не было… Когда зашли в отогнанные вагоны, люди стояли там впритирку. Помню, стояла, плакала — обе руки от кистей до плеч обожжены. У Нины — ладошка только, меньше всех пострадала. А мама больше всего в нашей семье, на нее нефть попала, на теле горела. Потом она никогда не носила открытых платьев. Меня много лет дежавю преследовало. Когда автобус на повороте кренится, ужас охватывал, вспоминала, как в вагоне падала, возвращалась в ту ситуацию… Память вестибулярного аппарата. Геннадий Александрович — человек-кремень. И его характер пригодился в жизни — спас народу множество. Мобилизовался, сконцентрировался, единственный из всего вагона мужчина, кто не поддался панике и все сделал правильно.
Нина Федоровна Балабанова (Борисова):
День солнечный был, мы ехали к бабушке со светлыми эмоциями, возбужденные. Помню, как вагон опрокинулся, нас кинуло, и как люди в момент обезумели и заметались в запертом пространстве. Все решали доли секунды. Дядя Гена сразу разбил окно, показал путь к спасению, и началась стихийная эвакуация. Все через наше окно. Дядя Гена вытащил Тамару и помогал выбираться другим. А мы с Наташей замешкались, и прямо по нам бежали люди, они сами себя не помнили. Мешки, чемоданы… Без мозгов, как кони, бараны. Это самое жуткое, никогда не забуду. Правой стороне моего тела досталось, видимо, больше. Потому что и правый глаз сразу в тот же вечер стал плохо видеть, и все органы, что справа, больные всю жизнь. Тамара с другими людьми, выбравшимися первыми, бросилась в лес, и они убежали очень далеко, их потом разыскивали глубоко в тайге. Они вообще не ориентировались, не понимали, что происходит.
Второй из нас вытащили из-под ног Наташу. А меня матери не давали выдернуть, прижали к боковой стене. Затоптали и сгорела бы, если б не мама. А если б и она обезумела, как все вокруг, и убежала? Маму долго лечили. Несколько месяцев снимали кожу с ног, вживляли в верхнюю часть тела. Инвалидность дали, особенно правая рука, которой она меня доставала, была изувечена, сплошное мясо, отрезать хотели, несколько лет ее разрабатывала.
И мы выбрались на косогор, по нему бежали к вагонам, ушедшим вперед. Посадили нас, света не было. И мы снова поехали. Кажется, я у мамы была на руках все время. А она ведь не смогла бы меня держать уже?! Помню, как начну засыпать, и тут же стена огня на меня надвигается, и я кричала «пожар! пожар!» и просыпалась, и заново — засыпаю, огонь, и я кричу. Следующее, что помню, уже больница — сначала Ачинская железнодорожная, потом в Красноярске, перевязки бесконечные. Комиссия приезжала — дали нам по кукле и шоколадке.
Пока маму лечили, нас после больницы раздали по родственникам, по тетям и бабушкам. У Тамары психика пострадала, много лет ее лечили, но результатов это не дало. Наташа лунатила несколько лет. У двери ее ночью ловили не раз. Поэтому и не упоминали взрослые ту беду никогда. Как дальше жизнь сложилась? Закончила политех, теплоэнергетический факультет, двое детей. У Наташи тоже двое. А у Тамары, так как из детей она пострадала больше всех, личная жизнь не сложилась никак. А она же самая умная была, на пятерки училась, но сдвиг этот не остановили, тогда же психотерапевтического лечения никакого не было, и психика деградировала.
