внимание. материал содержит описание сцен насилия. рекомендуется к просмотру лицам 18+

— Алексей, в ваших книгах разворачивается непрерывная цепь ужасающих преступлений, совершенных сотрудниками карательных органов с самого момента их учреждения. Зверства периода Гражданской войны некоторыми объясняются предельным ожесточением враждующих сторон. Но ведь Большой террор разразился через полтора десятилетия…

— Из судебных дел, когда к ответственности привлекали чекистов, особо «отличившихся» в годы Большого террора, и с которыми мне удалось ознакомиться, узнаешь чудовищные вещи.

До сих пор не обнародованы регламентирующие инструкции, согласно которым осуществлялись казни.

При этом осужденный в 1939 году начальник Минусинского оперсектора Алексеев в жалобах на «необоснованность приговора» указывал, что им лично арестовано 2300 «троцкистов», из которых 1500 расстреляно. Власти этим весомым аргументам вняли, в январе 1941 года Алексеев был освобожден из заключения и стал работать в системе ГУЛАГа…

Бывший начальник Куйбышевского (Каинского) оперсектора УНКВД по Новосибирской области Лихачевский в августе 1940 года показывал: «У нас применялось два вида исполнения приговоров — расстрел и удушение… операции проводились таким путем: в одной комнате группа в 5 чел. связывала осужденного, а затем заводили в др. комнату, где веревкой душили. Всего уходило на каждого человека по одной минуте, не больше… Всего было задушено человек 500–600…»

Некоторые из палачей соревновались в умении убить осужденного с одного удара ногой в пах. Казнимым забивали рот кляпом, причем у секретаря райотдела Иванова был специальный рожок, которым он раздирал рты сопротивляющимся…

Те же сотрудники Куйбышевского оперсектора в 1938 году заставили совершать в своем присутствии половой акт осужденную учительницу и осужденного мужчину, обещая за это их помиловать. Сразу после окончания «представления» несчастные были задушены.

И это только часть того ужаса, который удалось вытащить из архивов.

— И кто же были эти люди, творившие все это? Попробуйте набросать обобщенный портрет сибирского чекиста конца 30-х годов.

— Общую численность оперсостава УНКВД по Западно-Сибирскому краю на 1937 год можно определить примерно в тысячу с лишним человек. Это были в основном молодые парни крестьянского происхождения, отслужившие в армии, часто — в пограничных или внутренних войсках, оттуда преимущественно старались их брать… Часто это был бывший секретный сотрудник, взятый на гласную работу. Эти люди и обеспечили взрывной рост численности органов к началу 30-х годов, потому что при НЭПе их численность была примерно на уровне 18000 человек — на всю страну. Я говорю о тех, кого мы бы сейчас назвали офицерами: следователи, агентуристы. К началу 37-го их было 25, а к началу войны — 50 тысяч.

За счет чего обеспечивалась массовость террора? Ведь, в принципе, система не была готова расстреливать сотнями тысяч. В 20-е годы расстреливали по 2–3 тысячи человек в год. В начале 30-х — до двадцати тысяч. Потом опять резкий спад. И 1118 расстрелянных в 36-м. Потому что нет внесудебных органов с правом расстрела, только суды казнят. А в 1937-м казнили 353 тыс., в 1938-м — примерно столько же.

— То есть до 1937-го мы видим такие, я бы сказал, «столыпинские» цифры?

— Да. Потому что старались расстреливать только активистов, а остальных — сажать. Поэтому сажают в год по 200–300 тысяч. А расстреливают, условно говоря, один процент.

Поэтому, чтобы в экстремальной ситуации органы не захлебнулись, были созданы так называемые «оперативные секторы». В городах, где была тюрьма, создавался «оперсектор», объединяющий 10–15 районов, примыкавших к этому городу. Там, конечно, существует свой горотдел, человек 10–15, и, соответственно, туда из областного управления к нему прикомандировывают человек шесть опытных следственников из ведущих отделов и еще десяток-другой из райотделов НКВД. Присовокупляли курсантов пограничного, скажем, училища, например, из Московского погранучилища в Новосибирск прибыло 50 человек. Они были забойщиками, «подсидчиками» (не давали спать арестантам), потом из них вырастали следователи.

