Оказывается, требование к госслужащим ежегодно отчитываться о своих доходах, которое наконец-то отменили, действовало 30 (тридцать) лет. Тридцать лет чиновники заполняли декларации о доходах. Тридцать лет наблюдатели с важным видом сравнивали строчку «зарплата: 10 000 рублей» с фотографиями дворцов и лимузинов. Тридцать лет все делали вид, что это работает. А потом взяли и отменили.

Правильно сделали на самом деле, что отменили, вся эта история с публикаций доходов-расходов с самого начала имела сильный привкус карго-культа, ритуала, который нужно выполнить, чтобы случилось что-то хорошее. Вот везде чиновники подают декларации, ну, значит, и нам надо. Все как у больших. Нет, не надо.

Вы не понимаете, это другое ©

Для тех, кто забыл: карго-культ — это когда жители островов Океании, увидев, как с неба «падают» железные птицы и привозят разные хорошие вещи (карго), начинают строить из палок макеты аэропортов в надежде, что это тоже сработает и железная птица принесет им на крыльях удачу. Где-то на Западе чиновники подают декларации, и у них там правосудие, верховенство права и компетентная бюрократия. Значит, будем и мы подавать — и у нас тоже все это волшебным образом материализуется.

Не материализовалось (кроме компетентной бюрократии). Потому что самолеты прилетают не из-за конструкций из палок. Они прилетают из-за аэропортов, диспетчеров, топлива и пилотов. У нас же был только макет «диспетчерской вышки».

Тридцать лет подавали декларации — вы слышали, чтобы хоть один условный чиновник имел бы проблемы конкретно из-за того, что в одной половине декларации у него было написано 100 рублей, а в другой 100500 квартир, лимузинов, дач и земельных участков? Но я больше скажу —

Так система устроена — очень ограниченный круг людей имеет реальную возможность обратить в свою пользу какие-то бюджетные средства, этих людей все знают, и декларации им подавать не нужно — как они живут — тоже все знают. Ну нет в России таких «официальных» зарплат, которые позволили бы условным «министрам-капиталистам» (а также их женам, детям и т.д.) обеспечивать свой текущий уровень потребления. Значит, они берут эти деньги где-то еще. (Кстати, ситуация для условного восемнадцатого века совершенно нормальная — какой-нибудь екатерининский вельможа очень удивился бы, если бы кто-нибудь назвал его коррупционером — «брал, что положено по чину».)

Поэтому заголовок «А (Б, В) посадили за коррупцию» следует читать «клан, к которому принадлежит А (Б, В) — проиграл» в борьбе за власть. Но декларации тут вообще не при чем. Только бумагу переводить. Это другое.

Если декларации не работали, дворцы чиновников продолжали строиться, а колеса государственной машины крутились — значит, в системе есть какой-то другой механизм. И он работает. Безупречно.

Почему коррупция — это не баг, а фича

В 2008 году политолог Кит Дарден опубликовал исследование «Целостность коррумпированных государств: взяточничество как неформальный институт управления». (Darden, K. (2008). The Integrity of Corrupt States: Graft as an Informal State Institution. Politics & Society, 36 (1), 35–59.)

Дарден взял данные по 132 странам и решил проверить простую гипотезу: если коррупция разъедает государство, то в самых коррумпированных странах государство должно быть самым слабым. Логично же?

Ничего подобного. Оказалось, что существует целая группа стран, где запредельный уровень коррупции прекрасно уживается с высокой эффективностью государства в выполнении базовых функций. Эти государства неплохо собирают налоги, охраняют границы, поддерживают порядок. Есть страны, которые входят в число мировых лидеров по коррупции, но при этом их налоговые сборы составляют 20–30% ВВП, что сопоставимо со многими «честными» странами.