Тот, кто отвел вагоны, и дядя Гена — герои. У меня два спасителя — мама и дядя Гена. А он спас нас всех. Очень добрый — главное в нем. И очень красивый был мужчина. Родители наши общались тесно, часто в гости ходили. Никого б из нас не было, если б дядя Гена не разбил окно. И не было бы не только Саши, но и его шести детей, внуков. Об этом надо рассказывать. И увековечить память погибших. Ведь те пионеры из Абакана были лучшими детьми, их же не зря на слет отправили. А какие б у них дети были хорошие, внуки? Это нельзя замалчивать. И детей надо учить, как себя вести в подобных ЧП, чтоб отложилось у них в голове. Помню, весь косогор, по которому мы бежали, был усыпан жарками (местное название купальницы азиатской, ярко-оранжевый цветок. — А.Т.). Больше такого сплошного цветения жарков никогда не видела. И если про памятник… Вижу стелу, вверху птицу, а понизу дети бегут по жаркам из горящих вагонов и превращаются в птиц.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
Корни
Г.А. Колиберда родился в 1932-м, предки его из древнего села Келеберда на днепровском мысу, в Прибайкалье сосланы при царе. Летом хлебопашествовали, зимой собирали гигантские плоты, что весной сплавляли на Якутск. Когда Гене было шесть лет, отца по приговору тройки при УНКВД Иркутской области расстреляли. Крестьянину вменили «измену Родине» и «организационную контрреволюционную деятельность». Расстреляли также брата, еще одному дали 10 лет лагерей. Из Книги памяти Иркутской области: Калибердо Александр Егорович (1886 г.р., Жигаловский р-н, с. Новопашино), расстрелян 3 июля 1938 г. в Иркутске, обвинение — ст. 58-1 «а», 58-11 УК РСФСР, реабилитирован 1 октября 1957 г.; Колибердо Василий Егорович (1894 г.р., Жигаловский р-н, дер. Новопашино), расстрелян 27 февраля 1938 г. в Иркутске, обвинение — ст. 58-10, 58-11, реабилитирован 10 мая 1958 г.; Колибердо Петр Георгиевич (1900 г.р., Жигаловский р-н, дер. Рудовка), арестован 23 июня 1938 г., обвинение — ст. 58-7, 58-11, приговор — 10 лет ИТЛ, реабилитирован 19 января 1957 г.
(Буквы «о» и «а» в этой фамилии в метриках всю историю гуляли по прихоти писарей; у Геннадия в документах было и «Колибердо».)
Еще один брат спасся — узнав об арестах, схватил семью и на лодке ушел в Бодайбо. Дочь его потом рассказывала: «Бежали, как евреи от египтян». Проверено: когда достают и в Сибири, и на Севере, надо уходить еще дальше на север и на восток.
Гена — 11-й ребенок в семье, всего их было 14, трое умерли в младенчестве. Старший служил в армии («служил власти» — тут говорят), когда забрали отца, просил дать ему кратковременный отпуск — съездить разобраться, командир сказал: могу отпустить, но не отпущу — уже тебя не увижу. Потом, когда служил Гена (1950–1953, Кяхта, граница с Монголией), умерла мать, на похороны съездить не дали. Через много лет он все-таки расскажет внуку эту тайну — откуда у него татуировка «Не забуду мать родную».
Четверо старших братьев ушли на войну. Михаил, 1925 г.р., погиб в Прибалтике, Николай и Василий вернулись, Александра призвали к концу, в 1945-м, попал на Тихоокеанский флот. Гена с 13 лет пахал на тракторе в родной деревне Новопашино.
Всю остальную жизнь — и до Минина, и после — водил грузовики. Дальнобой, по всему краю, на Север, по зимникам, караваны МАЗ-200 в минус 50 шли на золотодобывающие прииски.
А жена Раиса Абрамовна, еще укрепившая этот стальной характер, — из Бондарева (130 верст от Абакана на юго-запад), туда и ехали 2 июня 1959-го. Девичья фамилия Борисова. Это один из девяти родов крестьян-вольноотпущенников, что переселился сюда, на край империи, с разрешения Хакасской Степной Думы в 1830-м из-под Воронежа. Все они, 82 души, были отпавшими от православия субботниками (праздновали субботу, а не воскресенье, отсюда и название; в доме Александра на кухне увидел именно такой настенный календарь — недели заканчиваются субботой). РПЦ называла их иудействующими или жидовствующими.
В переизданном в этом году труде богослова, протоиерея Тимофея Буткевича (1854–1925) показано, как быстро распространилось это учение к 1825 году, когда Святой Синод издал указ «о мерах к отвращению распространения жидовской секты под названием субботников», а светское правительство начало высылать субботников на Кавказ. У ереси разные толки; те субботники, что жили в Бондареве, по Буткевичу, «отвергают Талмуд, обрезываются, признают только Иегову, считают Христа пророком, ожидают Мессию, подразумевая под этим именем водворение правды на земле, царство духа, разума и свободы; смеются над евреями, ожидающими Мессию — земного царя». Сюда же позже начали ссылать молокан (те в пост употребляли молоко; отвергали многие догмы: иконы, мощи, церковные обряды, не признавали царя помазанником Божьим). Бондаревцы, люди фронтира — и географического, и духовного, первыми в Минусинской котловине создали систему ирригации, собирали рекордные урожаи.
