Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его.
Карл Маркс, «Тезисы о Фейербахе», 1845

Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрешки — всего не перечесть. Ибанский землепроходец Хмырь раньше Колумба ходил в Америку. И не раз.
Александр Зиновьев, «Зияющие высоты», 1976

Институт философии — прибежище негодяев, предателей, иноагентов, русофобов, экстремистов.
Ольга Зиновьева, вдова Александра Зиновьева, 2024

Не успела полыхнуть, а затем — вероятно, на время — угаснуть борьба за власть в Институте философии РАН, смысл которой был в попытке очистить, наконец, отечественную философскую науку от всего считающегося западным и подчинить ее задачам насаждения национал-имперской идеологии, как возникла новая точка напряжения — единый учебник по философии. Тот самый, который должен встроиться в линейку кратких курсов по гуманитарным наукам, включая спецнауку «Социальную архитектуру» (учебник уже есть) и политэкономию, и задать раз и навсегда единую вымышленную картину мира, устраивающую Кремль.

Но, как и в случае с политэкономией, «Основами российской государственности», историей, прежде чем достигнуть единства, надо разобраться, кто в лавке главный. Кому, собственно, писать унифицированный с точки зрения русского особого пути, «государства-цивилизации», «православия-самодержавия-народности», соборности, превалирования духовного над материальным и глобусообразующей роли русского народа учебник.

Тут ведь как: согласно учению Мичурина, нет возможности ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача. На кону серьезные деньги и даже идеологическая власть, должности и кабинеты иной раз с комнатой отдыха — так что кто напишет, тот и станет законодателем мод в идеократическом государстве на манер «группы Митина-Юдина» в советской философии.

И в этом смысле современная битва за места на возвращающемся (по мысли А. Дугина) «философском пароходе» может оказаться не менее энергичной в смысле работы локтями — кому-то достанется место в шезлонге на палубе, иным — в трюме.

Переходящее знамя

Внутривидовая борьба во власти еще со сталинских времен ведется в логике «Шмидт снял Папанина со льдины, а тот его — с Севморпути». Группировки борются за единственно верное объяснение истины, а потом они же получают окрик из Центрального комитета партии, согласно которому, что есть истина, решает именно ЦК (это анекдот, только реальный, исторический). Сегодняшние «деструктивные либералы», которых за их либерализм и деструктивность гибкопозвоночные «ученые» вычищают из науки и высшей школы, раньше назывались не только «космополитами безродными», но и — в рамках философии — «меньшевиствующими идеалистами».

Эта формула товарища Сталина была применена изначально к Абраму Моисеевичу Деборину, крупному гегельянцу, знакомцу Ленина и в течение какого-то времени законодателя марксистско-ленинских философских мод. Все у него шло хорошо, и неким знаком успеха была позиция редактора журнала «Под знаменем марксизма». Однако знамя оказалось переходящим.

По слухам, достоверность которых, впрочем, сомнительна, Деборин предложил Сталину себя в качестве «Энгельса сегодня» (роль «Маркса сегодня» в этом дуумвирате должен был играть сам Коба). У входившего в силу тирана были другие планы на себя, к тому же Энгельса за ряд теоретических положений Сталин недолюбливал. В итоге наступило время Марка Митина (по прозвищу Мрак Борисович), который получил в том числе и кресло редактора журнала вместе со «знаменем марксизма».

Но и его сдвинули с командных высот, когда в философских высях, включая позицию главы Агитпропа, начал блистать Георгий Александров. И если бы не пристрастие ведущего философа к хорошо организованным оргиям в специально снятой квартире на Люсиновской и в прочих приятных местах (Корней Чуковский, например, наблюдал похождения философа в санатории «Узкое»), он бы продержался на руководящих постах дольше других. «Он бездарен, невежествен, хамоват, туп, вульгарно-мелочен, — записывал в дневнике в марте 1955-го Корней Чуковский. — Когда в «Узком» он с группой «философов» спешно сочинял учебник философии (или Курс философии), я встречался с ним часто. Он, историк философии, никогда не слыхал имени Николая Як. Грота, не знал, что Влад. Соловьев был поэтом, смешивал Федора Сологуба с Вл. Соллогубом и т.д.».

