Давно уже не наш — мировой, но и в советские годы, и в новейшей истории, когда Литва стала отдельной страной, — великий режиссер. Великий поэт сцены. Один из очень немногих на земном шаре владеющий способом театра как разговора с Создателем. Один из очень немногих, умеющих прозреть тайну и муку бытия через сценическую метафору. Небо и огонь, земля и вода, камень и кровь, дерево и свинец — из этих материй угрюмый литовский отшельник строил свой театр.
…Ведьмы, мешающие свое адское варево в «Макбете», счастливая Дездемона в красном, летающая и парящая над сценой, огромная глыба льда, истаивающая на голову Гамлета, призрак, рыдающий над сыном, плавные, доверчивые, гибельные движения-петли Настасьи Филипповны, люди Бориса Годунова, навеки обутые в колодки, — Някрошюс не мелочился.
Его мысли о жизни потрясали. Он, не спрашиваясь, разрушал то, что нынче называется «зоной комфорта», отрывал зрителя от теплых земных снов ради света и холода иных миров.
Ради правды, к которой стремился с крестьянским упорством и последовательностью.
Эймунтас Някрошюс не любил разговаривать. Он редко улыбался. Сторонился публичности и суеты. Его спектакли — безжалостные опыты метафизики, данные современникам в ощущениях. В них ярость и вызов, тончайшее понимание любви и порока, трубная мощь вопросов, которые он ставил, задавал, оставлял без ответа.
Ему тяжко было нести то, что на него было возложено, он совершал побеги, но ничем другим не хотел и не умел заниматься. Его тянул и удерживал ряд собеседников, на диалоги с которыми он тратил себя и время своей жизни, с которыми искал и создавал свой другой язык: Данте и Донелайтис, Гете и Достоевский, Пушкин и Чехов, Шекспир.
Шекспир Някрошюса — величайшее событие сцены ХХ–ХХI века. Но и чего-то большего — выпирающего за границы театра, за границы истории. Эймунтас на сцене занимался всем — походкой героя и смыслом его существования, ритмом речи и рисунком мизансцен, но как в итоге возникало нечто большее, чем спектакль, не скажет никто.
Небо щедро проливало на него свои дары.
Но, кажется, он не собирался жить долго. Только до той поры, пока сможет работать во всю силу дыхания. Умереть как Иов, насыщенным днями, — была не его участь.
Его участь была поставить об Иове спектакль, пройти кругами его ада — и отпустить в воздух времени. Он словно испытывал со своими героями предельные форматы жизни — с Фаустом, Гамлетом, Мышкиным, Калигулой, Отелло. Величайшая серьезность его спектаклей всегда имела яркую изнанку — юмор, нежность, веселье…
Театр-фестиваль «Балтийский дом» и фестиваль «Сезоны Станиславского» — те культурные институты, благодаря которым Россия в ХХI веке знала его спектакли. Самые главные он сделал со своими актерами из «Мено фортас». Но это не его актеры осиротели, опустела театральная Вселенная.