Субботники назвали свое селение Обетованным. Енисейский губернатор, узнав о том только в 1851-м, пришел в ярость и переименовал Обетованку в Иудино. За год до катастрофы в Минине село вновь переименовали. В Бондарево — в честь ересиарха (в трактовке РПЦ) и гения (по отзывам Льва Толстого), крестьянского мыслителя и писателя Тимофея Бондарева, сосланного сюда в 1867 году и 31 год здесь учительствовавшего.
К 1929-му, коллективизации, здесь жили 3945 человек. Свиней, само собой, почти не держали (15 голов), зато 3184 лошади, 3658 коров, 4988 овец. (Сейчас хозяйство «Бондаревское» обанкротилось, а народу втрое меньше.) Для организации колхозного движения сюда, по архивным справкам, прибыли ленинградские рабочие Голощенко и Голод; «в течение короткого времени» с помощью войск ОГПУ 124 семьи кулаков и зажиточных крестьян из деревни убраны. Из архивов же: с августа 1941 года до 1945-го деревня принимает 63 воспитанников ленинградского детского интерната. Делились тем немногим, что осталось после Голощенко и Голода. Ленинградцы возвращались с благодарностями в 1980 году и 1985-м.
У Борисовых отобрали дом — в семье тогда было шестеро детей, Раисе полтора года, всех, как щенят, выкинули в 1932-м. Дом справный, стоит и сейчас. А твердые нравственные устои, трудолюбие позволили выстоять и прожить достойную жизнь всем этим советским-несоветским (их еще сейчас называют «архаичными») людям.
А.Г. Колиберда: «Я только поэтому, благодаря родительскому стержню, выстоял на окраине Ленинского района».
В двухкомнатную квартиру в новом и более благополучном микрорайоне семья Геннадия Колиберды переехала лишь в 1994-м, ему оставалось еще три года жизни.
Долги
Внук Геннадия Колиберды Александр, ему 42 года, они много общались с дедом:
Простой и цельный. Монолит. Выгодно ему, не выгодно — дед брал и делал. Характер такой, а значит, думаю, это не единственный его мужественный поступок. Он, его братья, его отец, по рассказам, — прямые, как стрела. И наверное, чужие были этому времени и строю… Мы не знали ничего ни о мининских событиях, ни о его роли, но, думаю, если б с ним заговорить, он бы тему закрыл… Такие были люди.
А.Г. Колиберда:
Я не удивился тому, что узнал в последние дни про отца. Просто в пиковой ситуации он смог реализовать себя, такого, каким был воспитан, проявил себя. Не удивлен я и его молчанию. Это тоже — от воспитания, скромности. И от опасения, что и с ним, с семьей, может произойти то же, что произошло с его отцом, дядями в 1937–38 годах. Система-то одна, и она жива, и кто знает, как повернется завтра. На мой вопрос о деде он всегда говорил, что не знает о его судьбе — забрали, дали 10 лет без права переписки, и — никаких больше сведений. А в 1996-м мы получили ответ прокуратуры, и известие о расстреле его отца, моего деда Александра Егоровича, сильно на него подействовало. В 97-м он умер. 65 лет ему было.
На днях разговаривал с двоюродной сестрой (по отцу) Галиной. Она помнит, как наша семья вернулась в Красноярск, после Минина уже, не доехав до Абакана. Почему-то отец с мамой не домой пошли, а к старшему брату отца Николаю. И их семью поразило, что отец пришел к ним в одних трусах. Только то, что было на нем в момент опрокидывания вагона. Это подтверждает, что отец сразу после падения вагона одномоментно разбил окно, и пошла стихийная эвакуация. По моим расчетам, около трех секунд на человека. С учетом пространственного положения вагона — очень быстро.
Но в самой передовой стране быть такого не могло, а раз случилось, всем была дана команда все забыть. И мы до сих пор не знаем даже, сколько вагонов сгорело. Мы ехали в девятом, наш спасся, убежал. А к пионерам никто на помощь не пришел. Быстро всех в братскую могилу уложили, и все. Этот ужас неподъемен для психики, тем более детской, поэтому никто из его испытавших ничего не обсуждал. Чтобы не переживать стресс повторно. И это было на руку властям.