Впрочем, сейчас бы с Александровым обошлись, как с Харви Вайнштейном, а тогда всего лишь разжаловали до завсектором Института философии БССР. Единственным человеком, который искренне жалел экс-руководителя «ансамбля ласки и пляски» (она же группа «гладиаторов» от слова «гладить») и регулярного посетителя ресторана «Арагви», остался его бывший аспирант Теодор Ильич Ойзерман, впоследствии классик советской философии. В молодости он был замечен самим Исааком Бабелем как начинающий писатель; затем удерживался на различных философских должностях десятилетиями, несмотря на все кампании уничтожения и репрессий (в 1953-м в его семье закупали теплые вещи в ожидании депортации евреев, обоснованной в заготовленной брошюре еще одного генерала от философии — Дмитрия Чеснокова); Алексей Косыгин доверял философу написание своих речей и привечал его у себя дома. Но в силу хорошей человеческой и профессиональной репутации Ойзермана, не он главный персонаж борьбы за доминирование в философской номенклатуре.

Философия в гжели

Новые авторы учебника, кто бы это в результате ни был, станут достраивать здание государственной идеологии, каркас которой уже создан. И одно из крыльев этого небоскреба, расписанного гжелью, назовут «философией».

Марксизм-ленинизм в вузовском исполнении еще со сталинских времен включал в себя историю партии, философию и научный коммунизм. «Гуманитарное» ядро путинской идеологии получается более хаотичным и разветвленным. Отчасти потому, что

Отсюда проистекает и битва за право сочинять единую для всех базовую версию мировоззрения позднего путинизма, этакого аналога развитого социализма (по поводу этого термина шла ироническая дискуссия: как правильно говорить — «развитой» или «развитый» и, соответственно, «недоразвитый» или «недоразвитой»). В единой истории и премиально-фестивальной литературе сложилась монополия Владимира Мединского; в сфере воображаемого вроде бы закрепились Андрей Полосин с «ДНК Россия» в тесном содружестве с Александром Харичевым, претендующим своими «основополагающими» статьями на роль нового Суслова (правда, идеологические издания новой волны крайне маргинальны и не могут считаться аналогами «Коммуниста» и «Вопросов философии» советских времен, как и публикации в «Российской газете» не тянут по своему статусу на статьи в «Правде»). Где-то рядом витийствует и бьется о борт «философского парохода» Дугин, а политтехнологи, включая провластных социологов, монополизируют сферу «социальной архитектуры», этакого методологического кружка новых времен.

И все равно философия в упакованном и готовом для идеологического употребления виде представляет некоторую сложность. А значит, неизбежна и конкуренция подходов. Недостаточно сказать, что Запад ужасен. Недостаточно и просто «вернуть» русскую философию, которую принято называть «религиозной». Тем более что она представляет собой броуновское движение, в котором очень много сомнений и метаний, немало гуманизма и антидеспотического содержания, а это противоречит замыслу оправдания современной версии «православия-самодержавия-народности».

Четвертая стихия — дерьмо

Во всех общественных науках разные «школы» лупили друг друга статьями, книгами и учебниками — иногда насмерть, причем в буквальном смысле — с учетом политических репрессий или подорванного здоровья. Как заметил историк-англовед Исаак Звавич, подвергшийся среди десятков других профессоров преследованиям в период борьбы с космополитизмом и умерший в результате шельмования:

