У этой заметки есть две причины не быть написанной.

Во-вторых, на отечественных широтах обсуждения американского скандала с обвинениями в домогательствах практически сошли на нет, заслоненные новыми информационными поводами. Все гневные сожаления — насчет попрания презумпции невиновности, с одной стороны, и насчет мужско-шовинистического засилья, с другой, — высказаны. Да и все шутки уже пошучены.

А во-первых, обсуждение у нас этой темы кажется каким-то абстрактным занятием — рассуждать о перекосах политкорректности и издержках феминизма можно находясь в месте, где с корректностью и равноправием дело обстоит не столь драматически плохо.

Но есть важная причина, по которой эту заметку все же написать стоит.

Потому что считать, что эти настроения совсем нас не коснутся, — нельзя. И речь даже не о том, что настроенная на освоение современности американская массовая (и немассовая) культура станет их идеальным «передатчиком», но и потому, что это, похоже, вообще метаморфоза духа времени. Смена не только кода внешних «приличий», но внутреннего понимания «как надо», распространяющегося на целые поколения.

Такой переход — от свободности и насмешки над всяческим регулированием к сдержанности и почитанию принципов — происходил в мире не раз (чтоб потом вновь отскочить к издевательству над скучными правилами). И в русской литературе имеется тенденциозное, но исчерпывающее описание этой смены взглядов и поколений.

Двадцативосьмилетний Толстой не скрывает склонности к старому «порочному» поколению. Он ностальгирует по «буйным, страстным и, говоря правду, развратным наклонностям прошлого века» и умиляется даже совершенным уже безобразиям (про его любимца графа Турбина-отца мы узнаем, что он «был убит на дуэли с каким-то иностранцем, которого он высек арапником на улице»).

А вот в неприятном молодом графе — представителе следующего поколения — нет ни тени этих наклонностей. Его отличительные качества: «любовь к приличию и удобствам жизни, практический взгляд на людей и обстоятельства, благоразумие и предусмотрительность».

Благоразумие и предусмотрительность — трудно лучше описать правила, по которым, как предполагается, должны жить сегодняшние цивилизованные молодые люди. И, если отделаться от толстовской презрительной интонации, нельзя даже понять, что в этом плохого.

Вообще этот рассказ легко перекладывается на современную эпоху. Турбин-отец (его вполне можно себе представить человеком восьмидесятых-девяностых годов прошлого века), персонаж яркий и привлекательно-разнузданный, приезжает в провинциальный город. Там он отыгрывает у карточных шулеров долг глупого мальчишки, который уж собрался было из-за проигрыша покончить с собой, а также является на бал. Дамы привычно ожидают харассмента («Предводительша, испытывая некий внутренний трепет, чтобы гусар этот не сделал с ней при всех какого-нибудь скандала, взглянула на него с выражением, говорившим: «Уж если ты женщину обидишь, то ты совершенный подлец после этого»), но он ведет себя более или менее прилично, только слегка домогается одной молодой вдовушки.

Проходит двадцать лет. Молодой Турбин (вполне себе хипстер) приезжает с полком в тот же городок. Та самая вдовушка — теперь уже пожилая вдова и живет с юной дочерью (она у нее была еще до знакомства со страстным гусаром). Турбин-сын обыгрывает старуху по маленькой в карты и принимает романтический рассказ дочери о том, что она по ночам сидит у окна в саду, за приглашение на свидание. Когда он ночью подходит к окну, девушка спит, положив голову на подоконник. Он берет ее за руку. Она вскрикивает и убегает. Всё. Молодой человек не преследует ее, никак ее не обижает. Но это невинное событие становится доказательством пошлой расчетливости нового поколения, его приземленности и прямо-таки гнусности. И талант Толстого таков, что ему даже веришь.

Но если постараться сбросить очарование этого таланта, то получается вот что. Человек, позволяющий себе (например) высечь непонравившегося индивидуума арапником и применяющий к женщинам технологии поручика Ржевского из известного анекдота — не может быть извинен страстностью и широтой своей натуры. А тот, кто не швыряется деньгами и в любви предпочитает предварительные договоренности — он, может, и не столь зажигателен, но совсем не обязательно ничтожество. Да и безопасней с ним как-то.