Но замалчивание — неправильная госполитика. Из трагедий надо извлекать уроки. Иначе — бесконечное повторение. Пример отца — о чем? Он ни на кого не надеялся. Можно было сидеть и ждать помощи. Он выбрал действие. В Кемерове та же огненная ловушка была. Там понадеялись на спасателей, на государство. Детей надо учить, как быть в такой ситуации, когда решают все первые секунды. Огненные ловушки случаются периодически во всем мире, и наша страна не исключение.
Вина на нас, на взрослых. Это национальные трагедии — в Минине, Кемерове, где вот сейчас снесли «Зимнюю вишню», и всё, снова никаких выводов. После Минина откупились куклами и шоколадками, после Кемерова — денежными суммами. Но деньги не возвращают погибших детей. И это — нарушение основополагающих человеческих прав. Прав детей на безопасное детство. А мы разводим руками. Отец свой долг выполнил по совести, послужил обществу, а мы нет, даже не увековечили память — в назидание. Урок Минина не усвоен. Посмотрите новости. Люди регулярно заживо сгорают. Например, в автобусах. Минувшей зимой в Казахстане — автобус вез граждан Узбекистана на заработки в Казань. Вспыхнул. Выскочили только пятеро, а 52 погибли…
Катастрофа в Минине не сочеталась с хрониками построения коммунизма — тогда красноярцы воздвигали крупнейшие в мире алюминиевый завод (КрАЗ) и ГЭС для него, перекрывали Енисей. Но почему дети во тьме сейчас, спустя 60 лет? Почему они безымянны?
Можно ли сравнивать эффекты, защищающие психику отдельного человека, с тем, что происходит с коллективной памятью в России? А чем еще, кроме механизмов вытеснения, объяснить ее дробность и ущербность, абсолютную пустоту и неупоминание там, где должны стоять хотя бы памятные камни и проходить школьные уроки отечественной истории? Например, у проходной КрАЗа или в богатом красноярском жилмассиве Взлетка — и то, и это воздвигнуто на месте расстрельных рвов и полигонов времен Большого террора.
А.Г. Колиберда: «Молчали в конце 30-х, с чего бы заговорили в конце 50-х? Власти получили дивиденды с уже воспитанной новой исторической общности. Да еще и подписки о неразглашении наверняка собрали».
Чем, действительно, объяснить отсутствие в Красноярске мемориала жертвам политрепрессий и перманентные попытки установить бюст Сталина? Мининская, детская катастрофа — тоже психотравма, к чему о ней помнить? К чему ворошить прошлое — это реальный вопрос многих, с кем приходится иметь дело при выяснении событий 2 июня 1959-го.
Стоит ли искать словесное выражение для пережитого ужаса и делиться им? Зачем эксгумировать шок и травмы? Вспоминать панику, озверение, умопомешательство? Выяснять, скольких же похоронили в ящиках, опущенных в братскую могилу, если запекшиеся тела съежились в разы, если кости и черепа рассыпались, когда их поднимали?
Ну, во-первых, может, детей все-таки начнут учить не бросать гранаты, а спасать себя и других в ситуациях, от которых не застрахован никто. Во-вторых, с чего вообще мы должны соглашаться с тем, что люди, не очень удобно для государства погибшие, не достойны поименного упоминания даже на кладбище? А примерить это на себя и своих близких?
А.А. Колиберда: «Это просто бессовестно, что погибших детей забыли».
И последнее. Коллективные наши бесконечные фрустрации, неадекватные оценки и представления, комплексы, неверные цели — оттуда во многом, из дырявой памяти о прошлом страны: тут помню, тут нет. В вынужденных семейных тайнах, выученном беспамятстве бывает смысл, надо жить дальше. Это право молчать и не думать. Но какой толк в национальной амнезии?
Понятно, почему архивы, приоткрытые в 90-х, захлопнулись. И почему мы еще долго не узнаем всей правды о сталинских репрессиях. Но зачем отфутболивать запросы о мининской катастрофе?
Эти документы следует предать гласности. А машиниста Владимира Вырвича, отогнавшего уцелевшую часть состава, затем вернувшегося бегом к горящим вагонам, умершего через несколько часов от ожогов, и Геннадия Колиберду, спасшего девятый вагон, надо бы, как мне кажется, посмертно наградить. Поклониться хотя бы сейчас, спустя 60 лет.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