Экстраординарная подлость требовалась для того, чтобы удержаться на олимпе и уж тем более сохранить руководящие позиции в условиях колебания линии партии и особенно капризов ее первых лиц. Историк Александр Некрич, известный своей книгой «1941. 22 июня», за которую он во второй половине 1960-х был бит и исключен из партии, в довоенные годы был близок к Абраму Деборину и даже работал у него некоторое время референтом, в своих мемуарах описывал одну из процедур низвержения: «Летом 1930 года к нему (Деборину. — А. К.) пришли его ученики Юдин, Митин и Ранцевич и повели с ним разговор, что некоторые ученики Абрама Моисеевича, например, Луппол (он был академиком), связаны с троцкистами, и Абрам Моисеевич должен решительно от них отмежеваться». Деборин, сам отнюдь не ангел, отмежевываться не стал из соображений чести. «Уходя, Юдин, Митин и Ранцевич еще раз просили Деборина подумать над тем, что они ему сказали, — отречься от учеников-троцкистов и провозгласить Сталина главой философского фронта. «Тогда, Абрам Моисеевич, вы навсегда останетесь нашим любимым и почитаемым учителем». Деборин был в растерянности».

Вскоре Деборин был объявлен гегельянцем (притом что одним из трех источников марксизма официально, по Ленину, считалась немецкая классическая философия) и «меньшевиствующим идеалистом». В силу безупречной абсурдности формулировки, она использовалась в идеологической борьбе десятилетиями. А на руководящую вахту заступил Митин, который в почти непотопляемом, хотя и не без перманентной борьбы, состоянии проработал на разных высоких позициях (вместе с присущим ему Павлом Юдиным, который, впрочем, немного раньше сошел с дистанции) несколько десятилетий.

Забегая вперед, надо заметить в назидание потомкам, что конец его карьеры оказался бесславным — благодаря позиции Ивана Фролова, при котором «Вопросы философии» стали чем-то вроде «Нового мира» Александра Твардовского в науке. Здесь я позволю себе привести цитату из моего давнего интервью с философом и писателем Владимиром Кантором: «…весьма характерен эпизод борьбы Фролова с М.Б. Митиным, которого ему хотелось вывести из состава редколлегии журнала. <…> У Митина вышла новая книга, было очевидно, что сам он не пишет. Тот, кто за него писал, тоже далеко не ходил за текстами, кусками беря их из других публикаций — благо Митина никто читать не будет. Фролов решил проверить и попросил сотрудников полистать книгу на предмет плагиата. Выяснилось, что вся она составлена из обрывков статей, опубликованных в «Вопросах философии». Собрали расширенное заседание редколлегии журнала.

Впрочем, журнал «Вопросы философии» в блистательном составе, где формальным лидером был Фролов, впоследствии призванный Михаилом Горбачевым переделывать журнал «Коммунист» и газету «Правда», а неформальными — выдающийся, тогда подпольный, писатель Владимир Кормер, был подвергнут проработке. Из редколлегии в 1974-м вывели замглавного Мераба Мамардашвили и Бориса Грушина (чьим именем теперь называют разные социологические форумы и премии, притом что покойный Борис Андреевич прокремлевским организаторам ответить не может), а Фролов продержался до 1977-го.

«Тянут нас в область мышления»

Удивительным образом судьбы больших бонз от официальной философии, съевших не одну собаку на изощренном шельмовании друг друга, иной раз зависели от обычных доносчиков из низших научных каст. По одной жалобе Зиновия Белецкого Сталину в 1944-м была снята Сталинская же премия с третьего тома «Истории философии». Что вполне устраивало тирана-интригана: потерпевшими оказались главные официальные философы Александров, Митин, Юдин, им полезно было не зазнаваться. В 1947-м по доносу того же Белецкого Сталину под удар попала «История западноевропейской философии» авторства Александрова. Затем убогий горбатый философ Белецкий активно поддержал борьбу с «менделистами-морганистами» и, разумеется, не мог пройти мимо проблеска мысли во время скандала в 1955 году вокруг так называемых «тезисов» Эвальда Ильенкова и Валентина Коровикова. Впрочем, в этом эпизоде хватало обвинителей, и Белецкий как-то затерялся среди них, а затем и сам был изгнан с факультета философии МГУ.