Как же так? Дарден предлагает перестать смотреть на коррупцию как на моральную категорию и начать смотреть на нее как на инструмент. И этот инструмент бывает трех видов:

• Разрушающий — когда взятка дается, чтобы чиновник саботировал приказ начальства. Это плохо для системы.
• Нейтральный — «спасибо» за то, что чиновник сделал то, что и так должен был. Просто перераспределение благ.
• Укрепляющий — когда взятка — часть негласного контракта внутри государственной иерархии. «Я, начальник, разрешаю тебе, подчиненному, «кормиться» на твоем участке. Взамен ты — мой верный человек, и часть добычи — мне».

Третья модель — не болезнь. Это альтернативная операционная система власти, установленная там, где «прописанная в книжках» (основанная на законе и верховенстве права, политической конкуренции) не запустилась или сломалась.

Как эта система работает? У нее два модуля.

• Модуль 1: «Вторая зарплата».

Правительство платит чиновнику, сколько считает нужным (может быть и немного), но дает ему негласную лицензию на обогащение. Это создает систему зависимости: твое благосостояние привязано не к абстрактной «службе», а к конкретному патрону, который позволил тебе иметь «дополнительный» доход. Лояльность становится материальной.

• Модуль 2: «Дамоклов меч».

И вот это — шедевр системного дизайна. Правительство через свои же фискальные и силовые органы скрупулезно отслеживает коррупционную деятельность своих служащих. Но цель — не пресечь. Цель — задокументировать и положить в сейф.

«Взяточничество предоставляет лидерам новые возможности в оказании неофициального давления на своих формальных подчиненных. Использование взяточничества как повсеместного метода неофициальных платежей может не ослабить, а усилить контроль центра…», пишет Дарден. Если что не так — пеняй на себя, говорит старший товарищ младшему, мы оба знаем, на что и как ты живешь. Иначе говоря, «стабильность управленческой структуры достигается сочетанием поощрений и ограничений, вытекающих из контролируемого, отслеживаемого и систематического использования взяточничества».

Коррупция превращается в идеальный инструмент управления. Она одновременно:

• Мотивирует (дает деньги и статус).
• Контролирует (делает абсолютно зависимым).
• Удерживает (грозит тюрьмой за вчерашние же «результаты»).

Там, где общество расколото и разобщено, «широко распространенные нарушения закона могут свидетельствовать о наличии надежных неформальных институтов, а не о распаде административной иерархии», заключает Дарден.

То есть «государство», в фундамент которого положена коррупция, может эффективно собирать налоги, стеречь границы, контролировать людей. Другое дело, что оно не имеет мотивов к экономическому росту и повышению благосостояния общества, потому что это представляет для него угрозу. Рост доходов людей подорвет их зависимость от иерархии.

А пока, констатирует Дарден, «если бы распространенность коррупционных практик свидетельствовала о крахе политической власти, то лидеры имели бы четкие стимулы для борьбы с ними… Если рассматривать государство в широкой исторической перспективе как форму организованного господства, которое не обязательно основано на законе, то становится ясно, что взяточничество и другие виды коррупции могут служить основой для прочных государств…»

Общение с инстанциями как драйвер делового успеха

А как же негативное влияние коррупции на «бизнес»?

Да никак, отвечают российские экономисты М.Ю. Малкина (ННГУ им. Н.И. Лобачевского, Нижний Новгород) и В.Н. Овчинников (НИФИ Минфина РФ, Москва), авторы исследования «Влияние административной нагрузки и участия бизнеса в коррупции на выручку: grease vs sand effect» («Журнал Новой экономической ассоциации (НЭА) (2020, № 3 (47), с. 40–65).

«Тесное взаимодействие руководителей компаний с регулирующими органами имело значимый положительный эффект для финансового результата хозяйственной деятельности таких компаний. Если топ-менеджмент проводил более половины своего рабочего времени в общении с инстанциями, выручка компании увеличивалась на 34%. Сравнение результатов легального и нелегального взаимодействия фирм с государственными органами (34% прибавки к выручке против 100%) демонстрирует большую эффективность коррупционного взаимодействия (для стран с несовершенной институциональной средой)».

