Второго июня 1959 года на станции Минино товарняк въехал в стоявший нефтеналивной состав, и цистерны с горючим начали взрываться. Стоявший на соседнем пути пассажирский поезд Красноярск—Абакан оказался в ловушке: с одной стороны горящая, фонтанирующая нефть, с другой — крутая насыпь, задерживающая жар и пламя. Сгорели два завалившихся пассажирских вагона, другие машинист успел отцепить и отогнать.

В этих двух последних вагонах ехали дети: возвращались в Хакасию из Красноярска со слета пионерии. По одним неподтвержденным данным, погибли 56 человек, по другим — более ста. Разговоры о катастрофе органами пресекались, лишь спустя 30 лет просочатся рассказы железнодорожников и курсантов красноярской учебки, пригнанных на разбор завалов. О штопором свернувшихся рельсах, дотла сгоревших шпалах, скопившейся биомассе на выходах из вагонов, которую отдирали штыковыми лопатами. О следах разбегавшихся людей на обожженном песке — они обрывались, а рядом лежали «черепа маленьких размеров», и «когда их брали в руки, они рассыпались».

Война к тем дням уже 14 лет как закончилась, но схоронили детей в братской могиле, и памятник — небольшой обелиск — водрузили такой же, какие ставили в местах массовых захоронений. Неизвестному солдату. С жестяными лавровыми венками и звездами. Почему? Почему могила одна на всех? Почему известные дети стали неизвестными? Почему на памятнике — ни одной фамилии? И — никакого упоминания о катастрофе? Почему родителям не разрешили вывезти прах детей в Хакасию?

Потому что советские люди тогда начинали перекрывать Енисей: строить Красноярскую ГЭС и КрАЗ — алюминиевый гигант? И трагедия не вписывалась в хроники строительства коммунизма?

Но почему эти дети так и лежат безымянными до сих пор? Почему неизвестна фамилия машиниста, отцепившего остальные вагоны и отогнавшего их? Что с ним стало, с этим героем?

Известны девять фамилий, они нанесены на несколько жестянок, прикрученных к ограждению братской могилы. Галина Алешина, 1946 г.р., Юрий Хотеев, 1945 г.р., Виктор Луппо, 1940 г.р., Анатолий Малигловко, 1947 г.р., Влади­мир Красильников, 1911 г.р., К.П. Шугаева, 1929 г.р. и В.П. Шугаев, 1948 г.р., У.Я. Исанова, 1900 г.р., Г.С. Ниминуш(щ? )ая, 1936 г.р.

Знал о том сюжете очень приблизительным знанием уже давно, как и о других подобных катастрофах советского периода, долгое время тщательно замалчиваемых, а теперь уже никого не трогающих. Наверное, эта история и не проявилась бы в современном общественном пространстве, если б не красноярский библиотекарь Юлия Шубникова. Она напомнила о трагедии и нашла ей подтверждения, несмотря на обвинения в пиаре на крови.

В то же время появились сообщения, документально не подтвержденные, о 1929 годе, из которых прямо следовало, что хакасские пионеры с учителями и вожатыми легли в братскую могилу ровно на той земле и под тем же небом, где за 30 лет до этого массово расстреливали депортированных с севера Хакасии участников крестьянских волнений. Вывозили в Красноярск целыми деревнями, аалами, но эшелоны останавливались, не доезжая до города, на станции Минино. Всех здесь положили в несколько рвов.

Могли ли сгореть в вагонах дети или уже внуки тех красных командиров, коммунаров и комиссаров, кто раскулачивал Хакасию и уничтожал народ целыми семьями и родами — навсегда, под корень, бесповоротно? Это тоже тайна навсегда. Документов нет, есть лишь «Пятая книга Моисеева. Второзаконие»: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня» (5,9).

Даже если так, что нам та божья вендетта? Ведь очевидно: и в 29-м, и в 59-м гибли невинные.

Но о 29-м в Минине есть лишь слова — без топографических привязок и материальных улик. Своего Дмитриева*, кто раскапывал бы расстрельные рвы, восстанавливая имена, в Минине не нашлось.