Спор, возникший в связи тезисами Ильенкова и Коровикова, «сузившими» предмет философии до теории познания и мышления, не затрагивая бытие, развивался по сценарию борьбы с идеологической диверсией. Это была не просто дискуссия «гносеологов» и «онтологов», к каковым относил себя научный руководитель Ильенкова Ойзерман (он тоже был вынужден подключиться к осуждению учеников, употребляя универсальное бранное понятие «меньшевиствующий идеализм»), а серьезный испуг перед самой возможностью неортодоксального мышления. «Деборинская школа», «гегельянство», «двурушничество», «стиляги от философии» — все развивалось серьезнейшим образом от собрания к собранию в течение всего 1955-го. Классикой стала фраза декана философского факультета МГУ Василия Молодцова: «Куда зовут нас тезисы товарищей Коровикова и Ильенкова… Тезисы товарищей Коровикова и Ильенкова тянут нас в область мышления». В стенограмме отмечен смех в зале. Свидетели утверждали, что кто-то из зрителей выкрикнул сакраментальное: «Вас туда не затянешь!»

В одной из справок упоминались сочувствовавшие Коровикову и Ильенкову будущие по-настоящему значимые фигуры в советской философии, а тогда студенты Вадим Межуев и Нелли Мотрошилова. И ужас: «Некоторые студенты признались, что давно не читали газет».

Словом, бацилла мышления захватила университет. И не только философский факультет. Именно в тот период возник знаменитый подпольный марксистский кружок выпускника истфака МГУ Льва Краснопевцева — участники получили серьезные сроки лишения свободы. А за год до событий на философском факультете студент мехмата Кронид Любарский с тремя товарищами написал открытое письмо в «Правду» и «Новый мир» в защиту Владимира Померанцева и его статьи «Об искренности в литературе», за которую сняли с должности главного редактора «Нового мира» Александра Твардовского. Под письмом, обсуждение которого устроил Любарский — и это в 1954-м, всего-то год прошел со смерти Сталина, — стояли подписи 41 студента. Понятно, почему власти любых уровней болезненно реагировали на всех тех, кто «тянул нас в область мышления».

«А в глазах у них Тольятти и Торез»

Подобного рода рецидивы и хотели бы исключить нынешние обществоведы, канализировав мышление исключительно в одном направлении от Кремля к Лубянке и обратно. Так можно воспитать пригодную для вечного правления молодежь.

Хранители «ДНК России», обслуживающие переход философского бронепоезда России на объездной «особый путь», представляют дело так, как если бы исключение вариативности в образовании и мышлении означало возвращение к философии как таковой. А до их соборности и преобладания духовного над материальным в философской сфере была пустыня. Но и в позднесоветский период, несмотря на все ограничения и спорадические погромы, в философии продуктивно работали, например, представители поколения, чьи студенческие годы пришлись на 1950-е. Начиная с 1960-х они имели поддержку на разных уровнях в ЦК, где работали квалифицированные и талантливые люди, перетекавшие в академические институты (и даже основывавшие их) и медиа, среди прочего проходившие через грибницу либерального мышления — пражский журнал «Проблемы мира и социализма». Шестидесятники присутствовали и пересекались в разных сферах — от театра и кино до литературных журналов и партийной номенклатуры, начиная с группы консультантов, возникшей в 1960-е под Юрием Андроповым. Прямо как в замечательном стишке замечательного же философа Эриха Соловьева из той же плеяды выпускников МГУ 1950-х:

Ой, писать не подымается рука.
Как-то раз меня вызвали в ЦК.

Ну уж, думал, попаду к первачу,
Присягавшему еще Ильичу.

А там ребятки, румяные и левые,
Все больше Гарики, Арнольды и Глебы,

А в глазах у них — Тольятти и Торез,
И здоровый сексуальный интерес.