Еще раз:

• Если гендиректор тратит больше половины рабочего времени на легальные хождения по кабинетам (согласования, комиссии, проверки), выручка его компании в среднем растет на 34%.
• Если же общение с государством носит нелегальный характер (ну вы поняли), то прибавка к выручке составляет 100%.

Коррупционное взаимодействие в три раза эффективнее легального. Это не «песок в колесах» экономики. Это суперсмазка для колес (в науке это и называется grease the wheels effect).

А как же инновации? Инвестиции в НИОКР? Высокая производительность?

Тоже никак. «Оказалось, что инвестиции в НИОКР не дают компаниям прибавки к выручке. По крайней мере, не было выявлено таких положительных связей в краткосрочном периоде», говорится в исследовании.

Да и вся эта «инфраструктура», которую мы так долго строили «для бизнеса», в общем-то мало помогла.

«Переменные доступа к инфраструктуре не оказали статистически значимого влияния на финансовый результат компаний, только в инструментальной регрессии отсутствие доступа к транспортной инфраструктуре воплощалось в сокращении выручки».

Так что резюмируют российские экономисты:

«В результате исследования удалось доказать, что в рассматриваемых странах и коррупция, и продолжительное общение фирм с инстанциями способны повысить выручку экономических агентов. Найдено строгое подтверждение гипотезы о превалировании эффекта grease the wheels («смазывания колес») над эффектом sand the wheels («засорения колес»)— как для легального, так и нелегального взаимодействия бизнеса с государством».

«Подтвердилась гипотеза о бо́льшем положительном эффекте коррупционного взаимодействия по сравнению с легальным взаимодействием фирм с государственными органами — для стран с несовершенной институциональной средой». (Страны с несовершенной институциональной средой», упомянутые в исследовании, это республики бывшего СССР, страны бывшего «Восточного блока» плюс Турция.)

Она рациональна. Она — рыночная цена преодоления барьеров, которые само же правительство и воздвигло. А вы говорите — «декларации».

А как же теория о том, что с помощью «деклараций» и сравнения «легальных доходов» с реальными расходами общество получит механизм контроля над чиновниками (типа потенциальный казнокрад подумает, что общество скажет ему «фу», и устыдится). И снова никак.

Во всяком случае, российское общество никаких иллюзий насчет своего начальства не питает.

Не добивайтесь перемен…

Отношение россиян к своим элитариям нельзя назвать позитивным, отмечают российские академические социологи, и в неприязни к элитам едины и старые, и молодые, и город, и деревня. Понятие «элита» является единственным (из всех измерявшихся концептов), которое имеет устойчиво отрицательный баланс восприятия во всех без исключения социально-демографических группах — такой вывод следует из данных исследования социологов ИС РАН. (см. Седова Н.Н. Ценности и установки молодежи и старшего поколения столиц и провинций: одна или многие России? // Россия реформирующаяся: ежегодник. 2025. № 23.)

…Таким образом, в общественном сознании элита воспринимается как антипод справедливости, как воплощение несправедливого устройства общества, делают вывод социологи РАН. И декларации тут ничего не изменят. Про свою элиту люди всё поняли. Следует ли из этого, что «элитам» следует ждать каких-то проблем?

Вряд ли. Напротив, «элитарии» прекрасно знают о том, как к ним относится «население», и это знание — важная скрепа, обеспечивающая безоговорочную поддержку элитариями «власти» (которая и служит для элит источником благосостояния и безопасности).

Кроме того, неприязнь — чувство, которое редко бывает безответным. Социологи не спрашивают «элитариев» о том, как те относятся «к народу» (да и кто бы стал с ними разговаривать), но по ряду признаков мы можем судить, что отношение «элиты» к «народу» далеко от доброжелательного…

А что же делать? Отвечает гениальный флорентиец Франческо Гвиччардини: «Не добивайтесь перемен, если при этом меняются не порядки, которые тебе не нравятся, а одни только люди; такие перемены не дают удовлетворения; например, какой прок в том, чтоб устранить мессера да Поппи, если место его займет мессер да Сан Миниато, человек того же положения?»