То есть в оперсекторе собиралось человек по двадцать-тридцать чекистов. К ним добавляли ментов наиболее продвинутых и фельдъегерей, еще столько же или больше. Потому что в каждом отделе фельдъегерей было больше, чем оперативников, ведь вся почта была секретная. Надо кого арестовать, нередко фельдъегеря посылают, надо расстрелять — его же. Настоящие чекисты — одни в командировке, другие напились, третьи от этой работы уклоняются, а фельдъегеря под рукой, их и в расстрельную команду можно определить, пусть набираются опыта. И такой энергичный фельдъегерь из системы, казалось бы, безобидной, выдвигается в милицию, в охрану тюрем. А потом смотрят: особо не пьет, грамотен, дисциплинирован, и вытягивают на уровень оперативного работника, и он им становится из рядового крестьянского парня.

— Вообще, образовательный уровень чекистов был невысок?

— Катастрофически низок. При этом в стране была мотивация учиться, и, скажем, практически все молодые инженеры в начале 30-х по году-два проходили стажировку за границей: в Европе, Японии, Соединенных Штатах… их были тысячи.

Все директора больших заводов, многие их заместители, это были люди, имевшие опыт работы на лучших предприятиях Запада.

А вот политические руководители были дико безграмотными, но чекисты выделялись даже на их фоне. Большинство чекистов имело лишь начальное образование, дополненное одно-двухгодичным образованием в Центральной школе НКВД или непродолжительными курсами на местах. В апреле 1936 года один из кадровиков сетовал на то, что следователи ухитряются сделать по 50–60 ошибок «на 140 слов диктанта». Секретарь парткома УНКВД свидетельствовал, что ряд его коллег за 1935 год ни разу не были в кино, зато «играют в преферанс многие, даже парторги и не умеющие играть научились…»

Но все равно даже до середины 50-х среди чекистов преобладали люди с начальным и неоконченным средним. Только при Хрущеве их стали массово выгонять и заменять на людей с высшим образованием.

— Это рядовые чекисты. А кто ими руководил?

— За 20 предвоенных лет органы Сибири последовательно возглавляли девять человек, все очень крупные, «московского масштаба» фигуры. Шестерых в конце 30-х расстреляли, один получил срок и погиб в лагере, реабилитирован из них один. Еще двое застрелились.

— Я вас правильно понял, что после 38-го года, после окончания Большого террора число чекистов в стране увеличилось?

— Причем резко! Притом что была огромная чистка, только в 39-м было уволено более четверти чекистов. Но чистка — в мягком варианте, расстреляли из 20 тысяч «вычищенных» менее пяти процентов.

Многие из них вытворяли чудовищные вещи. Причем не только как нарушители законности, но и просто как коррупционеры, расхитители, мародеры. А основную массу просто увольняли — «по компрометирующим обстоятельствам».

Но многие, наоборот, продвинулись, и сильно продвинулись. Особенно те, кто был на низовом и среднем уровне. Кто был на высоком уровне, считался людьми Ягоды (сначала), а потом — ежовцами. Именно среди них и был самый высокий процент расстрелянных. И часть особенно зарвавшихся начальников отделов, на ком тысячи трупов висело. А вот те, кто был лейтенантами, старшими лейтенантами, эти резко двинулись вверх. На места вычищенных пришло массовое пополнение, и вдруг оказалось, что перед войной чекистов стало значительно больше, чем в 37-м.

При этом — со всем опытом Большого террора.

— Есть версия, что «все это» осуществлялось латышами, венграми… евреями особенно. Читаешь книги о Большом терроре на Украине — оторопь берет, сплошные еврейские фамилии.

