Александр Горбачев* — журналист, редактор, сценарист и ныне главный редактор StraightForward Foundation, европейской НКО, которая помогает издавать неподцензурную документальную литературу о России. Недавно Александр написал и выпустил книгу «Он увидел солнце», посвященную творчеству Егора Летова, которая уже успела стать бестселлером. Об этой книге, о книгах вообще, о музыке и о свободе поговорил с ним Карл Рамаль.

— Ваши соратники, Феликс Сандалов и Алексей Докучаев*, имеют за плечами большой издательский опыт (Individuum и Popcorn Books), но вы до начала проекта StraightForward выступали скорее в качестве писателя и журналиста, чем издателя. Теперь вам ведомы и муки творчества, и муки тех, кто продвигает это творчество. Как ощущение от таких универсальных знаний?

— Ну, справедливости ради, я имел опыт и редактирования книг («Вторжение» Даниила Туровского, «Безлюдное место»), и их создания и продюсирования («Песни в пустоту», «Не надо стесняться», серия книг «Новая критика»). А поскольку в SFF я занимаюсь в первую очередь именно работой с авторами и текстами, нельзя сказать, что это что-то новое. Плюс чем я в жизни только не занимался: и подкасты записывал, и выставки придумывал, и документальные фильмы делал — но все это так или иначе базово сводится к тому, чтобы увлекательно рассказывать документальные истории.

В этом смысле — нет, то, чем я занимаюсь сейчас, не отличается от того, чем занимался раньше, и я бы не сказал, что то, как создается и работает текст на 80–100 тысяч знаков, глобально разнится с тем, как работает книжка, которая в четыре раза длиннее. Отличаются сроки, глубина проработки, но в целом подход плюс-минус такой же.

Что касается мук издателей — ну, честно говоря, все-таки я их чувствую опосредованно: непосредственно изданием и дистрибуцией мы все же не занимаемся. Понятно, что у нас штучное производство, на каждую книгу большая ставка, и бывает обидно, когда что-то получает меньше внимания, чем заслуживает (как книга про «Мемориал»*, например). С другой стороны, повторюсь, что сам факт того, что в мире раньше не было книги, а теперь есть, и вот она лежит у тебя на полке и продается в магазине — более чем достаточно для того, чтобы все это приносило в первую очередь удовольствие.

— «Афиша»», «Холод»* — и вдруг StraightForward Foundation, который занимается книгами. Почему вы вообще решили заняться книгами?

— Вообще, я параллельно продолжал заниматься журналистикой больше двух лет в «Холоде», просто постепенно стало понятно, что SFF требует более пристального внимания, пришлось выбирать. И повторюсь: я писал и издавал книги и раньше, так что никакого «вдруг» я тут не чувствую.

Не потому что ежедневные медиа чем-то плохи, они делают очень важную работу, но меня интересовало глубокое погружение, сложные ответы на сложные вопросы — а у СМИ зачастую просто нет ресурса, чтобы этим заниматься, потому что важно присутствовать в здесь-и-сейчас. Поэтому я сформулировал для себя, что хотел бы заниматься книжками, а дальше мы нашли друг друга с Феликсом и Лешей.

— Ваше филологическое образование помогает в той деятельности, которой вы занимаетесь в StraightForward? И удалось ли вам, как одному из ведущих музыкальных критиков в прошлом, соединить музыку с книжной деятельностью?

— Нет, не удалось, я хотел писать диссертацию у Бориса Дубина про то, как Цой превратился в главного идола русского рока, но к тому времени я уже начал работать в «Афише», и наука постепенно ушла из моей жизни. Но можно сказать, что книга «Он увидел солнце» — отчасти такая попытка, наверное; во всяком случае, я пытался совместить журналистский подход с каким-то социологическим и философским, что ли. А насколько образование мне помогает в нынешней деятельности, мне трудно сказать — ну, наверное, первые навыки внимательного чтения текста, работы с ним, понимания его структуры и механизмов я получил в студенческие времена, да.

— Кстати, про «Он увидел солнце» — а почему вы выбрали героем своей новой книги именно Егора Летова?

