В спектакле есть и героиня Svetlana. Она все тащит за собой по сцене на санках громоздкий студийный магнитофон образца 1970-х. Санки кажутся очень тяжелыми. Как блокадные. Те, на которых возили ведра с живой водой из Невы. И тела родных, зашитые в простыню.

«Цинк» — постановка Молодежного театра Литвы и театра Някрошюса «Meno Fortas». Первые российские гастроли спектакля прошли в Петербурге, в рамках XXVIII международного фестиваля «Балтийский Дом». «Цинк» как нельзя лучше совпал с девизом «БалтДома»-2018 — ELEMENTАРНЫЙ ТЕАТР. Документальная проза Алексиевич и этот спектакль по ее мотивам — именно об основных элементах мироздания и химии жизни. Мир. Война. Любовь. Смерть.

Сценография Надежды Гультяевой лаконична. На черном фоне тускло сияют бронзой две тонкие ионические колонны с красивыми — по всем канонам классицизма — капителями. Но коль присмотреться, капители сделаны из брезентовых рукавов, из свернутых пожарных шлангов.

Это емкая метафора: так и живем. Всегда в ожидании муз в хитонах — и мирового пожара.

Впрочем: вся материя «Цинковых мальчиков» и «Чернобыльской молитвы», весь опыт собеседников Светланы Алексиевич таковы, что грех говорить о метафорах. И о музах тоже.

Театр Някрошюса славен сценическими метафорами: от солдатских одеял, которыми покрывали могильные холмы в «Макбете», до ровного грохота шеренги деревянных валенок в «Годунове». Но в спектакле «Цинк» — он «ставит» на текст. На длинные монологи со сцены:

«То, что знаем мы, бывшие там, не знает никто, разве только наши начальники, чьи приказы мы выполняли. Теперь они молчат. …Я каждый бой помню, каждого «своего» убитого помню… На моей тельняшке остались его кишки, а на прикладе моего АКМСа — его мозги… По полгруппы нашей оставляли мы на скалах… Не всех имели возможность вытащить из расщелин… Сочиняли их родителям якобы совершенные ими «подвиги». Это восемьдесят четвертый год».

Свидетельство работает. Даже когда монолог сыгран на литовском языке, а русский перевод скользит бегущей строкой по мониторам над сценой театра «Балтийский Дом». Предельная сдержанность спектакля «Цинк» словно идет от изнурительного даже для мощного разума, для эпического театра сражения с тремя темами сразу. Каждую из них осмыслить и вместить трудно.

Афганская война. Распад страшной и родной общей родины, единой «одной шестой», объединявшей еще четверть века назад театр из Вильнюса, писателя из Минска и зрителей Санкт-Петербурга. «Мы были не просто рабами, мы были романтиками рабства», —выдыхает сквозь зубы один из героев «Цинковых мальчиков». Но какая-то страшная притягательность есть в этой цивилизации нерассуждающего долга и несчитаных жертв. В цивилизации людей, идущих с лопатами, в форме x/б сбивать языки пламени с гудрона на крыше чернобыльского реактора.

Спектакль «Цинк» — еще и об этом пространстве. Из которого все мы вышли, как из шинели.

Но тема эта так велика, страшна, трудна, что и театр «Meno Fortas» вряд ли совладал с ней.

Третья сквозная тема «Цинка» — судьба художника в этом пространстве.

«Цинковые мальчики» Светланы Алексиевич в новой редакции книги завершаются фрагментами судебного процесса в Минске начала 1990-х. Этот материал вошел в спектакль — со всей его мукой, грязью, слезами.

Свистит крепко сбитый футбольный арбитр — и герои пинают по сцене клубок смятой в ярости магнитофонной ленты, черное перекати-поле наших летописей.

И кричат, кричат, перебивая друг друга: «Алексиевич это не напечатала, правду моего сына. Другой правды быть не может, правда у тех, кто там был. Ему приказали, он поехал, он был офицер. А Алексиевич хочет доказать, что я мать убийцы».

«Афганская война — пик нашей трагедии. Почему с нами можно делать все?», «Это такая страшная правда, что она звучит, как неправда. Отупляет».

«Зачем вы написали, что они там убивали? За доллары написали… А мы — нищие… Цветов на могилу сыновьям не на что купить».

Светлана (Алдона Бяндорюте) молча слушает их. Не уходит со сцены. Подбирает комок истерзанной черной магнитофонной ленты. Прячет за отворот пиджака.

Во второй части «Цинка» — так же, страницами, монологами, судьбами, звучит со сцены «Чернобыльская молитва». Две книги — о войне и о катастрофе, о вине и о беде — смыкаются в единый гипертекст. В эпос о детях XX века, солдатах развитого социализма, с которыми «можно делать все»: вывести колоннами на первомайскую демонстрацию в Киеве 1986 года, к примеру.

Но смысловым центром становится рассказ Людмилы Игнатенко — жены пожарного из Припяти Василия Игнатенко, бывшей с ним в радиологической больнице № 6 г. Москвы до самого конца. Рассказ невыразимо страшный. И полный такой любви, такого самопожертвования, что сжимается сердце у каждого читателя книги и зрителя. Монолог Людмилы — из лучшего, из главного, что записано Светланой Алексиевич за сорок лет в пространстве «одной шестой», в шуме времени. Круглолицая девочка-актриса на огромной сцене горит, как общая свеча, выдыхая ее рассказ.

И тесно связаны с этим рассказом, с его силой и чистотой финальные слова главной героини «Цинка» Светланы:

— Я останусь здесь…

То есть — на этой земле. Страшной. Трудной. Рождающей такую прямую речь.

Что, как известно, и соответствует фактической правде. Алексиевич осталась в Минске, в пространстве «одной шестой».

Трудный спектакль. Книга Иова, кажется, далась Някрошюсу легче. Внесценические персонажи «Цинка»: наше общее когда-то пространство и наш XX век — под знаком общей грозной утопии.

Поди осмысли их. Но попытка большого мастера сделана. И вызывает уважение.