— Это специфика Украины, где еврейское население было очень велико — и особенно в городах. А сами украинцы были крестьянами и неграмотными. Грамотные же были националистами, петлюровцами… Евреи, получившие равноправие, воспринимали эту власть как свою, и, соответственно, шли защищать ее, и на Украине действительно около сорока процентов оперсостава в середине 30-х были евреями, а руководящий состав даже на две трети. В Белоруссии тоже было много евреев чекистов. А в остальных регионах «еврейское присутствие» было значительно ниже.

Вообще, везде нацменьшинства более активны, так, например, в охранке Тито были сплошь черногорцы, которых и было-то полмиллиона на 20 миллионов югославов. Ну, и Берия этот перекос, скажем так, выправил. Да и Ежов старался, который, приехав на Украину, воскликнул в изумлении: «Да у вас тут какой-то Биробиджан!..» Но, разумеется, «еврейский фактор» я бы не переоценивал, поскольку русские, кавказские или украинские чекисты были ничуть не мягче.

— А можно ли говорить о какой-то «сибирской специфике» Большого террора?

— Безусловно. Хотя режим и подходил к террору с элементами рациональности, со своей общей для всех регионов логикой. И, конечно, субъективный фактор, очень многое зависело от конкретного начальника управления, более или менее кровожадно настроенного.

Так, в Новосибирской области немцев расстреляли 96 процентов от числа осужденных, девушек миловали да юнцов до двадцати лет, и то не всех, а тех, кого вербовали в сексоты и кто должен был в лагере «освещать», эти могли проскочить. Поляков 94 процента расстреляли. А в соседней Омской области или в Красноярском крае процент расстрелянных инонационалов был в два раза ниже.

Что же до, собственно, сибирской специфики… Она определялась прежде всего огромным масштабом ссылки, политической и крестьянской. «Раскулаченных» везли из южных благодатных районов Алтайского края, Новосибирской, Омской области, Кемеровской — на север, в Нарым, подальше от железной дороги. Поэтому у нас была и «импортная» крестьянская ссылка, и «внутренняя», своя собственная. Как пел Высоцкий: «И меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь…» А именно «кулак» и считался главным врагом.

Потом в Сибири действовали иностранные консульства — Японии, Германии, Китая — еще с 20-х годов. И большой процент инонационального населения. Было много переселенцев, еще столыпинских, из Прибалтики, было много поляков, а после Гражданской войны осталось много венгров, австрийцев из военнопленных Первой мировой, которые приняли участие в нашей Гражданской войне, а потом не репатриировались. Так вот за ними была целенаправленная охота как за потенциальными шпионами.

Играло роль и недавнее прошлое того ли иного региона, насколько он был активен в Гражданскую войну с точки зрения антисоветского повстанчества. Сибирь же была территорией огромных антибольшевистских восстаний, большинство их участников было в свое время амнистировано, а теперь их вылавливали и — через 15 лет — добивали.

Масса зажиточного населения, огромный протестный потенциал еще с 20-х годов, огромный опыт в том числе вооруженного сопротивления коллективизации… Вот за все это в 37-м и пришла расплата.

— Насколько разительными были перемены с приходом Берии? Он, в частности, приказал не приводить в исполнение те смертные приговоры, которые «тройками» были уже вынесены, но не исполнены.

— Да. Другое дело, что во многих регионах этот приказ был проигнорирован, расстрелы продолжались, но их оформляли задним числом. Где-то 300, где-то 200, а в Крыму так и 800… Но за это попавшихся чекистов арестовывали, а кое-где и расстреливали. Я вам приведу пример наглости чекистов. В Одессе, как и везде, секретно-политический отдел облуправления НКВД расследовал политические дела и громил номенклатуру. И вот рядового начальника отделения, старшего лейтенанта, вызывают в обком и говорят: мол, жалобы на вас идут, пытки, то да се. Возвращается тот и говорит своим:

Поэтому мы с коллегами Андреем Савиным и германским историком Марком Юнге используем термин «дисциплинирование чекистов» как цель бериевской политики, поскольку надо было объяснить им, что они хоть и передовой вооруженный отряд партии, но над партией все-таки не стоят, а лишь выполняют ее поручения. Это и было сделано с помощью чистки.