Ну не то чтобы Гарики, Арнольды и Глебы, а Львы и Карены, Толи и Вадимы, не говоря уже о Сашах и Федорах, которых, впрочем, все-таки из ЦК удалили (Бовина и Бурлацкого), там присутствовали…

Не было никакой пустыни, нечего изобретать заново «философский пароход». Были серии «Философское наследие» и «Литпамятники», потом, уже в перестройку — тома «Из истории отечественной философской мысли», к которой прямое отношение имел Александр Николаевич Яковлев, книги Политиздата, превратившегося в «Республику», перестроечные журналы «Коммунист» и «Вопросы философии», серии последних десятилетий издательства РОССПЭН «Философия России».

Сбрасываем это все со стола, отсчитываем философию с Дугина и Харичева?

Начало конца

Как захвативших командные высоты в литературе представителей круга Мединского, не только главного «историка», но и главного «писателя», интересует прежде всего организационная и имущественная оболочка — Союз писателей, Центральный дом литераторов, Переделкино, так и плеяду философов-унификаторов волнуют деньги на единые учебники, факультеты без мысли и творчества, Институт философии РАН, чьи беды начались символическим образом с выселения из намоленного десятилетиями здания на Волхонке. Последним отчаянным борцом с «почвенниками» в Институте был друг и автор «Новой газеты» Александр Рубцов, но он ровно два года назад умер; членкор РАН Юлия Синеокая* была вынуждена уехать из России, травят ее как в последний раз до сих пор.

В позднесоветской философии были, по крайней мере, фигуры, символизировавшие свободное мышление, — Эвальд Ильенков и Мераб Мамардашвили. Они не создали своих школ в прямом смысле слова, зато у них было множество последователей, зачарованных именно феноменом рождения мысли. Магнитиздат, равновеликий самиздату и тамиздату, превратил фигуру Мамардашвили в культовую, наряду с Владимиром Высоцким и Алесандром Галичем. Ранняя смерть Мераба Константиновича на сломе эпох в 1990-м срифмовалась с самоубийством Эвальда Васильевича одиннадцатью годами ранее. Сегодня феномены такого рода невозможны: мы говорим философ — подразумеваем Дугин. А персонажи, собирающиеся то в Севастополе, то в Санкт-Петербурге, чтобы социально спроектировать единый тип мышления, претендуют на то, чтобы стать новыми Митиными, Юдиными, Александровыми, Константиновыми, Федосеевыми, Поспеловыми, Ильичевыми, Иовчуками — вплоть до Суслова.

«Лишь сейчас [ситуация исправляется], и особенно с возвращением Крыма, началом СВО, с осознания нас нами самостоятельной цивилизацией и с вхождения в прямое противостояние цивилизации Запада, — заметил недавно Дугин. — Только сейчас [есть] исторические условия для того, чтобы продолжить то, что делали славянофилы, делали русские социологи, русские религиозные философы, обнаружившие православную традицию. Поэтому в каком-то смысле мы начинаем, это новое начало русской философии».

Там, где «начало», на самом деле конец, как у Наума Коржавина в поэме 1961 года «Конец века»:

Дурь настолько окрепнет,
что разум предаст человек,
Выражаться научно
научатся темные страсти…

А вот еще цитата: «Здесь не власть существует для общества, а общество допускается лишь в той мере, в какой оно нужно и достаточно для воспроизводства, функционирования и идеалов власти… Вся интеллектуальная деятельность лиц, участвующих во власти, уходит на то, чтобы занять более выгодную позицию… Здесь нет профессиональных политиков. Есть профессиональные карьеристы».

Это ИХ теперешний идол Александр Зиновьев. Когда-то и он принадлежал к блистательной плеяде. Его тогдашнего вряд ли привлекли бы к сегодняшним заседаниям «социальных архитекторов». Хорошо бы им, кстати, учредить свой Союз, а заодно на этом основании прибрать к рукам Центральный дом архитектора, как Мединский забрал ЦДЛ.

* Признаны Минюстом «иноагентами».