— Тут есть короткий технический ответ: я сделал про него подкаст, потому что мне это предложили и на это был бюджет; потом издательство «Выргород» мне предложило сделать книгу, ну и вот — получилось. Более содержательный ответ в том, что мне интересно смотреть на наше время с каких-то неочевидных точек зрения, через странные линзы, которые это время интересно преломляют. И Летов — одна из самых заманчивых линз: с одной стороны, через его биографию прошли все ключевые события советской / российской истории конца ХХ века, с другой, он их обрабатывал и воспринимал очень нетипичным образом. Меня интересует в человеке его сложность, его множественность, его неравенство себе — а Летов в себе это как раз пестовал и воплощал в сколь уникальное, выдающееся, столь и противоречивое искусство. В этом страшно интересно разбираться — и это дает много опоры в наши печальные времена, потому что весь Летов — это про некий опыт экзистенциального поражения, в котором он находит силу и энергию.

— Недавно в Москве прошел концерт памяти Высоцкого, на котором его «воскресили» с помощью ИИ. Это одна из самых очевидных попыток «патриотов» записать в свою когорту все значимые имена русской культуры скопом. Но вот относительно Летова я, пожалуй, таких попыток не замечал. Как вы полагаете, почему их не предпринимается?

— Нет, ну почему же, рэпер Рич и Захар Прилепин вполне явно пытаются зачислить Летова к себе в сторонники, а бывшие музыканты «Обороны» даже выступали в Донецке с его песнями. То есть такие поползновения есть, и они, конечно, находят себе конкретные основания в каких-то летовских высказываниях. Другой вопрос в том, что и основания для ровно противоположной позиции у Летова можно легко обнаружить, он тем и ценен. А что касается прямо вот государственного официоза — к счастью, ему действительно трудно присвоить Летова. Летов просто не помещается в тиски пропаганды, он их ломает. Он, собственно, специально так и делал все при жизни, чтобы его система не могла съесть — с точки зрения звука, интонации, энергетики, градуса, чего угодно. Вот у нее и не получается.

— Книгу о Летове можно найти в России. А вы не против издания ваших книг здесь? Многие считают для себя это сейчас неприемлемым.

— Нет, я только за. Я считаю, что все, что я могу сделать в России, я должен делать в России, чтобы отстаивать таким образом свои ценности и взгляды, чтобы они существовали в российском культурном и информационном поле. Другой вопрос, что набор возможностей с каждым месяцем сокращается.

— Когда в музыкальной журналистике появилась политика? И когда вы появились в политической журналистике?

— Я политикой всегда интересовался, в детстве писал (чудовищные) стихи про Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, в подростковом возрасте сотрудничал в городской газете и выпускал статьи про общественные проблемы, в студенчестве, ну понятно, ходил на митинги, хоть их было немного в первой половине 2000-х. Соответственно, мне всегда было важно, как музыка отражает, воплощает, формирует свое время, я старался по мере сил об этом писать. Собственно, это хорошо видно в моей следующей книжке, которая выйдет в течение нескольких месяцев в «Медузе»** — она частично состоит из моих текстов разных лет, которые размышляют о соотношении музыкального и политического. А дальше со временем просто хотелось чего-то нового, и наступили 2010-е, когда политика стала частью новой городской культуры.

Сначала мы в «Афише» стали дрейфовать в сторону археологии современности и высказываний на непосредственную злобу дня, потом наступил 2014 год, я уволился и поехал учиться в Америку, где увлекся традицией нарративной журналистики — а она так или иначе всегда про общественное и политическое в широком смысле слова. Ну и с тех пор как-то совмещаю.

— Вы следите сейчас за музыкальными процессами внутри РФ?

— Я сейчас слушаю российской музыки, наверное, даже больше, чем раньше. Просто потому, что ее и делается тоже больше: тут сказывается и естественное развитие индустрии, и то, что импортозамещение в культуре вполне себе работает — после ухода западных лейблов и концертов остались пустые места, и их заполняют местные. И конечно, происходит куча всего интересного. В этом году масса поводов для глубокого разговора о музыке и времени — от «Мегаполиса» и «Вежливого отказа» до «Бонда с кнопкой» и группы «Черный государь».

Поэтому последний текст, который я написал, был целиком построен на вопросах — этот риторический модус показался наиболее уместным. Будет ли что-то еще, я не знаю.

— В России стали задерживать и подвергать административным арестам уличных музыкантов — группу из Питера «Стоптайм» и тех, кто осмелился выйти и что-то спеть в их поддержку. Это неожиданный и, вероятно, самый громкий сюжет минувшего октября. Что вы думаете по этому поводу?