Аресты при Берии резко сократились, но тех, кого арестовывали, все равно продолжали бить, пытать продолжали.

— То есть делать из Лаврентия Павловича великого демократа и правозащитника не стоит?

— Конечно! Он был прагматиком и четко выполнял полученное задание — привести чекистов в чувство. И, что очень важно, это ведь не было первой такой попыткой. В 1921 году началась великая партийная «чистка», в ходе которой за несколько месяцев вычистили более трети коммунистов, и острие ее било, опять же, по силовикам, особенно — по чекистам. Комиссии начали массово исключать их из партии, включая даже многих членов коллегий Губчека. То есть руководители исключались буквально пачками. И Ягода паниковал, писал Дзержинскому:

К 24-му году чекистов здорово сократили, поисключали из партии, многих арестовали, резко сократили оставшимся их полномочия. Ведь коллегия Губчека могла расстрелять любого, коллегия особого отдела — тоже. И еще была высшая инстанция — коллегия ВЧК и тоже с правом расстрела.

С введением НЭПа это почти прекратилось, только коллегия ОГПУ могла расстреливать во внесудебном порядке.

И вот в 39–40-м чекистов так же массово увольняли, исключали из партии, переводили во «второй эшелон», в лагерную охрану, в «ментовку», в отделы кадров крупных предприятий.

— И насколько серьезным стало это «обновление» органов? Нам постоянно приводят цифру: 20000 чекистов было репрессировано в годы сталинского террора, и даже пытаются героизировать этих репрессированных.

— Ну, во-первых, цифра 20000 «пострадавших» чекистов — дезинформация руководителей КГБ СССР Чебрикова и Бобкова, которые ее первыми вбросили в общественный оборот. На самом деле она завышена почти на порядок. Да и многие другие факты, которые должны облагородить образ чекистов сталинской поры… В двухтомнике «Личное дело» бывшего председателя КГБ Крючкова, например, сочинена целая легенда о героических омских чекистах, которые якобы поплатились жизнью за сопротивление сталинским репрессиям. Крючков пишет: «В 1937 году, например, был расстрелян практически весь состав омского управления НКВД за отказ участвовать в репрессиях. Состоялся скорый суд, и судьба сотрудников управления была решена». На деле расстреляли только начальника управления Салыня, который со своей командой успел до лета 1937 года подвергнуть репрессиям тысячи людей. Всего же было арестовано по обвинению в заговорщицкой деятельности 11 омских чекистов из 320. Их изощренно пытали, но в 1939 году освободили.

В целом же бериевская чистка НКВД носила не принципиальный, а выборочный характер. В 1939 году от освобожденных из-под стражи членов партии заявления об истязаниях были получены на 102 омских чекиста, из которых к январю 1940-го наказали сравнительно немногих: арестовали 12 и уволили из НКВД — 16, остальным были вынесены либо административные выговоры, либо мер вообще принято не было «за маловажностью проступков».

— Читая ваши книги, поражаюсь, как вам дали возможность со всеми этими документами ознакомиться?

— Я работал со многими рассекреченными чекистскими следственными делами на ныне реабилитированных лиц Новосибирска и Барнаула, все остальное были партийные документы, советские архивы, в которых неминуемо оседали чекистские отчеты. Персональные и кадровые дела чекистов спокойно лежат в партийных архивах, иногда в них информации немногим меньше, чем в служебных гэбэшных… С этого я и начинал в середине 90-х, когда это было открыто.

