Раз уж мы начали апеллировать к еврейской мудрости, вспомню плюралистичного раввина: «Ты, Мойше, прав. И ты, Рувим, прав». Жена с кухни: «Как могут быть оба правы? Ты же дурак!». Раввин: «И ты права».

Дмитрий Быков наверняка прав в своей картине мира, но он следит за речами верхов, а я за ворчаниями низов, и я уже давно убедился: воркотня в народе довольно скоро отзывается в правительстве. Поэтому мои впечатления расходятся с уверенностью Быкова, что в гетто Россию загнала «собственная власть, глубоко провинциальная по самой своей природе и способная управлять практически вечно в условиях хронического геополитического противостояния», — по моим впечатлениям, в гетто Россию загнал ее собственный народ. Не весь, разумеется, но самая пассионарная его часть, в которой и сосредоточивается так называемая воля народа.

Кто был этому виной? «Вина» юридический термин, я предпочитаю более научное слово «причина». Причиной было взаимодействие двух огромных социальных сил, одна из которых, более слабая, в этом взаимодействии ощутила себя униженной. Из-за своей чрезмерной доверчивости, считают ее адвокаты; из-за своей глупости и спеси, считают прокуроры. Кто из них прав, я обсуждать не собираюсь: при столкновении могущественных интересов наивно поднимать вопрос об истине, — там всех волнует лишь другой вопрос: на чьей ты стороне? Вопрос, отвечая на который, можно лишь подлить бензинчику в костер. Поэтому я на него и не отвечаю, но только пытаюсь понять, как бы нам из этой ситуации выбраться с наименьшими потерями. И главное препятствие здесь именно народ, именно он бескорыстен и романтичен, то есть безответственен. Признать себя неправым для него означает исчезнуть, ибо народное единство и покоится на иллюзии собственной красоты.

Я не совсем согласен с утверждением Быкова, что «все исторические подвиги совершаются из литературного или артистического тщеславия», — вряд ли у Ленина или Писарро были литературные или артистические притязания, а Жаботинский, с которого началась наша дискуссия, увлекшись сионизмом, на них полностью забил. Чуковский, которого Жаботинский на первых порах поддерживал, через много лет вспоминал, каким тот был веселым и обаятельным человеком и как его иссушила одномерная политическая греза, а особенно практика, требующая постоянных расчетов, слияний и размежеваний…

Но народ, от которого повседневная политическая реальность не требует расчета и дисциплины, может сохранить свои грезы в полной романтической, то есть безответственной неприкосновенности, и вернуть его к рациональности могут только такие ужасные уроки, которыми в сегодняшней ситуации, возможно, уже некому будет воспользоваться. Именно поэтому я предпочитаю думать не о красоте или справедливости, но исключительно о целесообразности: как выбраться из опасной ситуации, понимая, что советовать народу быть скромнее и самокритичнее означает только злить его. Мне кажется, есть шанс переключить его внимание с силового противостояния к состязанию в других, более созидательных или хотя бы менее опасных и затратных сферах. Спорт это, конечно, кое-что, но простаков, чья национальная гордость утолялась бы исключительно хоккеем и фигурным катанием, в нынешней России, я думаю, не так уж много, более или менее образованным людям требуются выдающиеся успехи в науке, в технике, в культуре.

То есть в тех сферах, где масса бессильна, где правит бал, условно говоря, аристократия духа, ориентированная на служение вечности. Быкову представляется, что я вижу себя «неким духовным вождем, создателем новой аристократии», однако никто не знает лучше меня, в каком месте чешется моя спина, и никто лучше меня не знает, кем я себя ощущаю. А ощущаю я себя вовсе не вождем, но придурком, который годами кукарекает в пустыне, хотя сам же понимает, что всем надоел и рассвет от его кукареканья уж никак не наступит.

Вот и моя только что вышедшая книга «Застывшее эхо» открывается все тем же кукареканьем.

Один из многих парадоксов демократии заключается в том, что она нежизнеспособна без аристократии, готовой жертвовать нуждами сегодняшнего дня ради того, что понадобится лишь будущим поколениям (а может быть, и тогда понадобится лишь немногим, да и то в качестве всего лишь прекрасного, всего лишь величественного, не приносящего ощутимой пользы).

Именно достижения аристократического слоя дают пищу национальной гордости и ослабляют стремление народа искать компенсации в силовой сфере. Но именно-то с аристократическими достижениями у нас почти полный швах. Мы вот уже век доедаем славу Толстого, Чайковского и Менделеева, но практически ничего не делаем для возникновения новых Менделеевых и Чайковских, для чего в каждой области требуется делать ставку не на ординарных, а на особо одаренных и особо романтичных. Именно поэтому национальной идеей России может сделаться возрождение аристократии, а главнейшим национальным проектом — производство гениев. В этом направлении и нужно оказывать давление на правительство. Но где митинги в защиту нереализовавшихся талантов?

Если мы поймем важность этой цели, за подробностями дело не станет (нужна прежде всего широчайшая сеть школ для особо одаренных). А если сама цель покажется нелепой и смешной, то говорить о средствах вдесятеро более смешно и нелепо.