Полвека назад основоположник «Новой волны» революционер Жан-Люк Годар вместе с сотоварищами по бунту повис на занавесе, отменив Каннский кинофестиваль. На нынешнем смотре фильмом «Образ и речь» 87-ми летний режиссер демонстрировал: с бунтом не покончено. Он продолжает выяснять отношения не только с кинематографом, но и с человечеством, которое, что и говорить, не оправдало его доверия.

В первом кадре рука святого Иоанна Крестителя Леонардо да Винчи с перстом, указующим в небеса.

По Годару все начинается с руки. В том числе мысль. Возможно, сам Господь монтировал мирозданье из фрагментов космоса. И вот теперь каждому из нас досталось прожить одну серию этого бесконечного путаного «сериала». Мир, бытие — фрагментарны. И фрагмент, как полагает Годар, и есть единственная подлинность в мире, где все ложь. И государство, и кинематограф, и слова, и образы.

Пять глав, романная форма, отсутствие нарратива. Каждая глава — россыпь микроскопических фрагментов из фильмов, цитат, обрывков мыслей, живописных полотен, поэтических строк, голосов, музыки (есть даже песня Высоцкого, тема Шнитке). Одиссея Годара кажется неструктурированной и хаотичной, как «эпизоды» «Улисса». Но автор фильма мог бы повторить слова Джойса, заметившего, что вложил в книгу столько головоломок и загадок, что профессора ещё многие столетия будут спорить о том, что он имел в виду.

Словно андерсеновский тролль, Годар поднял над головами зрителей зеркало — отражение было столь непривлекательно, что он разбил его на тысячу осколков. Теперь всматриваемся в них, пытаясь собрать заново картину мира. Со схожей задачей сталкивались и почитатели его фундаментальной «Истории кино» (1988) деконструирующей само понятие истории.

Годар сталкивает ключевые понятия «слово» и «образ». Для него слова — пустая оболочка, видимость жизни. Слова «отсылают к образам, а не исходят из них».

«Внутренний опыт запрещен обществом в целом и зрелищем в частности».

«Образ и речь» — размышление о времени, устройстве мира — трудный внутренний опыт. Демонстрация того, что само зрелище — форма насилия. Фильм «последнего классика», социолога, антрополога, философа — постмодернистский паззл. Кино как способ травматической «откровенности». Барахтаешься в этом бескрайнем море эрудиции, выхватывая из потока фрагменты запечатленного времени.

В одной из глав летят поезда, кажется, из всех на свете фильмов, мимо снежных сибирских просторов и жаркой пустыни. Быть может, люмьеровский поезд промчался мимо своей станции, пассажиры не вышли, мы даже не успели их рассмотреть. Фильм «Образ и речь» напоминает этот проносящийся мимо поезд. Поток сезанновских, ван-гоговских, гогеновских пейзажей. Кадров из знаменитых и неизвестных фильмов, среди которых цепляет «живое убийство», выхваченное камерой из «Да здравствует Мексика!» Эйзенштейна, танец клоунессы Джульетты Мазины, рассыпанные бусы Елены Кузьминой, догоняющий поезд молодой Габен, танец Наташи Ростовой, баталии «Александра Невского», мысли автора «Человеческой комедии» и парадоксальные замечания Рембо.

В посткино изображение искажается, распадается на пиксели. Или просто выключается, превращаясь в «черный квадрат». Автор не устает задаваться вопросом Quovadis,Europa?, прозвучавшим в его «Социализме».

Но человечество самонадеянно. «Переходя из века в век, люди думают, что они меняются», — говорит Годар. — Они отдали абсолютную власть над собой государству, которое эту власть не отдаст и окончательно разрушит общество».

В одной из последних глав «кинокниги» — войны, оглушительные взрывы, гуляющие по YouTube расстрелы, исламистские атаки. Здесь обрывочно рассказывается сказка про некое исламское государство, вырвавшееся из плена «Лампы Алладина». «Война никогда не заканчивается победой», — считает автор, — она продолжается, потому что дети изнасилованных и убитых женщин играют в войну».

Одна из сквозных тем фильма — размышления о природе кино, о том, чем бы оно могло стать — и во что превратилось. «Цвет принес в кино ложь, — считает Годар, — изображать не обязательно имитировать». А в сущности, все ложь: и слова, и образы. Единственное живое внутри нас — это боль. Ну, может, иной раз высветится солнце «между губами и улыбкой»

Пресс-конференция Годара оказалась продолжением его киноперфоманса. Набившиеся в зал журналисты внимали голосу «пророка» или Волшебника страны Оз, доносящемуся из смартфона.

Сюрреалистичность происходящего добавляли десятки светящихся мобильников, на которые журналисты снимали этот невиданный диалог по Facetime.

Четыре года назад судейство под руководством Джейн Кэмпион не могло не отметить годаровскую «Прощай, речь 3D», и выдало фильму «Приз жюри». Любопытно, как будет выходить из положения жюри Кейт Бланшетт с участием нашего Андрея Звягинцева.

Марзия, покажи личико

Идею отличить правду от лжи при помощи мобильного экрана продолжил опальный режиссер Джафар Панахи. Его новая картина «Три лица» начинается с записи, которую получает друг режиссера, знаменитая в Иране актриса Бехназ Джафари. На видео отчаявшаяся девушка Марзия, ее надежда стать актрисой неосуществима, хотя она и училась в тегеранской консерватории. Но ее архаичная семья выдает Марзию замуж — в полное подчинение будущего мужа.

Четвертый игровой фильм иранского классика, снятый с момента официального запрета на профессию, демонстрирует сухость стиля. Себе Панахи отводит роль, скорее, свидетеля.

В этом кино полностью правят женщины. В отличие от реальности старинного горного села на границе Ирана и Турции, куда кинематографисты приезжают, чтобы разобраться, что же на самом деле случилось с девушкой? В этом селе живут по вековым законам: «Без правил все разваливается».

Опасная узкая горная дорога не расширяется, потому что «так было всегда». Видимо, руководствуясь теми же застарелыми, как каменистая почва в фильме «Три лица», законами, Панахи не выпустили в Канны, несмотря на все просьбы, как и нашего режиссера Кирилла Серебренникова. С Ираном, увы, мы сегодня много ближе, чем с Европой. И традиция пустых режиссёрских кресел на каннских пресс-конференциях — тревожный знак.

Почему в Иране боятся женщин? Политологи считают: если в Иране кто и свергнет тоталитарный режим — это будут женщины. И еще зрители, отважившиеся на внутренний опыт вместе с фильмами о свободе свободного режиссера Джафара Панахи. Почему в Иране боятся кино? Потому что кинематограф способен на бунт. Если, конечно, он не лжет.