— Первый начальник Росархива Рудольф Пихоя говорил мне, что считает раскрытие партархивов своей главной заслугой.

— И правильно считает! Так что теперь, когда этот идиотский 75-летний срок отодвинулся, можно и войну копать, партийные и государственные архивы свободны. Там колоссальный объем еще далеко не освоенной информации, в том числе и чекистской, которая в их ведомственных архивах по-прежнему закрыта наглухо. Весь свой кадровый материал я именно из партийных архивов и брал. И только в 2011–14 гг. в Центральном архиве ФСБ несколько заходов сделал, но они ведь выдают только то, что сами сочтут нужным, я напишу список, а они из него что-то покажут, что-то нет. Самое интересное, что я там увидел, — это переписка начала 30-х сибирских руководителей с московскими начальниками — Ягодой, Евдокимовым, Мессингом. Шикарная информация.

В Сибири я долго ждал возможности поработать в фондах госбезопасности. И произошло это случайно. В 2002-м началась работа по Книге памяти, и меня включили в эту группу. А вытурили из нее только через полтора года. Поскольку

И, конечно, Украина, где в 2013 и 2015 годах я по две недели проработал, да с фотоаппаратом, да в группе, так что мы найденным обменивались. Это совсем другое дело. Госбезопасность — это же вертикальное ведомство, все нормативные документы, все приказы, все циркуляры, что в Новосибирске, что в Киеве — одни и те же.

К тому же в Киеве показали следственные дела не на рядовых исполнителей, а на первых лиц. Это когда я стал работать в международной команде, подготовившей четырехтомник «Эхо Большого террора», скоро в Москве выйдет том, который я с друзьями непосредственно готовил, — 900 страниц. Мы, например, публикуем несколько десятков приказов Берии по НКВД по наказанию чекистов. Это до сих пор у нас секретные приказы, а украинцы рассекретили, и мы их даем. Причем там широко представлены и московские, и даже сибирские документы, которые рассылались тогда по всей стране. Так что и из московских архивов кое-что просачивается.

Мой любимый образ — водопроводный кран: каким бы надежным он ни был, все равно протекать начнет, когда прокладка сработается.

— Только что в Москве открыли Стену памяти в «Коммунарке» с фамилиями лежащих там более чем шести тысяч жертв террора. Так, среди этих фамилий оказались и репрессированные чекисты, в том числе и очевидные палачи, включая и не реабилитированных. Возникла негромкая, но ожесточенная дискуссия. Как отделить невинные жертвы от тех, кого невинными назвать невозможно? Надо ли отделять? Всех ли уравняла смерть? Ежова и Эйхе, Якира и Вавилова, Бухарина и того же Ягоду? Что с ними со всеми делать?

— А разве есть ответ?

— Нет ответа. Но вы бы что сделали? Вот на вас лично свалилась бы такая почетная обязанность определить: что делать?

— Смерть — великий уравнитель. И коль скоро все они тут лежат… Должен быть чисто правовой подход, четко объяснимый и общий. Все остальное должны сказать историки и общественность.

А для этого надо прежде всего реально открывать архивы. При Ельцине были заложены необходимые основы, так, было принято решение все дела на незаконно репрессированных передать на государственное хранение, но это решение ведомство вполне успешно саботировало.

У нас слишком озабочены проблемой, как бы не обидеть внучков и правнучков палачей и сексотов. Тех, кто якобы пострадает, если об их родственниках скажут правду. Никакого отношения к праву и здравому смыслу такая позиция не имеет. Но, кстати, когда «Мемориал» выложил свою базу на сорок тысяч офицеров НКВД в конце 2016 года, попытка родственников заблокировать ее все-таки не удалась. И эта база имеет колоссальное значение, это надо обязательно подчеркнуть. Хотя на многих там только имя-отчество, дата рождения, год присвоения звания и увольнения из органов. Но и это — огромный прорыв.

Новосибирск — Москва