Но случилась неожиданное. Удиви­тельного абаканского журналиста, основателя онлайн-журнала «Новый фокус» Михаила Афанасьева читатели «Новой» знают хорошо. И упоминание его рядом с Дмитриевым не столь случайно: их немного в стране, смельчаков, не желающих считаться ни с чем, кроме интересов дела (читай: восстановления истины в полном объеме).

Мы увиделись в июне. Афанасьев задумал «гражданскую экспедицию памяти» из Абакана в Минино. Хотел привлечь как можно больше людей:

— Хочу дострелить всем единственное: это наше время, и другого у нас не будет. Политические предпочтения, убеждения рано или поздно отлетят, и встанет один простой вопрос: был ли я в этой жизни человеком? Братская могила абаканских ребятишек через 5—10 лет попросту исчезнет. Если мы не возьмем над ней свое шефство, не уберемся, не покрасим, не посадим цветочки и не будем это делать постоянно.

А спустя пару недель губернатор Хакасии Зимин создал региональный Совет по правам человека и предложил Афанасьеву его возглавить, закрепив, собственно, статус-кво: тот именно этим и занимался, его журналистика такова. Соглашаясь, Афанасьев попросил Зимина о содействии в восстановлении имен детей и правды о катастрофе.

В минувшие выходные десант из Хакасии высадился в Минине. Присоединился и Красноярск. Засохшие и спиленные еловые сучья, мешки с прелой листвой и травой мы таскали вместе с красноярским психологом Щербаковым, работающим с детьми. Помалкивали, но, кажется, я о чем-то догадался, вспомнив его глубокое почитание трудов Винникотта. Тот ведь чему, в частности, учил? (Сразу прошу прощения за упрощение.) Младенец видит множество событий и вещей вокруг себя. Плохих и хороших, и если взрослый рядом с ним реагирует на них так, как ему хочется, как ему надо, ребенку кажется, что он может влиять на холодный и безучастный мир. Пусть это иллюзия, но она крайне нужна человеку. И не только маленькому. Разбираясь с прошлым, разоблачая его, поднимая из архивов имена, мы спасаем себя от беспомощности в нынешней реальности. Те погибшие дети спасают живых нас — они позволяют нам действовать.

На могиле — высокие ели, разросшаяся земляника. Погост не заброшен: он посередине поселка, окружен жильем. Мининцы рассказывают, что за братской могилой всегда ухаживала школа, все они учениками ходили сюда.

— От самой этой трагедии и обстоятельств ее сокрытия у меня такое ощущение, что я должен этому прошлому, — сказал «Новой» Афанасьев. — Ощущение, что у меня было детство, молодость, а у них — нет. Может, чего-то недопонимаю в себе, но мне перед ними больно и стыдно. Все было направлено на то, чтобы о катастрофе быстрее забыли. Похоронить ребятишек родителям не дали. Таких трагедий в советской стране не могло быть. И политическое вмешательство, вот этот вопрос — целесообразно ли говорить об этом? — это же от комплексов режима, от страха быть изобличенными.

Посадили на могиле ландыши, безымянный обелиск подчистили и покрасили. Краска осталась, и девчонки пошли красить наиболее заброшенные памятники мининцев. Не чужие.

Так работает прекраснодушная теория малых дел. Она в стране лишних людей всегда набирает популярность в безвременье; все это волонтерство, частные инициативы и точечная самоорганизация — это обратная сторона авторитаризма, бездумности и равнодушия. Но — факт — эти малые дела приподнимают из амебного существования. Афанасьев, наверное, все делает правильно. Это — акт самоуважения.

Мининский сюжет — ничтожность и немота человеческой жизни в великой державе — хоть и накладывается на наши реалии, но уже без пугающе мягкого щелчка. Что-то, безусловно, поменялось. И величия уж не осталось, да и немота преодолена — хоть заорись. Однако матрица российская пока неизбывна. Братские безымянные могилы — ее прямое следствие.

*Глава карельского «Мемориала».