— Сам факт того, что такое пение возможно, меня страшно воодушевил, честно говоря. Воодушевило, что есть люди, которые поют и подпевают, и не боятся — или боятся, но все равно поют. Это очень круто. Реакция властей, к сожалению, думаю, была неизбежна: как только такие росточки замечают всякие профессиональные доносчики и говноеды, дальше сценарий довольно предсказуем. И я предполагаю, что музыканты об этом знали и сознательно шли на риск — что опять же вызывает восхищение, я бы так не смог. Ну и на каждого поющего, кого задержат, найдется с десяток — или два, или десять — людей, которые подпевают, пусть даже негромко. Это важно ценить.

— Может ли вообще существовать культура, в частности музыка и литература, вне политики?

— Как частная творческая деятельность отдельного человека — да. Как область жизни — нет.

— Михаил Козырев* на «Дожде»** выпускает программу «НЕМОЙ рок-н-ролл», в котором много рассуждает о том, почему такое количество рок-музыкантов поддержали ***. А из тех, о ком писали вы, многие ушли в «патриотизм»?

— Почти никто. Но я не думаю, что это что-то говорит о том, каких музыкантов в свое время продвигал Миша, а каких — я. Просто повезло. Моя главная боль — соавтор моей первой книги «Песни в пустоту» Илья Зинин, он сейчас в России успешный музыкальный менеджер и, в частности, организовал концерты группы «Комсомольск» в Мелитополе, ну и в социальных сетях так высказывался, что, на мой взгляд, караул. (Илья — директор успешных групп «Бонд с кнопкой» и «Деревянные киты», например.)

— Как вы относитесь к такому выбору музыкантов?

— Так же, как и к выбору людей любой другой профессии. Очевидно, у нас очень разные ценности.

— Боевы вызвала раскол во всех сферах жизни, не обходя и культуру. Сильно ощущается этот раскол в эмиграции?

— Ощущается прежде всего в том, о чем я сказал выше. Непонятно, как говорить о российской культуре, не находясь в России, и сохранять при этом какую-то адекватность материалу. Не уверен, что это вообще возможно. И с другой стороны, те, кто находится в России — и люди, которые непосредственно творят культуру, и те, кто ее осмысляет, — очевидно, не могут говорить полностью свободно по десяткам разных причин.

— Насколько вы считаете оправданными и эффективными ограничения на Западе деятельности людей из творческой сферы, которые поддерживают Путина? Положим, отмену концертов Гергиева.

— Эффективными с какой точки зрения? Остановить *** или бороться с режимом Путина это, конечно, не помогает, но я не думаю, что кто-то ставит себе в этих случаях такую цель. В целом, насколько я могу судить, большинство таких вещей как раз-таки решаются в рамках открытой общественной дискуссии — да, довольно болезненной, где-то озлобленной, но тем не менее: одни пригласили, другие возмутились, произошел диалог с каким-то результатом. Так и должно быть.

— «Отменить культуру» вообще возможно?

— Не думаю, что можно отменить что-либо, что уже так или иначе существует. Подзадушить можно, с этим прекрасно справляется российское государство, из-за которого разные музыканты каждый месяц вынуждены запикивать новые слова в песнях и менять строчки то про суицид, то про геев, то про наркотики, то про сатану — и так далее, и так далее. Но все слова не запретишь, хотелось бы верить.

— Жизнь в эмиграции — это совсем другая жизнь? Она как-то вас изменила?

— Трудно сказать. И да, и нет. Да — в том отношении, что совершенно изменились все конкретные биографические обстоятельства: город, страна, занятость, маршруты, декорации. Нет — в том отношении, что я занимаюсь тем же, что и раньше: по мере сил произвожу смыслы на русском языке, пытаясь способствовать этим распространению гуманистических ценностей, просто теперь это приходится делать в гораздо более враждебных обстоятельствах. Может быть, это занятие обречено, в какой-то момент его ресурс исчерпается, и тогда придется пересобираться совсем заново. Но пока так.

— Надеетесь ли вы вернуться?

— Не надеюсь. Но хотел бы.

*Минюст РФ внес в реестр «иноагентов».

**Внесены в реестр иностранных агентов и нежелательных организаций и запрещены в РФ.